Девицы ласки

Девицы недоступной ласки
Морщины гладили с лица,
Когда любви моей закваски,
Я гадил рюмками вина,
Распитыми с приятелем в подъезде,
Заплеванном исколотой толпой,
Обманутой дебатами на съезде,
Потомков сверхдержавы золотой.

И видел я:  таская в кабинеты,
Служителей, безбожное ЧК,
Внедрял по полю маленькой планеты,
Стукачество на долгие века.

И голоса вождей  параноидальных,
Прокладывая идеалу путь,
Стреляли от кремля, до стенки крайней,
В несмеющих на этот путь свернуть.

В семью царя, в подвале аккуратном,
В наследие помазанья небес.
А грудь девичью ржавыми штыками,
На канибальный стол, как лютый бес,

Несли, обогащая сонм идей.
И нацепив на шапку ленты красной,
Безумный содомит прелюбодей,
Епископом соделался над паствой.

Тут зажила душа в граните
Понастроенных домов,
Просиявшая в зените
У кремлевских стен зубов.

Разомлела в летнем стоге,
Непробудится от сна,
Захмелевшая в дороге
От холодного вина.

Наласкалася в достатке
С юным телом молодца.
Там слеза не просыхала
В ямках белого лица.

И катился по морщине
Слез безудержных поток.
И летел вниз по стремнине
Ветром сорванный листок.
Удаль ранняя узнала
Под давлением годов,
Как душа любовь распяла
На обрывках бранных слов.

Благородство, силу, славу-
Все пропила на пиру,
Алчность, крупными глотками,
Ночью в пихтовом бору.

Благородный человече –
Гомо сапиенс, сказать,
Сатане на главной встрече
Дал собою управлять.

И очухавшись во среду,
Под глаза надев мешки,
Пил в похмель отвар череды,
Клизмой подчуя кишки.

И укрывшись дырявой рогожей,
Отдыхал под ветвями ракит,
С синяками на теле и роже,
Как, с продажной душой, сибарит.

Вскрывши тайну огня водорода,
На секретных скамейках НИИ,
Беспощадно срабатывал бомбу,
Превращая потомков в больных.

А во влажных чащобах Вьетнама,
На худых неокрепших телах,
Проводил испытанья напалма,
Белозубый солдат США.

И ранее – во времена веселья,
Попав в открытия струю,
В канун среды иль воскресенья,
Наполнив страхом суть свою,
Направив смерть на Хиросиму.
На “пуск” нажал продажный раб,
Подвергнув разумы в пучину,
Где правит боль и стонет прах.

И совесть, что приходит свыше,
Срубил у самого корня,
И радиация по крышам,
Летела злобою звеня.

Не видел то старик японский –
Трудяга рисовых полей,
Как пламя древности содомской,
Сжигало внуков и детей.
И плакал вкрик скелет сожженный
На углях сказочной страны,
Страны морей, восходов солнца,
И церемоний старины.

Меня же за это лупили по вые –
Не мог, чтобы зло обличать.
И в ярости страшной клыками вцепились,
Во вновь возрожденную стать.