Горячительное

____________________________
~Расстройство в духе Фарга~

~Подношение Марсу~
____________________________

У барана выпал жребий
Изо рта:
У барана будет гребень
И гортань
С обречённый крик размером
С мой тесак,
Обрубивший речь и веру
В чудеса.

Расчленённый жребий жертвы –
Завтрак мой,
Разгрызаю гребни смертных
За игрой
С топором кривых метафор,
Я – мясник,
Раздобревший с криков стаффорд –
С гулькин крик.

Мерный крик – жирный хрящ –
Пищи с гулькин нос.
Рваный крик – зрел не зря –
В красном горле кость.

Сдохни! Сдохни! Сдохни!
Я – горбун,
Хребет вопроса, кроха-
Вырви-зуб.

Ненавижу вашу
Пищу речи,
От культуры – кашель
Встречи,
Разум пучит,
Рвёт на части:
Сблёван лучик
Счастья.

Мерный крик – жирный хрящ –
Пищи с гулькин нос.
Рваный крик – зрел не зря –
В красном горле кость.

Брадобреи режут шеи
Наугад.
Распрямились фона~реи:
Тру~п~арад.
Дирижёры режут уши,
Музык~ад
Исторгает запах душ~ный
Чере~з~ад.

Аллилуйя! Аллилуйя,
Еретик!
Разбиваются горгульи
В камень-крик.
Отлучаемся от церкви
На часок:
Час от часа крепнут
Гог-Магог,
Вырвался из клетки
Древний Бог.

Плотоядная планета-
Кочегар,
Разожги кострище гетто.
Ярче, Марс!


Внутренний свет

Покусанный за пальцы музами цеце,
Спешу отшелушить прилипший плед,
Как уж скольжу в придуманный куплет,
И вот: уже сижу, рисую на крыльце.

Альбедо – лебединый снег в альбом
Сугробом лёг, а в нём – пейзаж:
И вкривь и в кровь, и резь в глаза
От белизны, в болезно-голубом –

Нигредо туч взметнули мётлы ведьм,
И треск костей электропередач
Звучит ноктюрном в небе льда,
Где солнца сплав: свинец и медь.

Мой цвет – рапиры колотый рубин –
Густой – рубедо – с корочкой зари
На кровлях – обескровлен третий Рим
До метрополитеновских глубин.

Все краски заиграли на свету,
Как трубный смрад из оркестровых ям.
Как трюфель купола украсит храм,
Так труп – строку. И ныне тут:

Иду и дую музыкальный вой
(Сосу свирели карамель),
А под ногами спрятался в уме
Булыжник с философской мостовой.


Блицкриг - кровь Барбариса

В заре проломленной
                зияет моргенштерн,
грозовой багрится фронт.
Застёгнутой ширинки молния
прищемила длинный горизонт.

Говяжьи головы прохожих
забиты в шляпы гаубиц,
дай «пли!» и грянут ядра рож их
и пушечное мясо с лиц.

Хрипит картечи треск сухой –
берёз обрезы кашляют.
И под завязку
                зарядился вяз –
                листвой,
Как кашей люд.

Гестапо – папенькина дочь
пред утром:
                Ра, как обербог,
велит хлестать еврейку-ночь
ветрам-шпицрутенам.
 
Штандарты туч изодраны
порывистым ротвейлером,
в багровой мороси вся морда,
словно в пене Гейне.

Солнца ржавый канцлер,
жарче полыхай!
Звёзды в мёрзлых карцерах
скандируют:
                «Sieg Heil!»
                «Sieg Heil!»
                «Sieg Heil!»


Сказочный конец

На моих глазах (помимо повязки):
Поэт с пером в ребро
Продел опасный акробатический крюк
По правилам экверлибристики:

Те события развивались как заворот
В 12-типерстной кишке
Года лошади: стоял Холод (на одной ноге)
И дико выпучивал пузо.

В то пасмурный ночь
Фольксваген-скарабей помял крыло,
Всю утро над ним прострекотал
Кузнечик-молотобоец,

Пока автовладелица – смердящая дамочка
С дивно-паховой сумочкой сифилиса –
Скрупулёзно сгнивала перед
,трюMort,

Рядышком шипела люлька с ребёнком
И выводком вскормленных
Погремушечных змей.

Зверь, число которому “sex, sex, sex” –
Членистоногий Калигула –
Хлебная глава семьи –

Питает к жене дюжину
Платонических фаллосов духовного роста,
Ибо считает, что любовь до гроба –
Ад для некрофила.

А жена погружена в меха, мечтает:
“Вот бы скорняка хлыстатого
(Чтоб лакомка до ягодичного варенья) –
Из меня бы чучело Венерино сработал”.

Так и живёт, жир наживая,
Семья ножевых взаимоотношений:
Муж, мясистым тесаком оскоплённый,
И жена – кошмар воображения.


Угол круга

1. Бытовой набросок

Молочный зуб с топлёным мёдом, плед
И кресло-попугай клюёт скрипучим носом,
В сон клонясь, – этюд уюта с папиросой –
Мысли загустил в нугу, в мой кабинет

Лампадка родила густое чадо, – чад
Смолистым грифелем пестрит штрихи,
Перо в его руке – карикатурные стихи,
Теням портреты сочиняет, бормоча

Под дых. Из шахты треугольного окна
Углём чихает ночь, небесный катафалк-
Такси развозит звёзды по домам, и Мрак
Приходит в чёрном смокинге, коньяк

Из фляг фонарных попивая…


2. Космо(а)гония

Футуристический чертог сферической фигуры речи,
В сердцевине – фарГ
Математического дерева кубические корни
Выкорчёвывает,
Чертит перпендикуляры в бесконечность:
8, 8, 8, – цифры чёрных фраз,
Как шестерёнки циклопических циклонов
В эллиптическом припадке
Крутятся волчком, как эпилептик, точно
Пыточный Плутон.


3. Депо

Промокший ливень шёл под ручку с дверкой в рай.
В осеннем воске засквозил сухой лосось.
По скользкой чешуе сползает голубиный грай.
Фортуна примостила колесо
К велосипеду. У неё в груди развился красный рак.

Трамвай спешит запутаться в путях,
Расправить горб во весь железный рост.
Мой рот идёт на белоснежных костылях
По кругу, из угла – в трамвайный хвост.

Вагон в подкорке возит общий хрящ,
Пробирка – мозг лабораторных крыс.
Сосущий страх, как будто клещ
Под ложечкой. Вся осень – вымысел.


Aceldama. Torre cremate

…и грянул день зубодробительным разрядом тамбуринов,
взрывающим окрестности молотобойным гулом.
В гудящем суховее судорожно дёргалась и выла
изящная, как паралитик, Терпсихора, гнула
негнущуюся спину, сокращая всю мускулатуру.
Зияло жерло квемадеро
обугленными крыльями Амуров,
скелеты перьев
торчали из земли – немые обелиски вере.

Внутри свихнувшийся и бледный силуэт
плясал на выжженных камнях,
плясал суставы, вывихи, скривлённый пируэт
в расплавленных испанских сапогах.
Шестидесятитысячное полчище коленопреклонённых
кастильских монахов
одной рукой молилось, другою напряжённо
елозя в пахе.

Над всеми нависал престол святого трибунала,
там ангелы сидели и судили из пустых глазниц –
чей камень перевесит? Сердечный из коралла
иль серый – с эшафота?..
пролились слизни с ангельских ресниц,
а ну-ка, Торквемада, блаженный крестоносец,
руби! Руби себя на части, пока не зазвучали ноты
аутодафе, взывая к танцу…


Исподние записи

Глубокая пустошь. Глухая часовня.
Седеющий дух – исхудавший хранитель
Молитвенных свитков созвездия овна
Безмолвно внимает набату забытых
Событий.

***

С утра окунуться в кофейную гущу.
Стакан с прилипающей горечью цинка.
На донышке - знак. Перемены. Грядущее.
На донышке совокуплялись личинки.

***

Альбом, фотографии, где засветилось унынием
Всё, до чего дотянулись мои белокурые
Зраки. Пустые. Знакомы родные
Черты, искажённые камерой пыток обскура.
Пустые.

***

Дождь неспеша зарядил водяное ружьё,
Расплескались картечью жемчужные выстрелы,
Я каменел, пузырьками огня поражён,
Непроглядной завесой, которую выстроил
Он.

***

Глотая микстуру озябшего дня за аскезой
Полуденной лени, я думал об этой строке,
И в серой, засаленной шёрстке, местами облезлой,
Мышьяк показался из норки в зажатой руке –
Флакон показался мне намертво сдавленной мышью,
Чьи трещины губ зачастую люблю целовать я.

***
***

Из латуни кубка пригубив пурпурной скверны,
Я перевернул псалом, закованный в латынь,
Прошелестела мятая страница, точно клевер
На ветру, стряхнувши пыль.

Аббадон шептался с тенью за моей спиной
Об окроплённом нежной синевой пюпитре
Предо мною.
Предо мной струил эфиры мглистый мирт.

В шлейфе запахов расплывчато росли слова.
Точно ослеплённый пепельным Аидом
Зодчий, реставрировал зияющий провал
Бюста бездны я – почувствовал, что вид мне

Приоткрыт мучительно знакомый… по забытым
Снам-соборам, заключённым в триптих витражей,
Катакомбам книг, чьи стены между строк забиты
Красотой захоронений в сотни этажей.

Между нами – я ищу надежду – между ними.


Баю bye

Трёхпалый граф запропастился в сквер,
Копытом трости разгоняя грусть,
Сбивая с веток голубей, пургу
Разбитых перьев и серёжек с верб.

Подальше с улиц, сумрачных дотла,
Где катаракты лупоглазых фар,
Бензина застарелый перегар
Не увлажнят моих стеклянных глаз.

Где густо покраснели все скамьи
Под откровенной кистью маляра
И выгнулись, урча, как по утрам
Котята в солнечном кругу семьи.

Где изводился синим зверем Тракль,
Там графа разбирает по частям
Мокротный кашель хохота и грамм
Снежка, в ноздрях производя бардак.

Сорвался на визгливый чик-чирик,
С покатого листочка на фальцет,
На землю воробей, а с ним – лорнет
От удивления к зрачку приник.


Партия консервных кварталов

Граф глушил из фляжки рыбий жир,
Шаркал сапожищем, бил бордюры
Выпивши, вопил на пассажиров,
Из маршрутки вышедших аллюром,

Гнался следом, носик навострив,
Гнался на хромом велосипеде,
Подступившей тошнотой грозив
Спины угостить густым обедом;

Наступив на плоский шарик смеха,
В лужу сел застуженным крестцом,
Вытер нос и захрапел прорехой
Рта, укрыв под лень пунцовое лицо.

Труппа трупов трубками трубила:
«Тру-ля-ля», пуская пирамидой
Дым, ловила на тупые шпили
Шляп  клубы округлой панихиды.

Цветом целлофановых пакетов
Приоделся целлюлозный листик
Мира, жёлтый осенью и летом –
Видимо, от времени иль истин

Желтизной пропах, как старый шкаф…
Белый день проделал рокировку.
Стынет, размышляя, чёрный граф.
–Как насчёт переигровки?


Абсурдный эскиз

В Зазеркалье день “разбитых вдребезги дверей”.
Почтенный пудель цедит кофе на веранде.
Электрический букет розеток во дворе
Пророс, благоухая вырезанной гландой.

Граф с графином пьют и крутят вальс на брудершафт.
Они обвенчаны любовью к алкоголю.
Гости виснут пиджаками, вешалки обняв, и шарф
Из графа выдавил отрыжку из глагольной
Рифмы.

По паркету плавает икающий дельфин
И плавниками рассекает море бренди.
Непристойно пуст мой праздничный графин –
Моя невеста! Потускнел, стеклянно-бледен!

Лей! Сбивайте пробки с горлышек пузатых дам,
Сбивайте пробки с барабанных перепонок!
Заглотните флирта переспелого сандал,
Знакомого по интонациям с пелёнок.

Красный от натуги, пыжится глухой оркестр.
Казалось бы, ещё чуть-чуть и Бах! Иль Штраус!
А пока он бродит кислым виноградом с места
На другое место, составляя с пресным пивом пару.

После свадьбы принято всенепременно изменять.
А потому – разуйте глотку!
Забралась под стол бутылка, захватив меня.
Забористая водка!


Смог или не смог?

Пурпурны пупырчатые тыквы квакают на берегу Рейна,
А мы неподалёку застряли в кабаке по самые каблуки.
К брюкам крепились проститутки, как кусты костей репейника,
Кокаиновая слизь моталась на ус и катушки-кулаки.

Ам-а-м-оральный ансамбль смастурбировал на сексофонах,
Гул гульбища стоял, как перст в каменоломне у горгулий,
Джунгли гоготали, ни гу-гу, когда гагатовый на фоне
Синего абсента сбил под всеми стулья.

Пузыри фужерились избытками французского шампуньского,
ФырЪ-фыркЪ и ФаргЪ вдруг пляшет с опустевшим фраком,
Браво!, бис!, наблюй поэз на блюдо мисс, о, старый Лунь,
Посеявший семь Лун на той горе, где ветер свистнул раком!

Всем ли – все? Всему – всё фиолетово, и свежее филе из лифов –
Вашей голове на мне кишащей кашей шамкающих вшей.
«По яблочному сидру?!» – вдруг проголосили пять пить-буль мастиффов
Треф и пик, и фруктов, и червей.
«По яблочному сидру,
друг!» –
В сто глоток отвечал за зал я, точно гидра.

Люстра надралась до синих фонарей под каждой лампочкой,
И т.ч.к., и т.ч.к., и т.ч.к. по вспухшей вене – вверх
Карабкаются дамочки
И белочки, и чёртики из чиха. Всё же все – за всех.

И все за пивом.


Пахарь-Ра над балаганом

Праздник ползёт в позвоночнике города.
Герольды трубят заржавелый этюд.
Дуют полынь дымоходы сквозь бороды,
Топорща в надежде замазать салют.

Выводки кольчатых дряблых детей
Сияют громоздким ползущим созвездием.
Калейдоскоп небосвода теней
Забил до отказа всю площадь железную.

Близко мне светит фонарный столбняк.
Спеша опуститься по социо-лестнице,
Я похожу на несвежий синяк,
Раздутый мечтою под глазом повеситься.

Солнце печётся о наших затылках,
Печёт в котелок на моей голове.
Варится чучело мыслей-опилок,
Лежавшее в шляпе двенадцатый век.

Краски желудочной желчи, финифть
Буреющей кожи и сочной парши,
Вас ищет когорта искательниц-нимф –
Наполнить давлёными вшами кувшины.

Льётся кишечных кадил фимиам.
Вращаются автомобильные дыбы.
Пал на колонны безоблачный храм.
Плывут на восток херувимы.
Как рыбы.

Ленно гребёт карусель плавников –
Ощипаны крылья заплечных дел мастером.
Сыпется синее сверху, со слов
Пляшущих за горизонтами пастырей
Рыб.

Ах, садовод скотобойни рассвета,
Полей богохульную плоть,
Ласками смой её с нас и заветы
Направься на небо полоть.


Город-ретроград, Солнце-мизантроп

Облако забросало гранатами,
Градинами осколочных косточек
Площадь, от ядерных ягод помятую,
В красную крапинку кори-коросты.

Мимо: троллейбус с улыбкой в усы
Хлопал дверями мозолистыми,
В кузов грузил придорожную сыпь,
Током искрился забористо.

Он компостирует право застрять
Поперёк оживлённого горла –
Пробкой в бутылке проспекта. Заря
Раскаляет троллейбусный бойлер.

Пенятся, пенятся люди внутри,
Закипает котёл перекрёстка.
Транспорт пыхтит, электрический скрип
Вызван артритом на жёсткие

Панцири старчески-ржавых карет,
Колесящих по городу-кругу.
Лёгочный смог выхлопных сигарет
Распирает моторы упругие.

Кучеру вдруг подмигнул светофор,
Заревела механика бешеной
Сворой ротвейлеров. Капает с морд
Чёрная пена помешанных

На алкогольном бензине машин.
Вырвался шум шепелявых
Шин, прошуршавших шипяще “шиши”.
Началась городская облава.

А в облаках: небосвода ручей,
Синяя рыба пасётся.
Режет глазницы зубцами лучей
Циркулярное солнце.


Шейный штатив

Ребус утра – в жёлтой золе,
Пыльной траве, свежей росе,
Вареве Ра в красном котле.
Скоро рассвет. Бархатен, сер.

Серную жизнь, жизнь-кислоту
Девочка ждёт дождь на крыльце
Церкви пустой. Кольчатых туч
Плавится цепь, бряцает цепь.

Пряжа дождя лужу сплела.
Девочку ждёт мутное дно:
Бог-осьминог выпучил глаз
Лужи слепой, слепленной сном.

Днём каждый сон жаждет ко дну
Камнем уйти. В тине теней
Заново зреть. Злаком заснуть.
Видеть себя. Видеть извне…

Благоухал белый бутон
Розы болта, стебель вкрутив
По дикую боль в бледный бетон
Лобной стены, сон закрепив.


Ровные швы

Скрипка журчит, реки скрипят,
Крепкий этюд в тон коньяка.
Химия тьмы: киноварь в такт
Алым бурлит, словно бы – мак.

Раковый лев рыком покрыт,
Крутится как_смерть в колесе;
Ласковый рак ради игры
Сердце из рук медленно ест.

Ребусы снов: Ра~порт, сук~куб,
Брег или марш – всюду гремят?
Герб или шрам– лягут в строку?
Да, или гром – морг или аД.

Грецких жрецов славный Уранкх
Высится вспять стрелкам часов.
Рваный триумф солнечных ран
Выпустил сок яблочных слов.

Древний алтарь жертвенных рун
Бьётся в груди грецких жрецов.
Лавры руин грели зарю,
Палец небес брали в кольцо.


Было облачно

Выжатый фрукт медного дня –
Липкий металл, рыжий нектар,
Солнечный пар, масляный шар,
Яблочный жар, южный сквозняк,

Потный асфальт, ртутный пожар,
Город-сырок, плавленый знак,
Спичечный ларь, дымчатый дар,
Сера и гарь, пламя и мак.

Я загорал, лёжа в снегу,
Заживо мок в талом аду,
Слушал пурги пористый гул.

Ветер дышал. Музыку дул.
Мёртвый лежал. Ветер поднял
Радугу средь хмурого дня.


Слух в зимний

Поёт о белом соловей
И бьётся головой о клеть
Грудную фавнов-малышей.
Поёт и бьётся много лет.

Грудные фавны хоровод
На груде снега заведут
И со смеху падут под свод
Сугроба замертво. Соснуть.

Сгрудится дружный сонм
Слезинок на снегу,
Су-гроб откроет сон
И мёртвый рот. Лиловый гул

Откроет мёртвый род,
Раскрыв и книгу губ,
И круглый небосвод,
И собственную грудь.

Поёт лиловый соловей.


Вороний град

В трансформаторных будках скулят доберманы,
Телефонные линии с треском вещают
Миллиарды агоний протяжным сопрано,
Сотрясающим кости – берцовые сваи,

Перелётные птицы окрасились в пепел,
Зачумлённые клювы разносят заразу,
Циклопический бог невротически лепит
(«Апокалипсис») новую расу из грязи.

В техногенном раю катастроф и сентенций
Деструктивных Адольфов шагают пророки
Оперённой шеренгой ссутуленных немцев,
Облекающих грай в стихотворные строки.

Радиация дарит плоды модуляций:
Не рождённые заперты в ржавые клетки
Повреждённого мозга – следы трепанаций
Характерны для чрева исчезнувших предков.

Процедура рождения чёрных осколков
Изувеченной нации мраморных статуй
Завершилась молчанием – снова замолкла
Подарившая смерть Галатея-праматерь.

В небесах, перепачканных слякотью охры,
В облаках уплывающих вдаль батискафов
Набухал механически-правильный шорох
Заводных антрацитовых крыльев люфтваффе.


Прогулка по пепелищу

Плакальщик скальпелем вскрыл прослезившийся клапан.
Платье в заплатах порхало на нём мотыльком.
В танце без слёз незаметно для глаза заплакал.
В горле растёкся свинцово-расплавленный ком.

Плакальщик лился из пепельных линий дождя,
Плавился в липовом пламени летнего зноя,
Бил по забыто-забитым обидам-гвоздям,
Плыл по волнам полнолуния в листьях алоэ.

Вирусы въелись рисунками судорог в кожу.
Фабрики курят забитые в трубы останки.
Дети-стервятники падаль с рождения гложут.
Дети кунсткамер сквозь сон улыбаются в склянках.

Пыль заструилась по вырванным уличным жилам,
Ливень оливковым маслом заправил костры,
Граффити шрамов земли перерыло могилы –
Мёртвым предписано быть, пробудиться и рыть.

Рваные раны в груди утоляют либидо.
Формы конвульсий слепил хлороформ атмосферы.
В небе парил цеппелин – титанический идол –
Бог, проглотивший ревнителей сахарной веры.

Фениксы свили из лавы небесные гнёзда,
Старый зефир задыхается в роли факира,
В слёзной молитве подъяв гениталии к звёздам,
Бог надругался над клитором кратера мира.


Заснеженная статуя правящей ночи

Бессердечные звёзды оплакали пустошь
Обмороженным светом погибших светил,
Наводнив её тенью, сгущающей густо
Траурный снег, листопадший без сил.

Легионы хромающих маленьких бесов
Собирали гранёные ледяные цветы,
Предвкушая глубокую ласку порезов,
Оплетавших улыбкой Христовой персты.

Потрясая мушиными крыльями, фея
Волочила во тьме ядовитый нектар,
Выливая в бутоны настой из шалфея –
Мочегонно-струящийся пар.

В пламени лунном зажёгся настой,
Извивая огонь в изумрудный язык,
Опаляющий феи нежнеющий слой,
Извергая из гло'точки радостный крик.

Черепаха, таща черепа на спине,
Напевала зелёный напиток
И горелую фею в полынном вине,
Напиваясь балладой улиток,

Увивающих сумрак влагалища,
Возбуждающих муки и похоть
В обнажённой наезднице, правящей
Пахом ночным черепахою дохлой.


Винные духи

В грудной реторте – градусник ребра,
Сердечной груды ртутный тромб.
Трахейная труха, червивое нутро,
Порочной плоти – я – беспозвоночный раб.

От плети – плоть, от плоти – плеть. Не разлепить –
Утешиться. Наждак от кожи, кожа наждаком
Рождается. Заржавлено-железный ком
Пружинистых кишок отжат. На ужин – пить.

Худой водой – напиться досуха собой.

Вдрызг и в дрязг.
Побагровевший в ярости графин вина
Уставился в меня,
Проставился, и уложился спать, а я…

***

Размозживши мостовую
Об обугленную голову,
Оставил там её, всю голую,
Себе найду другую.

До квартиры доковыливая,
Винной жижей вызеленен,
Винным духом вылизанный,
Я с асфальта
_________вкривь увиливал,

Вращающимся облаком
Юлил-юлил-юлил,
Из лужи лужу ловко пил
И волочился волоком,

Влекомый липкой вывеской,
Ввалился в полусумрак
Полу-бара полу-сумки
Кенгуру и вИски высосал
:
По-свински – с пола и
Пиявкой – из висков,
И младенцем – из сосков
Официантки голой.

Завалив под столик плоть,
Под огромный столик храпа,
Я нашарил тёмной лапой
Свой гудящий лоб.


Бурлящий Блеск Бурлеска

До посинения стянут корсет,
Губы раскатаны, точно катком,
Галстуком-бабочкой сели в жилет:
Денди идёт в кабаре «До Ре Корм».

Шлюха на входе ласкает Юпитеры –
Груди колышутся, кружатся, льнут
Липкие спутники к ним, пару литер:
«Дай» или «сука» рассудки их ссут.

К праху все прахи, тут трах лёг на трах!

Дама (не дам или дам?) – недалёкая
Дама за дальним (задумано) столиком
(Стол задымлён) заставляет вас волоком
К ней волочиться. Она – моли корм.

Леди (облезлая ****ь) – бесполезная
Лебедь. Болезненно худ её зад –
Праздный провал. Безнадёжно отрезана
Жизнь от неё – даже моль развернётся назад.

Фрау вгрызается в грушевый плод
(Вырванный плод из-под брюха арбузного),
Чавкая, косточки в блюдо плюёт.
Семя засей в неё, фрейлину грузную.

Тщится со сцены инцестом с эротикой, –
Тщится испробовать строй танцовщиц, –
Царственный танец испробовать ротиком.
Хочешь – свой танец в тот рот затащи.

К праху все прахи, тут трах лёг на трах!

Шарм из шарманки шрамирует шарики
Пляшущих глаз, изошедших слюной.
Денди ****ётся за пышным кустарником
Пашни лобковой, любимой, любой.

Там ты свои – в безобразных оргазмах –
-и-ищИ-и-свищИ-и-хрящИ-


Мраморные мазки

В юбке бубнящего колокола
Бьются стеклянные ноги Венеры,
Звон истекает с грудным молоком
Георгинов богини в тревожные скверы
Открытого города-горла-ребёнка.

Утро ползёт, что пятнистые статуи
Улиц-удавов, глотающих тени
От солнечных зайчиков, смятых
Железобетонными кольцами стен.
Поглотился и я –
_____________пищеводом постели.

Венера кишит пышновитыми вшами,
Локоны вьются вокруг, но не около
Выцветшей шеи, украшенной швами-
Цепочкой с кулоном ночнистого ока.

Чешет корнями медовое дерево
Бороду облака, тянется в землю
Листвой, – естество умирания серо-
Кровавого времени прелого тела
Суток и дерева.

Электрический ток макарон из розетки
На вилку наматывать – ужинать
Смертью – в привычках венериной клетки
Зубной,
____откровенной слюною запруженной.

Как-то, на сон, что грядёт, насадив
Мотыльковое брюхо, Венера,
Чреслами город назад породив,
Сожрала человеческий нерест.


Морфей

Темя ощерила
ночь, в котле городском
претерпевши сгущение
в улиц-рытвин-ям ком,
выкатив лампы фонарные
сквозь чугунных глазниц
чад и пламя янтарное,
взрезав мрак до границ
городски пароварных.

Горло окраин
выводки проводов
опутали спрутом, выгородив
ржавых сараев
околесицу слов,
чрез сломанный хрящик выговорив.

Дрёма-луна
закутала тело
в туманы - людские мечты.
В проулке, заснув за стилетом, труп стыл.
Его обогрели.
Сам Сатана.

Рыбы крыш
счищают чешуйки
о влажные руки дождя,
скользя между тёплого льда
лелеющих струек.
Тишь. Дробь-тишь.

Подвалы зевают
мшисто,
зияя
пушистыми
языками ступенек,
от времени
стёртых,
вымощенных
следами следов
с эскортами
выщерблин.

Я выхожу пролететься
над ямами,
котлованами
раскрытых сердец, я
пью из них патоку мыслей,
гроздей грусти
ем ягод хмель кислый,
чтоб не было пусто
вам, мне было – пусто.


The Clock. Хронос. The Sawbones

...
Больница славится порождениями лжи и убийствами надежд.
***


Я удобно устроился в гробу модели мустанг
Без верха – больничной койке, –
В мятой простыне запутался like bung.
Длиннющий поезд-червь состава NaCl
Зарылся мне под локоть, в кровеносную прослойку
И сочится слизью через урны пор.
Схватив под мышку мочевой пузырь –
Пульсирующий шарик капельницы, –
Я выкатил на грязно-желтый кафель
И на своем роскошном катафалке заскользил
По мутным коридорам…

/Снимите с лица сколопендр!
Умоляю вас!
Чешется, чешется, словно бы в дебрях денд-
рария!/

Взлетные огни увядающих лампочек
Освещают задохнувшийся воздух
В испарениях размятых почек в хлам,
К потолку прибитых на гвозди.

Палаты, палаты, палаты…
Мужчина лиловый сосёт леденец
(Прикручен к кровати ребристый крестец),
Кукурузный глодает початок:
Он лижет, сосёт и грызёт искорёженную
Руку–мороженое.

Голышом, бегом и на колясках
Тут и там кривляется в намордниках
Собачьих – кислородных масках –
Местный люд – отборные
Животные – по болезнетворной масти.

\Нестриженные ногти,
Искромсанные в кости
Сифилитиков тела.
Измусоленные мысли
С черепов отвисли,
Лидокаиновая мгла.\

Медсестры проносятся мимо,
Им кто-то пришил уголочки
Обкусанных и гуталином
Намазанных губ прямо к мочкам,
Вытянув раны улыбок…

“Всё хорошо, вы поправляетесь,
У вас чудесный пепельный цвет лица
По сравнению со вчерашним.
Ничего, не страшно!
Бывает, да, больные умирают здесь,
Но не бойтесь! Доверьтесь нам,
Улыбкам и шприцам!”

/Снимите с лица сколопендр!
Умоляю вас!
Чешется, чешется, словно бы в дебрях денд-
рария!/

Старичок-величок
Старичок-величок
Ходули-костыли-протезы
Шалтай-болтай
Шалтай-болтай
Улыбки-скальпели-порезы
Скажи мне, милый мой,
Как на духу,
Скажи мне, сколько жить осталось,
Сколько ждать?
“Ку!..”

Сколопендры! Под кожей! Они уже там!
Что это? Щёлочь? Дайте-ка несколько грамм…


Игры в сфере плоти

В кубе светит лампа ломки,
Ходят стены на ходулях,
Фантик пола с мясом скомкан:
В рог коровий ломка гнула.

Лимфу пью с ребром-баранкой
Из коленной чашки залпом.
Звонко бьётся череп-склянка
В спазмах света~тени лампы.

Страстно трутся мышцы-ленты
Друг о друга, в тёрке рёбер,
Сердце бьётся на фрагменты
Тока-течки между бёдер.

Как бы между прочей плотью
Корчат руки тел паучьих
Тени, тонкой лапкой-ногтем
Сеть артерий всласть измучив.

Черви пальцев, пальцы с горем
Пополам пролезли в недра
Рваной раны, вырвав с корнем
Позвоночник-сколопендру.


Игры в сумерках

Ленные, пустынные рыбы
Резвятся, снуют на покатых
Склонах безветренной пустоши.

Лунные, бездонные глыбы
В синюю четверть карата
Падают с кратеров ратуши.

Церковь – стогласый паук –
Струит медвяную песнь
В резные ракушки сироток,

Что смехом играют в испуг.
Молитва – немая болезнь
Благоговения глоток –

Витает в желании быть
Поближе к родным существам.
Сиротки играют в мячик,

Бросая на ветер полынь,
Присущую всем языкам
И колокольному плачу.

Сиротки играют в мячик,
Бросая на ветер голову
Священнослужителя, голое

Тело которого
.........................висит
на дубовом кресте
Заброшенной церкви.

В немой пустоте
Безголовое тело висит,
Душа безголовая меркнет.


Тесный череп

Опиум сидит в объятьях вазы,
Вытекая синим морем, проникает
В плоть
От кадыка и вплоть
До дребезжащего крестца.
Взволнованные воды медленно пересекает
В кувшинке из свинца
Десятиглазый дух несуществующего рая,
И, виляя
Отрешённым краем
Глаза,
Он провозглашает
Ересь –
Монашескую спесь
И меру
Глубины свободолюбия сердец,
Возложенных на голубую твердь.
Смерть,
Паря над во’лнами сердцебиений,
В сплетённую из жил корзину
Собирает голоса видений
И кончины
Столь скоропостижно Оживающих,
Взывающих
Сжимать покрепче век
Отпущенный
И чаще размыкать на встречу сущему
Опущенные
Створки век.


Червлёная вечеря

Тяжёлое тело налито тенями,
Струится в постели, что стынущий спрут,
Простуженный труп – растревожен телами –
Тенями, что темя неистово трут.

Растёт на коленях ласкаемый кот,
Распят, распростёрт.
В испарине кот, в истоме и тот,
Кто шерсть его трёт.

Протянуты ноги, протянуто время.
Беременный час
Нечасто вращает минутное чрево,
Нервируя вас.

Испорченный вечер стихами исчерчен,
Бесчисленно чист.
Печатаю речь, поэтическим смерчем
Кручу: «Закричись!»

Исчерпаны чары и чарка с ручьями
Червивых речей.
Качели печали качают ночами
Ключицы в плече.

Не знаю. Зачем я, зачем?


Sulfur

Канцлер
Бригад ада стальной носит
Панцирь.

Канцлер
Кладёт в камушки – плоть в рабство
Кварцев.

Канцлер
Грызёт цербером кость скверны
В карцере.

Сера:
Костёр в красках куска мяса
Веры.

Сера
Течёт через резной грецкий
Череп.

Сера
Рекой серой струит в сердце
Ересь.

В лаву
Иду, дух на заклание.
Ave!

В лаву
Иду, дух на заклание.
Ave!

Славься, Дьявол,
Славься, Дьявол,
Ave! Ave! Ave!


Жар

Шут ума – цветастый акробат
Сел в кульбит,
Пот прошиб литую стенку лба,
Бок знобит,
“Боль-боль-боль” – оскомину набат
В зуб набил
Кислым словом сочных ягод, ад
Вешний свил
Фатъ Ангина в чреве вишен гланд,
Муравьи
Роют ход подземно-кожных ран,
Дом в крови
Вен построен с раннего утра,
Чёрен вид
Виллы муравейника, парад
В Лёгких-Стрит.
Кашель хрип и капель красный град:
Слизь пестрит
На мясницком сюртуке. Наряд
От зари
До зари горит, как скорбный град –
Древний Рим
Иль печка лба, иль ряд гирлянд.


Буль-буль

Циркуль цапли чертит Круг из первых сил.
Мятый пруд бумаги затянула тина.
Тина искажённых буквами чернил.
Из чернил выходит мир, выходит – синий:

Спелый лунный плод в оранжевом соку,
Дряблый солнечный живот измаран жиром,
Жёлтый с голубым сквозь щели лиц текут.
Мне? А мне всё фиолетово в парах эфира.

Каждый божий розыгрыш похож на день.
Кажется, я вижу лишний сон за сутки.
Наждаком застелена удобная постель.
Плоть очистится от кожуры и скуки.

Ножницы нужны для заживления сердец –
Влажный ком любви нуждается в зажимах.
Задержи дыханье в ледяной воде,
И безбрежный океан останется недвижим.

Йоги пьют настойку из хрустальных сфер,
Беглый праведник ушёл на~тельный крестик,
Из яичка Иисуса вылупился Зверь,
В Землю указует преподобный пестик.

Будда, а давай ещё пилюлю ЛСД


Счастливая 7

Лучевая болезнь путеводной звезды
Заражает ладонь перекрёстками вен.
Ариадна сплетает смирительный дым.

Праздность гнездится в моей голове.

Проползая по вымершим скалам души,
Я срываюсь в обрыв, я срываюсь на крик.
Онемевшие боги взирают с вершин.

Ненависть гложет меня изнутри.

В капюшоне удушливой кобры – лицо –
Обнажает в улыбке зубные ножи.
Отражение стынет на коже свинцом.

Гордостью эго питает свой жир.

Гробовщик забивает заржавленный гвоздь.
Самый правильный клад – это ты или я.
Только каждый – сокровище для никого.

Скупость хоронит предметы в тенях.

Фетишисты сбривают с Венеры меха,
Содомиты открыли огромнейший стон,
Мазохисты мотают на ус потроха.

Похоть – мой тёмный и тёплый притон.

Вдохновенный пиит поэтический труп
Разрезает пером, копошится в словах.
Бесполезно. Бодлер осмеял бы сей труд.

Зависть стекает слюною на прах.

Золотые пеньки сучковатых зубов
Коренятся в мясистой земле живота.
Каннибал пожирает свой собственный зоб.

Чревоугодие красит уста.


*Только ненависть стоит того, чтобы жить*



Гильдия падали

Выбиться в зубы свинцовым ударом об социум.
Сделать минет револьверу за экстра поллюцию
Пуль.
Заниматься профилактической самокастрацией
По вечерам. Затянувшись миазмами с улицы.

Так говорил шизофреник.
Ибо безбожно и нудно.

Богу заместо амброзии – сочную вагину.
Раны клюкастых старух содомируют ангелы.
Эго с пилой совершит раздвоение личности.
Кукла меня изойдёт заводной истеричностью.

Так говорил шизофреник.

Толстая книжка отложит на чёрную день
Жировую закладку.
Также отложит яйцо новобранец-кастрат.
Приоткроется матка.
Там и найдётся всем нам – в глубокой-глубокой нигде –


Час проститься

Летние дни зацветают воздушными вишнями.
Каждый второй – как минимум лишний.
Плод.

Солнце истошно плюётся мокрицами.
Лучики ползают по обагрившимся радостью
Лицам.
В браге утра повышается градус.
В спирте рассвета желудку не спится.

Кофейная гуща людей.
Заварить в закипевшей воде
Тишины.
Это будет парад сумасшедших.
Как мы.

Веселее – повеситься.
В облако. Месяцем.
Или от скуки.
В руки
Верёвочку мне.
Но – лень.

Летние дни выгнивают воздушными вишнями.
Гниль вытекает из нас.
Ночь, никому не слышная,
Падает замертво. Час
Проститься.