Но трепещет в пещере огонь Рождества...

 



* * *



Между пламенем жёлтым и белым морозом
возникает бубенчатый зов Рождества,
между слабым ответом и вечным вопросом
быть не может и нет никакого родства.
Но и то хорошо, что морозно и снежно
в некрещённой и тысячезвездной ночи.
Пахнет хлев молоком, и колышется нежно
то ли имя души, то ли пламя свечи.

А когда пеленает Мария младенца,
очи добрых животных лелеют вертеп,
и ягнёнок, ложась, подгибает коленца,
и вдыхает ноздрями соломенный хлеб.
Зазвенит бубенец, колокольчик на шее,
а Иосиф ладонью потреплет руно,
чтобы агнец тучнел, завитками белея,
ибо взыщет горячего мяса вино.

Но ни лунам, ни глинам назад не вернуться –
ночь Святая сбылась, и все прежнее – сон,
и назавтра во всём Вифлееме проснутся
чада, камни, смоковницы новых времён.
Между жизнью короткой и правдою долгой
прохудилось до дыр одеяло родства.
Нитка рвётся, и палец изранен иголкой...
Но студёная ночь дышит хвойно и колко,
но трепещет в пещере огонь Рождества.






*  *  *
 


Давай подружим! - Кофе пить,
не умаляя встречи случай,
а звуки наших несозвучий -
и не винить, и не таить.

Давай опять туда пойдём,
где Надя в дружеском наряде,
где зёрен дух - припёк оладий
каким-то давним детским днём.

Вдохнём простой минуты суть,
когда из жареной ракушки
торчат две туркиных макушки -
не в красных фесках, ни чуть-чуть...

Пусть малый прок в беседе той,
где чашки-лилипуты стыли
и мы кивком, по-птичьи, пили
глоток горчащий и густой.

Всё ткутся дни, всё вьётся нить -
кофейная такая дружба,
когда совсем немного нужно -
вдвоём два слова обронить...