Путник разума

THE MENTAL TRAVELLER

I traveli'd thro' a land of men,
A land of men  and women  too;
And  heard and saw such dreadful things
As cold earth-wanderers never knew.

For there the Babe  is born in joy
That was  begotten in dire woe;
Just as we reap in joy the fruit
Which  we  in bitter tears did sow.

And  if the Babe is born a boy
He's given to a Woman  Old,
Who  nails him down  upon a rock,
Catches his shrieks in cups of gold.

She  binds iron thorns around his head,
She  pierces both his hands and feet,
She  cuts his heart out at his side,
To  make it feel both cold and heat.

Her fingers number every nerve,
Just as a miser counts his gold;
She lives upon his shrieks and cries,
And she  grows young as he grows  old.

Till he becomes a bleeding Youth,
And  she becomes a Virgin bright;
Then  he rends up his manacles,
And  binds her down for his delight.

He  plants himself in all her nerves,
Just as a husbandman  his mould;
And  she becomes his dwelling-place
And  garden fruitful seventyfold.

An  aged Shadow,  soon he fades,
Wandering  round  an earthly cot,
Full filled all with gems and gold
Which  he by industry had got.

And  these are the gems of the human  soul,
The  rubies and pearls of a love-sick eye,
The  countless gold of the aching heart,
The  martyr's groan and the lover's sigh.

They  are his meat, they are his drink;
He  feeds the beggar and the poor
And  the wayfaring traveller:
For ever open is his door.

His grief is their eternal joy;
They  make  the roofs and walls to ring;
Till from the fire on the hearth
A  little Female Babe does spring.

And  she is all of solid fire
And  gems and gold, that none his hand
Dares stretch to touch her baby form,
Or wrap  her in his swaddling-band.

But she comes to the man she loves,
If young or old, or rich or poor;
They soon drive out the Aged Host,
A  beggar at another's door.

He  wanders weeping far away,
Until some other take him in;
Oft blind and age-bent, sore distrest,
Until he can a Maiden win.

And  to allay his freezing age,
The  poor man  takes her in his arms;
The  cottage fades before his sight,
The  garden and its lovely charms.

The  guests are scatter'd thro' the land,
For  the eye altering alters all;
The  senses roll themselves in fear,
And  the flat earth becomes a ball;

The  stars, sun, moon, all shrink away,
A  desert vast without a bound,
And  nothing left to eat or drink,
And  a dark desert all around.

The  honey of her infant lips,
The  bread and wine of her sweet smile,
The  wild game of her roving eye,
Does him  to infancy beguile;

For as he eats and drinks he grows
Younger and younger  every day;
And  on the desert wild they both
Wander  in terror and dismay.

Like the wild stag she flees away,
Her  fear plants many a thicket wild;
While  he pursues her night and day,
By  various arts of love beguil'd;

By  various arts of love and hate,
Till the wide desert planted o'er
With  labyrinths of wayward love,
Where  roam  the lion, wolf, and boar.

Till he becomes a wayward Babe,
And she a weeping Woman   Old.
Then many  a lover wanders here;
The sun and stars are nearer roli'd;

The trees bring forth sweet ecstasy
To all who in the desert roam;
Till many a city there is built,
And  many  a pleasant shepherd's home.

But when  they find the Frowning Babe,
Terror strikes thro' the region wide:
They  cry 'The Babe! the Babe is born!'
And  flee away on every side.

For who  dare touch the Frowning  Form,
His arm  is withered to its root;
Lions, boars, wolves, all howling flee,
And  every tree does shed its fruit.

And  none can touch that Frowning Form,
Except it be a Woman  Old;
She nails him down upon the rock,
And  all is done as I have told.


Путник разума

Я странствовал сквозь мир людей
И мир мужчин и женщин тоже
Слышал и видел такие страшные вещи
Которые не знали холодные путники земли

Для Младенца, рожденного в радости
Что была порождена в страшном горе
Так же как мы пожинаем в радости фрукты
Которые мы сеяли в слезах

И если Младенец родился мальчиком
Его отдают женщине старой,
Которая прибивает его к скале
И ловит его вопли в чаши золотые

Она впивает шипы вокруг его головы
Она протыкает его руки и ноги
Она рубит его сердце на его стороне
Заставляя чувствовать то жар то холод

Ее пальцы считают каждый нерв
Также как скупец считает свое золото
Она живет над его воплями и плачем
И вырастает молодой и вырастает старой

Пока не станет он кровоточащей Молодостью
А она Девственницей светлой
Тогда он срывает оковы
И связывает ее для своего восхищения

Он садит себя во всех ее нервах
Как фермер свою форму
И она становится его местом обитания
И садом плодотворно-гибнущим

Зрелая Тень, скоро он исчезает,
Путешествуя вокруг земной юдоли
Наполнив все алмазами и золотом
Которые он знанием имел

И это алмазы душ человеческих
Рубины и жемчуг ищущего любви глаза
Бесчистленное золото больного сердца
Стон мученика и вздох любовника

Они его мясо и напиток
Он кормит нищих бедняков
И странника далекого пути:
Для каждого открыта дверь его.

Его горе - их вечная радость
Они делают крыши и стены для звонков
Пока из огня на земле
Маленькая девочка творит весну

И вся она из твердого огня
И золото, что не в его руках
Смеет простираться чтоб коснуться ее детских форм
Или обернуть ее в его пеленающей компании

Но пришла она к мужчине, что любит ее,
Если молодой или старый, бедный или богатый
Они скоро уедут от выросшего Хозяина,
И попрошайничать будут у другой двери

Он блуждает, плачет далеко
Пока некто другой не принимает его
Часто слеп и стар, с раной беспокойной
Пока он не сможет Деву одолеть

И чтоб смягчить его ледяной век
Бедняк берет ее в свои руки
Дом исчезает перед ним
Сад и его прекрасное очарование

Гости рассеиваются по земле
Для изменяющего глаза меняется все
Чувства управляют собой в страхе
И плоская земля становится шаром

Звезды, солнце и луна - все уходит далеко
Пустыня разлеглась без связи
И нечего осталось есть и пить
И темная пустыня все вокруг

Мед и вино ее невинных губ
Хлеб и вино ее улыбки сладкой
Безумная игра блуждающего взгляда
Делают его невинности обман

Ест и пьет он - растет
Моложе и моложе с каждым днем
И на пустыне дикой они оба
Блуждают в терроре и тревоге

Как дикий олень бежит она вдали
Страх ее садит много диких чащ
В то время как гонится он за ней и днем и ночью
Различными искусствами любовь ведя

Различными искусствами любви и ненависти
До широкой пустыни выращенной
Лабиринтами свободной любви
Где бродят лев, волк и кабан

Пока не станет он свободным Младенец
А она плачущей старой женщиной
Тогда много искателей любви здесь
Солнце и звезды - более близки

Деревья ясно показывают сладкий экстаз
Все, кто в пустыне бродит,
Пока города там не построены
И дома многих приятных пастухов

Но когда находят старое дитя,
Террор ударяет широко
Они плачут "Дитя! Дитя родилось!"
И улетают в каждую сторону

Для тех, кто осмелится коснуться старой формы
Рука его не поднимается
Львы, кабаны, волки, все с воем убегают
И все деревья теряют плоды

И никто не может коснуться этой старой формы
Кроме старой женщины
Она прибивает его к скале
И все продолжается вновь...