Одина

Ты в черном, ну и пусть. Тебе идет
быть утомленной тяжестью сутаны.
Ты без креста отправилась в поход,
но ставишь крест не на своих баранах.
Их много, у тебя знакомых – тьма.
Ревнуй, однако же, себя сама.

Ты извращённа. Что ж, на то ты – Смерть.
В твоем гареме женщины и дети,
животные… А хочется иметь
и камни. Но (к несчастью!) только эти
предметы могут ласк твоих бежать:
не ты бросала, не тебе их собирать.

Быть нелюбимой – вот твоя судьба.
Как жить с тобой, лишь изредка желанной?
Не к радости ни стопка, ни стопа,
ни вид на небо из могильной ямы.
К чему гарем, коль скоро даже секс
уходит торопясь из этих мест?

Вот если б так: ты заварила чай
и испекла пирог с кошачьим мясом;
на кухне календарик (вид на рай)
и печка вхолостую пахнет газом.
Чирк спичкой – и сплетенье наших рук
летит – без нас – туда, где нет разлук.

И пусть летит! до этого ли нам:
мы на полу, охваченные страстью.
Я суечусь губами по статям
твоим и по остатнему запястью.
Минута, сладкий крик, окурок, взрыв –
и новый искалеченный порыв!

А то идем через Булонский лес
и на путанах задираем платья.
Мы не парле особенно франсез,
но нам смешны жеманные проклятья.
Нам весело, и жаль, что на Неве
нельзя устроить завтрак на траве.

Куда там! Ты стучишься в дверь мою
и тут же входишь, не слыхав ответа.
Уже в фате. «Я так тебя люблю.»
В окне маячит черная карета.
На брачном ложе, дергаясь, как уж,
упрямо врешь, что я твой первый муж.

Наш брак бездетен, что твой рифмоплет,
не освящен – попущен небесами.
Число твоих любовников растет,
что свежими отмечено крестами.
Любови нет, ты холодна, как лед.
Я ухожу и требую развод.