Моему учителю и старшему другу

вес о лосев
логика аки гол
 и икс не роль флоренский
вея дребодан над о бердяев
ЕШЬ ЦИНИК НИЦШЕ
но фавор им миров афон
ни толп плотин
плотин ни толп
СХИМА В МИРУ ИМ ХС

ПЛАТОН ХХ ВЕКА

«Известия» № 169, 7 мая 1993 г.


Алексей Федорович Лосев открыл современным россиянам мир античной философии.
Его судьба похожа на судьбу академика Лихачева. Дмитрий Сергеевич Лихачев прошел школу сталинского концлагеря, вернулся оттуда несломленным. И как только качалась сразу выведшую древнерусскую литературу из академических кабинетов на обжитое поле нашей культуры.
То же самое произошло уже с первым томом античной эстетики Алексея Федоровича Лосева. Античный мир от Гомера до Платона, от Платона до... Христа вдруг открылся русскому читателю, как свое духовное пространство. «Опыт» ГУЛАГа сказался разве что в двух-трех «фиговых» цитатах из Маркса, как-то неожиданно пришитых к мрамору Аполлона. Во всем остальном античная эстетика Лосева — настоящий храм античной мысли, поднятый из руин.
До Лосева античность в России любили лишь гении да чудаки вроде учителя Козлова из романа «Обрыв». С Лосевым античность вернулась в Россию. Я говорю «вернулась», поскольку вся русская культура не раз и не два вспоминала античный мир, чтобы возродиться к новой жизни.
Вспомним одну из таких забавных встреч с античностью, когда две скульптуры были установлены у стен Кремля, оскорбляя благочестие москвичей своей мраморной наготой. Скульптуры не убрали, но, по приказу царя, одели в кафтаны. Интересно, что в XIX веке изучение латыни в гимназиях почему-то рассматривалось нашими революционными демократами как признак реакционности.
После рокового Октября латынь из школ с позором изгнали. Вместе с ней в безвременную ссылку отправили «идеалиста» Платона, которого особенно невзлюбил Ленин, предпочитая незрелому Платону якобы стихийного материалиста Аристотеля. Сия схема красовалась, да и сейчас красуется во многих учебниках по истории философии.
Платон — идеалист, поскольку согласно его учению, каждой реальной вещи предшествует ее идея. Лосев показал, что все это прочитано и понято совершенно не так. Оказывается, знаменитые «эйдосы» Платона — это не идеи, а вполне зримые геометрические структуры. Пирамида — душа огня, сфера — душа воды, куб — душа земли. Для античного, дохристианского мира бестелесной реальности просто не существует, весь мир телесен. Боги античных миров более чем телесны. Есть, например, Стробий – бог навозной кучи. Аполлон был и камнем, и солнцем, и юношей, но всегда зримым и осязаемым.
Читая Лосева еще в 50-х годах, я впервые осознал, какой грандиозный переворот пережило человечество с приходом Христа. В христианстве впервые человеческий разум соприкоснулся с представлением о бесплотном духе. Слово «духовность», ныне нещадно эксплуатируемое прессой, было бы просто непонятно любому античному мыслителю. Вот почему в искусстве Древней Греции и Древнего Рима это прежде всего скульптура.
Протяженность, телесность, осязаемость — три кита античного дохристианского мира.
Эйдосы Платона — это очень близко к душе, но это еще не душа. Числа Пифагора — это
уже почти духовная реальность, но еще не духовная. Там , у где христианина душа, у дохристианского мыслителя — структура.
Потом, перечитывая Платона, блуждая с путеводителем Лосева по лабиринтам языческого
ада, я понял, что Христос был Орфеем античного мира, выведшим человеческую душу – Эвридику — на свет Божий из той самой пещеры Платона, которую великий философ древности уподобил всему нашему миру. О существовании солнца и света обитатели темного подземелья могли узнать лишь по теням на стенах пещеры, когда туда проскальзывал луч.
Подобным образом античный человек знал о духовном мире, соприкасаясь, с ним лишь как с тенью чего-то.
В. Розанов сказал в свое время об ослепительной красоте Христа, перед которой вся античность с ее Венерами и Аполлонами не только померкнет, но даже потонет на время.
Иными глазами после Лосева взглянул я и на Возрождение. Слово «гуманизм» употреблялось в советском лексиконе только со знаком плюс. Ведь теперь человек в центре мира. А на смену условному иконному миру пришла античная телесность. Христос Микеланджело в его фресках Страшного суда похож на мощного культуриста. Хотя это и символ духотой мощи, но как же телесно он выражен.
Для Лосева эстетика и этика эпохи Возрождения — это все же шаг назад после христианства. Знаменитые злодеи этой эпохи, просвещенные правителя, насилующие своих дочерей и совращающие сыновей, книжники типа Ивана Грозного, вспарывающего животы беременных женщин, – это, по Лосеву, отнюдь не случайное явление. Человек, хотя и верящий в Бога, но ставящий себя, свою индивидуальность в центр мироздания,
просто обречен на бездонное нравственное падение. .
Мне кажется, что, говоря о злодеях эпохи Возрождения и Древнего Рима, Лосев стремился
разгадать природу сталинского злодейства. Так яростно, как Сталин, с христианством поборолся даже Нерон. Маниакальный атеизм советских вождей стал намного понятнее после чтения трудов Лосева. Если человек эпохи Возрождения ставит в центр мироздания свою Личность, то человек эпохи коммунизма ставит в центр мироздания просто Себя как такового. Не личность, а «своеволие», как заметил Достоевский. Погибай мир, лишь бы мне чай пить — вот единственный символ веры всех этих вождей класса и расы.
Здесь видна последовательность падения, которая до Лосева была вовсе не так заметна. Ведь официальная схема, до сих пор пропагандируемая в школе всех уровней, обязует нас рассматривать движение от античности до наших дней только как восхождение и прогресс. У Лосева не так. От античности до Христа – это восхождение к вершине
Духа, затем от Христианства до Возрождения и от Возрождения до наших дней, пусть медленное, но сползание вниз, в бездны ада.
Это не «спираль» Маркса и не «лестница» Гегеля. Это «пирамида» Лосева, где на вершине — Христос, в основании — Платон и Гомер, а на скользких склонах множество культур и цивилизаций.
Теперь понятно, какие героические усилия должен делать каждый человек и каждая эпоха на любой ступени своего восхождения к вершине, чтобы не соскользнуть в бездну.
Красота античного мира, по Лосеву, есть красота прозрения. От слепого Гомера, прозревающего Олимп и слышащего богов, до зрячего Платона, заподозрившего за пределами видимого, телесного мира духовную реальность незримого. Сам Лосев в очках с очень толстыми стеклами видел реальность, скрытую за пределами платоновских эйдосов. Это — Дух.
Сегодня Лосеву исполнилось бы 100 лет. Он дожил до девяноста с лишним. Лосев был символистом. Мне кажется, его долголетие — символ вечной жизни здесь, на земле.