Говард Лавкрафт. Гравюра. перевод

Любители ужасного посещают странные, отдаленные места. Римские катакомбы и резные мавзолеи стран ночных кошмаров словно созданы для них. Они взбираются к башням разрушенных замков на Рейне, облитым лунным светом, и осторожно спускаются по разрушенные стены покинутых азиатских городов.
Населенный призраками лес и безлюдная гора – вот их святыни, а зловещие монолиты необитаемых островов притягивают их.
Однако истинные эпикурейцы страха, для которых новая дрожь невыносимого ужаса – главная цель и оправдание существования, предпочитают древностям заброшенные фермерские домики в лесной глуши Новой Англии.
Здесь темные основы силы, уединения и неведения объединились, чтобы создать совершенство ужасного.
Более всего из таких достопримечательностей внушают страх маленькие дома из некрашеного дерева, опирающиеся обычно на сырой склон холма, поросший травой, или облокотившиеся о гигантское обнажение горной породы…
Так они стояли более двухсот лет, а ползучие растения тем временем оплетали их, деревья разрастались. Теперь они полностью скрылись в буйной пышности зелени, под оберегающим покровом тени, однако их маленькие окна смотрели все так же испуганно, словно мерцая сквозь мертвенное оцепенение, которое отгоняло безумии, притупляя память о вещах, не поддающихся словесному описанию.
В этих домах жили поколения странных людей, любивших мир, никогда ими не виденный. Охваченные мрачной и фанатичной верой, которая оторвала их от рода и предков, они стремились в дикую местность в поисках свободы.
Там потомки участников гонки за победой, разумеется, росли свободными от ограничений своих собратьев, но в ужасающем рабстве мрачных иллюзий, порождаемых их умами.
Оторванные от света цивилизации, эти пуритане черпали силу из странных источников; в изоляции, нездоровом подавлении личности и борьбе за жизнь с безжалостной Природой в них появлялись темные черты, пришедшие из доисторических глубин их холодного северного наследия. Будучи практичными по необходимости и суровыми, следуя собственной философии, эти народы не были прекрасны в своих грехах.
Ошибаясь, как должно всем смертным, они, подстегиваемые суровой моралью, более всего заботились о том, чтобы их скрыть, и поэтому получали все меньше и меньше удовольствия от того, что скрывали.
Только молчаливые, сонные, глазеющие окнами дома в лесной глуши могли рассказать обо всей лжи, с самого начала, но они молчали, не желая стряхивать дремоту, приносившую забвение.
Наверное, милосерднее всего было бы разрушить их.
Это описание подходило и к ветхому от времени дому, куда меня загнал ноябрьским днем 1896 года дождь, до того холодный и сильный, что любое убежище было предпочтительнее пребывания под открытым небом.
Какое-то время я путешествовал с людьми из Мискатонской долины в поисках некоторых генеалогических сведений. Исходя их того, что информация меня интересовала старая и расплывчатого характера, для дальних поездок я обзавелся велосипедом, невзирая на позднюю осень.
Я обнаружил себя на дороге, по-видимому, заброшенной, которую я выбрал в качестве кратчайшего пути в Экхем. Застигнутый бурей в месте, далеком от какого-либо города, я не наблюдал никакого убежища, кроме древнего отталкивающего деревянного здания, мерцающего запыленными окнами между двумя огромными вязами, с которых опала листва, у подножия скалистого холма.
Отдаленный от дороги, этот дом произвел на меня неприятное впечатление, как только я его заметил.
Честные дома с хорошей репутацией не глазеют на путешественников так пристально и коварно. В своих исследованиях я узнал легенды прошлого века, которые настроили меня против подобных мест.
Однако здравый смысл победил мои сомнения, и я поехал по заросшему сорной травой подъему, ведущему к закрытой двери, которая казалась притягательной и таинственной.
Почему-то я воспринял как само собой разумеющееся то, что дом оказался заброшенным, однако не был до конца уверен, пока не подошел ближе.
Хотя тропинки заросли сорняками, они все же говорили о присутствии человека.
Поэтому я не толкнул дверь, а постучал, испытывая необъяснимый трепет.
Пока я ждал, стоя на необработанном, поросшем мхом камне, служившем порогом, мой взгляд упал на окна, расположенные возле меня и на втором этаже. Я отметил, что, несмотря на старые стекла, едва державшиеся в рассохшихся рамах и заросшие грязью, ни одно из них не было разбито.
Здание, должно быть, давно было необитаемым, принимая во внимание его удаленность и общее запустение.
Стук мой не принес результата, поэтому, повторив пару раз попытку, я тронул ржавый замок и обнаружил, что дверь незаперта.
Я попал в маленькую прихожую, где со стен осыпалась штукатурка, а из дверного проема доносился слабый, но довольно мерзкий запах. Я вошел, вкатив за собой велосипед, и закрыл дверь.
Передо мной была расположена узкая лестница, ведущая наверх, а сбоку от нее находилась маленькая дверь, вероятно, ведущая в погреб.
Прислонив велосипед к стене, я открыл левую дверь и очутился в маленькой комнате с низким потолком, куда проникал лишь тусклый свет через два запыленных окна, обставленную довольно скудно.
Она казалась неким подобием гостиной: там стояли обеденный стол и несколько стульев, а еще – огромный камин, на полке над ним тикали старинные часы. Книг и газет было очень мало, и в сумраке я не мог различить названий.
Мое внимание привлек дух архаизма, который проявлялся в каждой детали.
Многие дома в этой местности были богаты реликвиями прошлого, но здесь древностью дышало все, и это поразило меня. Ни в одной из комнат я не обнаружил предмета, относящегося к послереволюционному времени.
Если бы не слишком простая обстановка, это место могло быть настоящим раем для коллекционера.
По мере того, как я исследовал это странное место, я чувствовал, что отвращение, первоначально вызванное мрачным видом дома, усилилось. Я не мог определить, что именно меня отталкивало, но общая атмосфера казалась пропитанной духом греха, отталкивающей сыростью и тайнами, которые лучше предать забвению.
Садиться мне не хотелось и я бродил по дому, изучая разнообразные предметы, которые попадались мне.
В первую очередь объектом моего любопытства стала средних размеров книга, лежащая на столе, такого допотопного вида, что я изумился, наблюдая ее не стен музея или библиотеки. Она была обтянута кожей, с металлическими застежками, и прекрасно сохранилась. В общем-то довольно необычный способ расширения кругозора в этом скромном жилище.
Когда я раскрыл ее на титульной странице, любопытство мое возросло еще более, так как книга бы ничем иным, как описанием Пигафеты путешествия по местности Конго, написанным на латыни по заметкам моряка Лопекса, изданным во Франкфурте в 1598 году.
Я был наслышан об этой работе, снабженной любопытными иллюстрациями братье де Бран, и даже забыл о своем беспокойстве, охваченный желанием переворачивать страницы.
Гравюры действительно были интересными, выполненными по неточным описаниям. Негры изображались белокожими и с кавказскими чертами лица. Однако я вскоре закрыл книгу, так как некоторые детали расстраивали мои нервы, бывшие и без того не в лучшем состоянии, и вызывали беспокойство.
Меня раздражало, что том постоянно норовил раскрыться на гравюре №12, которая в отвратительных подробностях представляла лавку мясника. Мне было стыдно за свою впечатлительность, вызванную таким пустяком, но рисунок тем не менее тревожил меня, особенно в сопровождении отрывков, описывающих гастрономические пристрастия племени каннибалов.
Я повернулся к соседней полке и принялся изучать ее содержимое: Библия 18 века, «Странствия пилигримов» того же периода, снабженные гравюрами и опубликованные составителем альманахов Исайей Томасом, и еще несколько книг, относящихся, очевидно, к одному времени, когда мое внимание привлек явный звук шагов в комнате наверху.
Удивленный и испуганный, я решил что хозяин проснулся от звуков моего присутствия, и слушал с изумлением шаги на скрипучих ступенях.
Поступь была тяжелой и осторожной в то же время, и это мне понравилось меньше всего.
Войдя в комнату, я закрыл за собой дверь, сейчас, после мгновения тишины, длившегося, вероятно, пока некто изучал мой велосипед в передней, я услышал, как повернулась дверная ручка.
В дверях стоял человек такого необычайного вида, что я чуть не вскрикнул, однако хорошие манеры не позволили этого сделать.
Пожилой, косматый, с белоснежной бородой, хозяин имел телосложение и выражение лица, одновременно вызывающие изумление и почтение. Ростом он был не меньше шести футов, и несмотря на признаки преклонного возраста и бедности, выглядел крепким. Его лицо, обросшее бородой, казалось чересчур красным и менее морщинистым, чем следовало ожидать. На его лоб спадали космы седых волос, ставших с годами немного тоньше. Голубые глаза, налитые кровью, казались необъяснимо пронзительными.
Неряшливость мужчины делала его отталкивающим. Я затрудняюсь сказать, из чего состояла его одежда, так как мне она показалась не более чем грудой лохмотьев, увенчивающей пару высоких, тяжелых ботинок, а то, что он явно нуждался в ванне, довершало картину.
Внешность этого человека, равно как и подсознательный ужас, который он внушал, породили во мне что-то вроде неприязни, и поэтому я вздрогнул от удивления, когда он жестом предложил мне стул и обратился тонким, слабым и заискивающим голосом.
Речь его была чрезвычайно любопытной: она представляла разновидность американского диалекта, до этого я считал, что на нем уже не говорят.
Он сел напротив меня.
- Попали под дождь, не так ли? – произнес он вместо приветствия. – Хорошо, что вы оказались рядом и сообразили зайти внутрь. Наверное, я заснул, иначе услышал бы вас. Далеко едете? Немного я видел людей, горящих желанием попасть в Аркхэм.
Я ответил, что направляюсь именно туда, и извинился за внезапное вторжение, после чего он продолжал.
- Рад видеть вас, молодой человек, новые лица здесь редкость. Полагаю, вы прибыли из Бостона? Никогда не бывал там, но городского человека вижу сразу. Был у нас один школьный учитель в 84-м, но внезапно уехал и никто больше о нем не слышал, - здесь старик начал хихикать и перестал реагировать на мои вопросы.
Казалось, он был в чрезвычайно хорошем расположении духа. Время от времени он начинал бессвязно говорить, и тут мне взбрело в голову спросить, как к нему попала такая редкая книга. Впечатление от нее не покидало меня, и я чувствовал некую неуверенность, говоря о ней, но любопытство победило смутные страхи.
К моему облегчению, старик ответил охотно и многословно.
- О, эта африканская книга? Капитан Эбенезер Холт продал мне ее в 68-м. Его вскоре убили на войне.
Мне показалось, что уже слышал где-то это имя, однако расспрашивать не стал. Хозяин продолжал.
- Капитан долгое время служил на торговом судне из Сэлема и в каждом порту приобретал необычные вещи. Эту книгу он купил в Лондоне. Однажды я зашел к нему домой, он был на холме, и увидел ее. Мне понравились рисунки, и он предложил ее мне. Это редкая книга.
Старик пошарил в своих лохмотьях и извлек старые очки с маленькими восьмиугольными линзами и стальными дужками. Затем он взял со стола том и начал любовно листать страницы.
- Эбенезер мог немного читать отсюда – книга написана на латинском, а я не могу. Два или три учителя, знающие язык, читали мне, да еще Пэссон Кларк, про него говорят, что он утонул в пруду. А вы можете что-нибудь прочесть?
Я ответил, что могу, и перевел к его удовольствию параграф в начале книги. Если даже я и ошибся где-то, он не заметил этого в силу своей неграмотности. Казалось, он был совершенно по-детски очарован чтением.
Его близость становилась довольно неприятной, но я не знал, как отодвинуться, не обидев его. Меня забавляла детская нежность старика по отношению к иллюстрации в книге, которую он не мог прочесть, и я гадал, умеет ли он читать вообще.
Я улыбнулся хозяину, продолжавшему свое бессвязное повествование.
 - Любопытно, как картинки заставляют задуматься. Взять, к примеру, эту, почти в начале. Вы когда-нибудь видели такие деревья, с большими листьями, полощущимися вверх-вниз? И таких людей – ведь они совсем не похожи на негров. Их дети похожи на индейцев, а некоторые существа напоминают обезьян, или человекообезьян, но вот об этом я никогда не слышал.
Он ткнул пальцем в неправдоподобное создание художника, походившее на дракона с головой аллигатора.
- Но сейчас я покажу вам самую лучшую иллюстрацию. Она где-то в середине.
Речь старика стала немного быстрее, а глаза заблестели. Однако его неловкие руки, несмотря на волнение, прекрасно справлялись со своей задачей.
Книга раскрылась сама по себе,  будто на том месте, которое просматривали чаще всего, а именно – на странице с омерзительной гравюрой, изображающей лавку каннибалов.
Мое беспокойство вернулось, но я не подал виду.
Самым странным было, что художник изобразил своих африканцев похожими на белых людей. Разные органы и части тел, развешенные на стенах лавки, ужасали, а сам мясник с топором выглядел просто отвратительно.
Однако хозяин, казалось, наслаждался картиной.
- Что вы об этом думаете? Поди, никогда такого не видели? Когда я ее увидел, сказал Эбу Холту: «От этой картины прямо дрожь пробирает и кровь бурлит». Когда я читал в Библии об убийствах, то пытался это вообразить, но таких иллюстраций там не было. Полагаю, это грех, но разве мы не рождены и живем во грехе? Этот парень был разрублен на куски. И всякий раз, когда я смотрю на него, вздрагиваю. Взгляните, как мясник отрубил ему ноги. А вот его голова и обе руки на колоде.
Пока старик бормотал в ужасающем меня восторге, выражение его заросшего лица в очках становилось просто неописуемым, однако голос его скорее затихал, чем повышался. Мои собственные ощущения едва ли можно было описать.
Весь ужас, который ранее я лишь смутно чувствовал, завладел мной стремительно и явственно, и я чувствовал сильнейшее отвращении к древнему отталкивающему существу, сидящему рядом.
Его сумасшествие было для меня вне сомнений.
Теперь он практически перешел на шепот, что вселяло еще больший страх, нежели крик, и пока я слушал, меня пробирала дрожь.
- Как я уже говорил, изображения странным образом влияют на наше сознание. И вы знаете, молодой человек, я тому яркий пример. После того, как я забрал у Эба книгу, часто ее рассматривал, особенно когда видел, что Пассон Кларк выходит на прогулку в своем большом парике.
Однажды, перед тем, как зарезать овцу на продажу, я разглядывал эту гравюру, и убийство животного после этого было намного приятнее.
Голос старика стал таким тихим, что отдельные слова было трудно разобрать.
Я прислушивался к шуму дождя, к тому, как хлопают маленькие окна, слышал отдаленные раскаты грома, необычные для этого времени года.
Внезапно ужасающая вспышка молнии и раскат грома потрясли дом до самого основания, но рассказчик, казалось, даже не заметил этого.
- Убийство овцы было гораздо веселее, но, знаете, меня это не удовлетворило.
Поразительно, как жажда обретает над человеком власть.
Если вы любите Всевышнего, юноша, не рассказывайте никому, но гравюра пробудила во мне жажду пищи, которую я не мог вырастить или купить… вас что-то беспокоит?
Говорят, что мясо образует плоть и кровь и дает новую жизнь. Поэтому я думал, а что, если бы человек мог продлевать себе жизнь, используя в пищу то же, из чего состоит сам.
Однако рассказ старик так и не закончил. Пауза была вызвана не моим испугом, не резко усилившимся ураганом, среди ярости которого я внезапно осознал дымчатое уединение чернеющих руин. Она была вызвана другим происшествием.
Открытая книга лежала на столе между нами. Едва старик пробормотал последнюю фразу, послышался негромкий шлепок: что-то капнуло на пожелтевшую бумагу.
Я подумал было о дожде и протекающей крыше, но цвет дождя отнюдь не красный. На изображении лавки мясника маленькая красная капля выглядела живописно.
Старик увидел это и замолчал раньше, чем заметил выражение ужаса на моем лице.
Он быстро взглянул на потолок – над нами находилась комната, которую он покинул около часа назад. Я проследил за его взглядом и заметил, что над нами, там, где на старом потолке отошла штукатурка,  расплывается большое неровное пятно влаги темно-красного цвета.
Я не закричал и даже не сдвинулся  с места. Просто закрыл глаза. Мгновение спустя ужасающий удар молнии уничтожил этот проклятый дом с его невыразимыми тайнами и принес забвение, которое спасло мой разум…