Песдатый тулуп
в алмазной пыли
колючего снега.
Злой, вихрастой позёмкой
заносит бухарика труп.
Томик Ницше захлопнув – отбрось,
прочь духовную негу.
Глянь в окно,
зацени: как песдат
на трупе тулуп!
Он ему ни к чему,
прочь сомненья;
отъюзался фраер.
Похуизм мёртвой рыбы,
как клейстер,
схватился в глазах.
Что же, верно усопший уж где-то
на подступах к раю,
значит шуба ему как балласт
на господних весах…
Выйду,
стопку для лиха въебав,
на драконюю вьюгу.
Осмотрюсь бирюком,
крепко сжав
под фуфайкой топор.
Пусть не факт,
но придётся валить ту
залётную сцуку,
Что под руку вдруг станет блажить:
«Что ж ты делаешь, вор?!»
Будет холод калёный мне жечь
задубевшие пальцы.
Когда жертву я буду на свет
из овчин вытрясать.
И совсем улыбнёт –
крендель может живым оказаться.
Да по-братски «налей…»
посиневшим ****ом сказать.
* * *
Аль не русичи мы? –
Всем одна у нас к чёрту дорога.
День – воруем,
три – пьём,
постигая душевную мглу.
Дальше с жмуром воскресшим
нам жрать без закуски, но много.
Поминая со смехом
пропитый
песдатый тулуп.
Свидетельство о публикации №110010501604