Письмо уехавшему другу

Ну, сколько может сниться этот город,
где жили, не сводя концы с концами,
где из беды друзей своих за ворот
мы, как могли, вытаскивали сами?

Но мы его любили. Это точно.
Он был своим, как двор. Родным - до вдоха.
Потом в родстве поставил кто-то точку.
Не мы. Наверно, кончилась эпоха.

Он стал другим. Фонтаны, монументы,
играет мишурой, в подсветке тает...
Но астения – частые моменты,
где воздуха былого не хватает.

Тот воздух накрывал нас с головою
хмельным многоголосьем в летнем хоре,
Мтацминды ветер, чуть с кислинкой хвои,
врывался в окна и лечил все хвори.

Но прошлое прикрыли ширмой лоска.
Как ярко напомаженные губы
щиты реклам скрывают мир сиротства,
домов-развалин выбитые зубы.

Изгиб Куры  и строгость Нарикалы
искажены «дворцов великолепьем».
И – новострой церквей  в седых кварталах:
их рядом с супермаркетами лепят.

Он сам себя назначил заграницей,
все зачеркнув, чем был когда-то дорог.
Ты прав, мой друг. Но снова мне приснится
он – тот единственный на свете город.