Выползень

Был день и была ночь, когда Любовь, скорчившись в углу, перестала стенать и плакать. Ее когтистые лапы безвольно лежали вдоль истощившегося, покрытого ранами тела, а крупные выпуклые глаза закрылись и перестали источать слезы. Тогда дверь ее темницы распахнулась, и вошла Ненависть. Она поглядела на Любовь с откровенным презрением, а затем придвинулась поближе и небрежно подняла ее на руки. Ненависть подцепила кривым когтем спутавшиеся пряди волос Любви, ухмыльнулась ее в изможденную морду  и прижала к себе, облизываясь и порыкивая. Любовь ответно выщерилась на нее, но сил сопротивляться у нее не было.
Длинным и шершавым языком Ненависть слизывала засохшую кровь и стылый пот с тела Любви, сдирала струпья едва заживших ран, и они снова начинали кровоточить. Любовь содрогалась от омерзения, кожа ее сморщивалась от прикосновений Ненависти, а слезы стекали градом и падали на каменный пол.
Долго ли, коротко ли – внезапно в темницу, подпрыгивая и похихикивая от нетерпения, ввалилась Похоть. Она гнусно осклабилась, глядя на то, как Любовь безвольно висит в лапах Ненависти, и мигом оказалась рядом с ними. Похоть была отвратительна – бугристая, лишенная кожи и волос, всех оттенков сырого мяса, истекающая кровью, потом, слезами, спермой и смазкой, влажно блестевшими в тусклом свете темницы. Аморфные лапы ее внезапно удлинились и обхватили кольцом Любовь и Ненависть, прочно соединив в одно целое.
Крупный бесформенный ком судорожно вздрогнул и начал ритмично вздрагивать. Стоны боли и страсти раздавались в стенах темницы, горький плач, торжествующий хохот и яростные проклятия. Лапы Любви впились в тело Ненависти, стремясь поглотить ее, Ненависть, глухо рыча и постанывая, кусала Любовь за шею, и густая кровь стекала по телам. Мешались в безумный коктейль радость встречи и боль расставания, злоба и разочарование, нетерпение и несбывшиеся надежды, обман, предательство, одиночество и темнота ночи, молчание телефонов, пустота эфира, остывший ужин, погасшие свечи, насмешки, недоверие, усталость в глазах, странные намеки, тревожные знаки, окончательный расчет и просроченные долги, презрение и глухая обида, невыговоренное прощение и невысказанные мысли, все злые и нежные слова, горечь и тоска… Ком содрогался, откуда-то сверху извергались шматы мяса и веревки жил, которые, упав на пол, стремились снова прирасти к совокупляющимся.
Казалось, что конца этому не будет, но конец есть всему: ком затрясся мелкой дрожью, сдвоенный вопль боли, наслаждения и умирания раздался в последний раз, и наступила тишина. Ее разорвало чье-то тоненькое похныкивание. Внутри осевшего, застывшего кома зацарапалось нечто. Зашуршало, раздался неприятный звук, как будто кто-то с очень мелкими зубками грыз что-то неподатливое, и наконец похныкивание стало громче, а из кома показалась слепая головенка Выползня. Его тонкие, как будто атрофировавшиеся лапки с черными коготками заскребли по краям прогрызенной дыры, и он стал медленно вытягивать наружу свое длинное, узкое тельце, полностью покрытое серой полупрозрачной слизью. Выкарабкавшись, Выползень широко распахнул пасть и облизал слизь с мордочки острым язычком. Гукнул, слепо ткнулся туда, сюда и начал есть ком, давший ему жизнь. Хруст, чавканье и сопение сменялись удовлетворенным ворчанием, а порой и похныкиванием. Наевшись, Выползень выбрался прочь из темницы – искать сердце, которое станет ему домом.