Валерия нарбикова-доос

Я И ЛЕРА ВАЛЕРИЯ

В ПРОСТРАНСТВЕ ЛЮБВИ И СВОБОДЫ

«Известия» № 40, 17 февраля 1992 г.


В мае 1991 года парижское издательство «Альбэн Мишель» чествовало прозаика Валерию Нарбикову, а уже сегодня ее повесть «Около эколо» увидела свет на французском языке. Видимо, заранее смирившись с незавидной ролью третьестепенной державы, мы и в литературе решили вежливо потесниться, «уступая» свои» прозаиков,
художников и поэтов другим странам и государствам. «Русь, куда же несешься ты?..»
Валерия Нарбикова заканчивала Литературный институт в середине 80-х. Уже тогда в ее
столе было пять завершенных рукописей. Только в 1988 году. Наконец-то была напечатана ее повесть «Равновесие света дневных и ночных звезд». Тогда же она стала лауреатом премии журнала «Юность», затем, членом Пен-клуба, затем членом Союза писателей, теперь уже переставшего быть союзом, а ставшего содружеством союзов. Только вот жаль, что проза ее до сих пор почти недоступна российским читателям.
Это мир, не обремененный свинцовыми проблемами социума, быта, весь растворенный
только в лю5ви. Там блуждают странные герои. Одного зовут Додостоевский, другого — Тоестьлстой. Есть героиня по имени Ездандукта и есть совсем уже непривычная для строгого уха Слабана Передок.
Самое интересное, что люди эти в привычных любовных треугольниках и даже квадратах
часто перестают быть собой и вдруг видят мир глазами своего соперника или соперницы.
Имена их путаются, переходят друг к другу, как волейбольный мяч. Остается лишь некое блуждающее «я», ищущее себя и свою любовь. Обрывки идеологий, плакатов, заплеванных советских пейзажей и какой-то странный коллаж из Петербурга, Москвы и
Ялты, так что герои находятся одновременно и на берегах Невы и в Москве и на Черноморском побережье. Оказавшись в объятиях одного, она видит себя в объятиях другого, да и видятся они ей неким единым существом, любящим и любимым.
А в купе поезда спит некая спящая красавица, которую тщетно пытается разбудить целый полк солдат, берущий приступом пустой Царицынский дворец, где под открытым небом живут влюбленные.
Фантасмагория какая-то — скажет иной читатель. А разве жизнь наша не фантасмагория?
Разве не фантасмагория проза Гоголя, Достоевского, Андрея Белого и Набокова? Просто нас приучали к другой прозе, к другой живописи, о которой тоже хорошо сказано в прозе Нарбиковой. Говорят, рисуйте, как в жизни. А как в жизни? Как у Шишкина, что ли? Тогда так и говорите: «Рисуйте, как Шишкин».
Между прочим, так и говорили. Да только никто не слушался. Послушные ныне забыты.
Исчезли, как тени в полдень.
Не случайно творчество многих нынешних тридцатилетних назвали — андеграунд (подполье). Это было великолепное эстетическое подполье посреди идеологической безысходности. Леру Нарбикову все убеждали, что проза ее никогда не увидит
свет, а если и напечатают, то не поймут, а если поймут, то посадят в тюрьму.
Лера писала свои повести простым карандашом на стопках бумаги, читала своих любимых поэтов Кузмина и Георгия Иванова, увлекалась живописью и вставляла свои новые картины в рамки от избирательных призывов, которое в те времена обильно развешивались в подъездах. Однажды мы шли с ней мимо роскошной городской микросвалки. Посреди нее возвышался сломанный, но довольно крепкий венский стул. С криком «Рамочка!» Лёра .бросилась к этой мебели. Мигом отлетели спинка, ножки за ненадобностью в сторону. И наконец вот она — роскошная овальная рамка — все, что осталось от сиденья. Позднее я видел эту рамку с Лериной картиной на выставке. Казалось, что это очень дорогая рама старинной работы, весьма изящная.
Вот так и должен настоящий художник относиться к действительности. Для кого-то эта свалка со сломанным стулом, а для Валерии Нарбиковой — роскошная рамка для ее картины.
В одной ее повести влюбленные, взявшись за руки, выпрыгнули из окна высотного здания
и приземлились в детской песочнице, где стали возводить из песка куличики и строения.
Как знать? Возможно, что эти строения из песка намного прочнее монументальных сталинских блоков, возведенных среди Москвы. Блоки эти возводились не для людей, а для чиновников разных рангов. Подобным же образом ныне словно обезлюдели многотонные эпохальные романы, где есть все – и классовая борьба, и производственные проблемы, и высокая нравственность, и, как сейчас принято говорить, духовность (красивые слова на общие темы), а на самом деле — нет ничего. Зато какими прочными оказались песчаные строения героев Валерии Нарбиковой, потому что возводили их не плакатные строители с надутыми желваками, а люди, оставшиеся свободными среди
несвободы.
Так получилось, что проза Нарбиковой была впервые напечатана сражу же после злободневной в то время повести одного молодого писателя, где впервые правдиво
была показана дедовщина в армии и коррупция среди комсомольских, боссов. Критика, естественно, ничего не говорила о Нарбиковой, но много и долго обсуждала армейскую дедовщину. Всё было предопределено на ближайшие пять-десять лет. Опять будет в литературе одна политика, только теперь с уклоном разоблачительным.
Однако читатель непредсказуем. Сегодня, когда он потерял всякий интерес к публицистической жвачке в литературе (слава Богу, для этого есть парламент) нас пытаются убедить, что, дескать, пропал всякий интерес к художественной литературе. Никогда не любил этого чиновничьего термина. А какой же еще может быть литература, если она не художественная?
Оказалось, что может. Ведь разных тем – необъятное множество. Можно и про фермеров, и про рэкетиров, и про бомжей, и про предпринимателей, но всему этому уготовано место на свалке с Лериным венским стулом.
По сути дела, все повести Нарбиковой — это постоянный ответ на один и тот же вопрос:
ты любишь меня? А как ты меня любишь?
Цепь самых причудливых сравнений, головокружительных метафор и образов — это
все тот же ответ на тот же вопрос, и звучит он: «Да», как «Нет», и «Нет», как «Да».
Таков мир этого странного поколения, отстоявшего от всех посягательств свою независимость и свою любовь.