Вариации на чужие темы

Фрагмент № 1 (Репетиция)
Д.И.Хармсу

– А, все-таки, Самуил Никифорович, вы плохо сегодня выглядите, как будто только что вышли из пылесоса, который Пелагея Марковна полгода не чистила. Вам бы проветриться, что ли, а то –  невозможно рядом дышать…
– С чего вы взяли, Петр Моисеич, – у меня и пылесоса-то сроду не бывало, халат – только из химчистки, одеколон на мне от Диора, а вы известный алергик, и поставь вас рядом с самой расдухмяной орхидеей, так вы и тут задыхаться и харкать начнете, так что смотреть нельзя… хоть очки долой.
– Клевета! И совершенно неправдоподобно с вашей стороны такую мерзость и… вслух предъявлять на поверку нам, к тому же при всех прочих равных. Должен вам заметить, Шамиль Гасанович, что вы, особенно в последнее наше непростое время, как-то особенно подурнели нравственно. Вы стали безапелляционно не-ряшливы в словах и прочих выражениях, картинно брызжете желчью и всем нам (надеюсь, для вас это не секрет) стали отврати-тельны эти ваши кощунственные подробности неприкрытой органики...
– Вот тебе и на! Ходил, ходил, ел, пил, улыбался прислуге, стриг усы в моем клозете и на ровном месте лопнул, как гнида под ножом хирурга…
– Не гнида, а нарыв, Самуил Ноич, – тут нарыв по тексту. Вы опять несете отсебятину, выдавая эту чушь, как всегда, за наитие прозрения. Гниды изводятся керосином, это, – во-первых, во-вторых, – они не лопаются даже под топором, и скальпель им нипочем, даже глазной. Попрошу сызнова с осьмой цифры и повнимательней, уж будьте любезны, к аксессуарам обстановки худподобия. Бережнее, пожалте бриться, к матерьялу вещества. Тут не Сытный рынок, где вам привычней, я понимаю, горло драть под гиканье и авации аварцев. Тут торг неуместен! Давайте, давайте поближе к рампе. Степан, уберите лишний свет, один софит на башмаки. Так, чуть больше размыва. Достаточно! Прошу вас, Самуэль. И на три тона ниже, без этой вашей фистулы на ударных "о" и "е".
– Господи, что он несет! Марфа! Беги за Филиппом Карлы-чем, скажи, мол, Петр опять в репертуар вошел. Ждем, доложи, нынче же к ужину, ибо… он все знает и с прошлого разу еще, должно быть, остался этот пузырь карлсбадский с вентилем и манометром на сыромятной тесьме. Ну, что ты увязла, шельма?! Не видишь, дрянь, что на четверть часа всего могу задержать я эту канитель. Он же сейчас начнет гадить по всем углам! Марш-марш! И чтоб безотказно здесь был!.. Да не урядник, чтоб тебя! – фелшер наш. А-а-а!..
– Стоп! Стоп вас, Самуил! Сегодня это не пройдет! Фаддей, Марфу вернуть на исходную! А вас, Сточкин, я вызывал на среду к одиннадцати. Не надо тут маячить и строить планы. Вы интриган известный… За вами есть, кому наблюдать... и не стойте, не стойте, двигайтесь! Покиньте сцену с достоинством. Уйдите, Стопкин, ваша дама бита! Остается что? – именно так, дружок, – дежурить у травмпункта. Это ваша судьба. Идите! Бог с вами, Топкин, жду вас в среду. Можете не благодарить. Довольно! Самуэль, а вас никто не отпускал, можете не пришивать эти перья к этой шляпе. Возьмите арбалет и делайте антраша на третьей цифре в си-миноре вплоть до седьмой, там вы выходите на фа-мажор и скрываетесь в комоде второй сцены первого акта. И, прошу вас, без стука. Граци-озно, мягко, но с легким нажимом после пиццикато…  Это понятно, да? Очень хорошо… Перерыв. Все свободны и на чеку. Следите за дыханием. После выравнивания пульса – поворот на 180 градусов и всем –  на сцену. В костюмах!.. Фаддей, дорогой, да отпустите вы Марфу. А вы, Марфа, слезы вытрите, юбки оправьте и медленно повторяйте за мной:

"Я хороша и так, без пудры и белил.
Подумаешь, – он кровь пролил,
а я чернила пролила,
но все мила, да, да – мила 
и нипочем не буду тосковать,
наоборот, я ваксой – ать-два-ать! –
закамуфлирую досаду.
Вперед, орлы, проломим баррикаду!
О, не дадим им нашей крови! –
Мы их на их же честном слове
подловим!.. правда же, панове? –
вы не оставите меня
одну в аду любовного огня?..
Коня! Полбанки за коня!
Ну, хорошо,  – коньяк. Да – литр!
Куда же делся репетитор?
В конце концов, тут есть мужик,
хотя б один?! Вы? –  голый пшик!
Беда мне с вами, господа…
Туда не ходят поезда.
Сюда – нельзя! Подохнуть можно
от ваших правил… Первый, – пли!
Мы ликвидируем таможню.
Видали? – дурочку нашли –
следить за исполненьем приговора
я не обязана…Итак, –
колпак тот обгоревший с вора
сорвать и новый (белый) выдать фрак.
Ну-с, а теперь падите в строй!
Смирнофф, довольны вы обновой?
Так точно? А моей сестрой?..
Вы покраснели, граф? На все готовы?
Молчать! Капрал, сию минуту – розги!
Пороть степенно, под "ура!",
дабы сего красавца мозги
образовали вензель наш… Пора!
До Рождества не чистить снегу!
Держать на привязи собак!
Прощайте, господа, к побегу
вы не готовы, – ваш бивак
напоминает богадельню…
Мирон, пошел! – гони-ка в Ельню!..
В три дня!..
На водку – четвертак!.."

– Петр Мосич! Опять четвертак. Что такое четвертак? Где вы слова-то такие выискиваете? Я так не могу. И вообще, мне это ме-сто не нравится. Я бы хотела сразу в карьер, на шагающем экскаваторе осуществлять добычу на гора. Вечно вы меня вставляете в чуждую ипостась. Буду вынуждена, уж вы, Петр Мосич, должны по-нять. Да, опять, видимо, придется принять энергичные меры, коли уж на то пошло.  Дело, как вам, вероятно, известно, отнюдь не за-крыто, а лишь приостановлено впредь до сигнала. Я вам не пружина дверная, чтобы туда-сюда скрежетать под вашу диктовку. Опасные, между прочим, варианты обнаруживаются. Вы преду-преж-дены дважды. Хватит! Я и так долго покрывала ваш ажиотаж…
– Вон! Я сказал вон, мерзавка! Кто подменил актрису Феоткину на эту… на эту воблу из.. да, – из драмкружка? Убрать свет! Степан! Опять уснул?
– Петруха! Под грибочки примешь?
– Так! Через три дня документы получишь на проходной. Са-мохина, если еще хоть раз я увижу вас на сцене, порки вам не из-бежать. Фаддей, это уже перебор. Так нельзя, Фаддей. Вы проде-лываете этот финт с Самохиной уже в третьем сезоне. Остроумно? Безусловно! Но, дорогой мой учитель, вы же сами вдалблива-ли нам еще на рабфаке, что шутка хороша к обеду. И потом, ми-лейший профессор, – старо и крыто белыми нитками. Просто у меня сегодня не те очки, да и Маша опять ушла на второй этаж к этому Простырину. Вы ведь знаете его, он принимал роды у вашей снохи. Помните, Фаддей Несторыч, вы нам в пример его предплечья приводили, цитируя Мендельштампа, кстати, невпопад. Про-стырин ведь акушер, а не цирюльник.
– Петенька, акстись! Какой Мендельштумп? Баратынского, Евгения Абрамыча, упоминать было ни-ни. Ты в своем уме? И потом, дорогой мой, Феоткина давно не служит в нашем театре, она уж год, как прозектором – в полевом госпитале при какой-то разведчасти на Алтае. Там у нее мать – генерал-майор в отставке. А драмкружком ты называешь "Народный театр Первой конной жандармерии"? Хорош драмкружок. Там одних заслуженных десятка два, я уж не говорю о Драйвере. Он-то чем тебе помешал? А Просперин и не акушер вовсе, а ветеринар, роды он принимал у кобылы Снехи. Какая, в опу, сноха? Анна Сергевна, вы не уходите, вам еще в четвертом акте сандалией нужно будет попасть Стриндлеру в правое, подчеркиваю, в правое ухо. Сообразите? Да, да – именно левой ручкой, умница вы моя. Петенька, что? Может, и в самом, так сказать, деле под грибочки? Степан, ведь остались?!
– А як жеж, Фаддей Несторыч, – обижаете.
– Волоки все сюда. Перерыв до завтра. Свет в центр зала!
– Ладно, Фаддей. Может так оно будет уместнее и, в конце-концов, честнее. Перерыв, господа! Завтра жду всех… И вас, Анна Сергевна? с супругом, к десяти – на малой сцене. Без текста не приму… Ужасно хочется прогнать до пятого. Шестого – генеральная, господа. Милости прошу! Заходите. Парами…

9.01.2002
СПб


Фрагмент № 2 (Цыпочки)

Ракович привстал на цыпочки, разбежался и резко сел на корточки. Его охватило чувство покоя, засыпая, он увидел муравья, волокущего парную еловую иглу, муравей пятился и озирался. Медленно валящегося на бок Раковича заметил Прозоров и поспешил вниз. Ракович лежал на боку, свернувшись калачиком. Белая панама отошла от его бритой макушки и напоминала откинутую крышку карманных часов. Прозоров подошел к лежащему со спины и стал вытягивать шею, чтобы посмотреть в лицо Раковичу. Убедившись в своей правоте, Прозоров таинственно развернулся и привстал на цыпочки… Разбегаясь он подумал: "Зачем он приседал? Ни за что не присяду. Уж лучше я прыгну через этот пенек…"
– Прозоров! Куда вы? – вскричала Анна, соскакивая с велосипеда, – сколько еще вас ждать? А где Ракович? Вы что, забыли?
 От неожиданности Прозоров спотыкается о пенек и растягивается у ног Анны. Анна прыскает мелким хохотком, прикрывая рот белой кружевной перчаткой. Звонок на руле вторит ей.
– Что это значит, Алексей? – говорит она отсмеявшись,– Куда вы подевали Раковича? Вставайте же, или вы собираетесь говорить со мной лежа? В конце концов, этого можно было ожидать. Вы с Раковичем никогда не отличались ни учтивостью, ни тактом. Фрау Мольтко была права: не надо было мне идти на эту встречу. Алексей Васильевич, ежели вы сейчас же не объяснитесь, я прерываю с вами всякие сношения и прошу вас впредь забыть дорогу…
– Анна! Голубушка, что вы тут делаете? Кто это? Ваша матушка уже час, как не может вас сыскать, – выпалила возникшая из-за сосны дама.
– Ну, что опять стряслось? Неужели я вечно должна… Лучше посмотрите, что у этого господина с лицом.
– Анна, мне кажется, вам тут не место, ведь вы – Крутецкого невеста. Вас могут видеть… Это может как-нибудь дойти…
– Довольно нотаций, Настасья Федуловна, я, кажется, не давала вам повода… К тому же, господин этот… Да жив ли он? Вы можете это определить? Господи, как вы неловки! Помогите мне… Алексей Васильевич!
Обе женщины вытягивают шеи. Велосипед выскальзывает из руки Анны и  со звоном падает на неподвижного Прозорова. Голова его, задетая, видимо, рулем, откидывается насторону. Рот Прозорова забит муравьями… Женщины замирают, затем, медлено разворачиваясь, встают на цыпочки и убегают в противоположные кулисы.

12.01.02
СПб