Сентябрь Поэма

Мужик, не молодой, не старый,
Наивный в меру, в меру бравый,
Хохмач? А то! Пошляк? Чуть-чуть…
Осуществлял привычный путь
От места жительства до службы,
Насквозь обрыдлой и натужной.
Доходной в прежние года,
Но не любимой никогда.
Катил трамвай, за ним пейзажи
Тянулись смазанным коллажем,
Заученным давным-давно,
Как титры старого кино.
Вдоль рыхлых уличных обочин
Кусты, похожие на кочки,
Торчали бурою грядой;
Над ними тополиный строй
Качал поникшими ветвями
И землю осыпал листами.
Глядели хмуро сквозь туман
Щербинами окон дома.
Моргали грозно светофоры,
И пешеходы, словно воры,
Украдкой шли по мостовым.
Из подворотни сизый дым
Валил зловонною спиралью
И застилал округу гарью.

Мужик, пригревшись на сиденье,
Привычно впал в оцепененье,
И сладкой полудремы тьма
Всплыла со дна его ума.

Сквозь гулкий морок гласом вещим
Скрипел визгливый гомон женщин.
Мальчишек смех и матерки
Лились журчанием реки.
Девчонки тайнами звенели,
Как мартовской капели трели.
Сырой вагонный сквознячок
Настырно тыкался в плечо.

Так день за днем, за годом годы,
То на работу, то с работы,
В трамвайной кутерьме мужик
Катался. Он давно привык
К житейской суете и скуке —
Любил жену, ходил к подруге,
На службе был весьма ценим,
Не числилось грехов за ним.
Хотя он слыл среди знакомых
Умельцем строить злые хохмы,
Бывало, что в гостях пошлил,
Был все ж приятен. Даже мил.
Он сына обожал и дочку,
Отцом казался строгим; впрочем,
Терпел геройски детский гам
И не зудел по пустякам.
На сон грядущий он лениво
Листал страницы детектива,
А по ночам смотрел футбол…
Был часто раздражен и зол…
Но он умел таить печали…
И лишь бессонными ночами
Сквозь дым вонючих сигарет
Он клял себя и белый свет.
За то, что тяга к сытой жизни
Его толкнула в вуз престижный,
Что душу подчинял уму
И рад был своему ярму.
Что, как огня страшась напастей,
Он почитал покой за счастье…

Седой и скрюченный монах,
Всю жизнь в обительских стенах
Влачивший годы средь постов,
Обетов и молитв, и бдений,
Творца благословлять готов
За долголетье без волнений,
За ночи без тревожных снов
И без телесных вожделений,
И за безрадостные дни,
Что лишь спокойствием полны.
За то, что так давно уже
Нет грез в зачахнувшей душе
И мыслей в ссохшихся мозгах,
И жара в ледяных глазах.
Но как-нибудь, кладя поклон
Иль взгромождаясь на амвон,
Искрою памяти смущен,
Невольно вспоминает он,
Что был и молод, и влюблен,
Красив и строен, и умен,
Девиц собой смущать умел,
Мог быть непринужден и смел…
Но Божьей воли алчный рок
В расцвете лет его увлек
Слащавой пышной пустотой.
И, не довольный сам собой,
Своей загубленной судьбой,
Творца он проклинать готов
За звон и тяжесть кандалов,
Навязанных ему Христом,
За мрак, владеющий умом,
И за бестрепетность души
В тиши обительской глуши.
За жизнь, похожую на бред,
Которую так много лет
Он тянет долго, без конца
В канонах нудного Творца…

Вагон качнулся, лязгнул, стих.
Разверзлись двери, и сквозь них
Служивый люд различных поприщ
Волною заспанных чудовищ,
Дробясь на ручейки, потек
И мужика с собой увлек.

Ходьбы минута; вот и офис.
Мужик всем
— Драссьте…
Куртку сбросил,
Завел компьютер, сел за стол…
Отсчет мгновениям пошел.
Для понту побрюзжал начальник,
Заворковал включенный чайник;
Торт раскромсали на куски
И развязали языки —
У той не ладит с мужем дочка,
Та ждет из армии сыночка,
У этой забухал супруг,
У той стал импотентом друг…
Там был пожар! здесь наводненье!
Какое в городе движенье!
Гимнасты наши — молодцы!
Как стали дороги трусы!

Мужик содвинул брови хмуро
«Вот блин, и ведь совсем не дуры!
А, как и десять лет назад,
Все об одном и том галдят»

Вздохнул мужик, взял сигареты
И, чтоб не слушать бредни эти,
Направил стопы в коридор.
А там?.. Все тот же разговор —
Тот нынче едет в отпуск в Сочи,
Тот развестись с женою хочет,
Того затрахали дела,
Тому подруга не дала.
Тот дразнит этого со смехом —
Мол, Фигу лучше был, чем Бекхэм.
У одного болеет сват,
Другому срезали оклад,
А третий хвастается другу —
На «Хонде» поднял баксов штуку.

Мужик опять вздохнул, к окну
Приблизился, в него взглянул.
И там все то же… Стены, крыши…
На них прохладой небо пышет.
Светило радует еще
И жжет через стекло плечо,
Но сквер вокруг соседней школы
Уже поник, багряно-желтый,
Притих, не мертвый, не живой,
И плачет пестрою листвой…

Мужик швырнул окурок в урну,
Досаду через зубы сплюнул
И воротился в свой отдел.
Бумаги взял, их проглядел
И внес в компьютер пару чисел.
Отвлек себя от грустных мыслей,
Вникая в смысл служебных дел…

И тут… Мужик, блин… аффигел!

Шурша приливною волною
И полня все вокруг собою,
Зашелестел волшебный глас.
Он нес приветствие; тотчас
Умолкли смех и разговоры,
Поверх бумаг скользнули взоры
На ту, что около дверей
Сияла красотой своей…

Мужик прогнулся в пояснице,
Расправил плечи и в ресницах
Запутал взгляд… и… Задышал…

Бабец была всем хороша!

Венец волос багряно-рыжих,
С игривой челкой, в меру пышных…
Изящны ноги, грудь, спина,
Осиной талии струна…
Локтей изгибы лебединны,
И пальцы… трепетны и длинны…
Не кожа, матовый велюр,
Глаза… таинственный прищур
Над влажной и бездонной мглою,
Не брови, чайка над волною…

Мужик… припух… Он обалдел!

Привстал чуть-чуть, обратно сел;
В груди заухало тревожно,
Мурашки ринулись на кожу;
Колени холодок пронзил.
А сердце в бездну поманил
Чернец с лукавыми глазами,
Одетый в мантию… с рогами…
Вдруг стало страшно… и смешно.
Такого не было давно!..

Мысль завертелась по мозгам —
Как там? «Аз есмь»? Иль — «Аз воздам»?!

Мужик тряхнул вспотевшей плешью,
Поднялся — ножкой шарк, потешно
Изобразил земной поклон,
Напряг свой сиплый баритон

— O! Bitte, kommen, Schoene Frau!
И, плавно уходя в октаву
— Wir alle gluecklich sind und froh,
Sie gruessen! Как Вас занесло
В сии угрюмые пенаты?
Мы бесталантны, не богаты,
Умом не блещем и красой.
Ей Богу, сам Христос святой!
И он, яви себя пред нами,
Нагой, с телячьими глазами,
И скинь со чресл худых лоскут,
Да закружись в стрип-дансе тут!
И — не смутил бы наши очи!
И — чувств бы нам не заморочил!
Но… Вы?.. Чему благодаря
Пред нами алая заря
Сминает мрак осенней ночи,
Своим сиянием пророчит
Денницы утренней восход!
Вот-вот роса в траву падет,
Заблещет, заискрит лучами!
И, разметавшись над кустами,
Неугомонных пташек визг
Помчится в голубую высь…
Деревья вскинут к солнцу кроны,
Стрясая с веток морок сонный.
Лазурью вспенится река,
Вдохнет в забавы ветерка
Волнистой ряби шум и свежесть.
Поля и лес объемлет нежность,
Неся с небес нежаркий зной,
Как знать, последний пред зимой,
Еще не слышимой, незримой,
Но близкой и неотвратимой…

Раздался дружный смех. Отдел
Торжествовал — «Ну, наш пострел,
Уже, где сивый, где плешивый,
А, глянь, как отрок говорливый,
Сечет и валит, и везет!»

«Господь свидетель, это черт,
А то, быть может, лютый дьявол,
Ему под ребра палец вставил!
Ишь, как запел, увидев Вас!»

«И-и! милая, Вам отродясь,
Как он, такого зубоскала
Судьба навстречу не бросала.
Уж он у нас, что твой артист —
Находчив, весел, голосист!»

«Бывает, скука одолеет,
И сердце мрет, язык немеет,
Зевота раздирает рот,
Он, тут как тут, стишок прочтет
Иль в лицах анекдот покажет,
Затянет песню, спляшет даже.
И, вот те крест! не знаем, как,
А «ist am Ende Arbeitstag…»

В глазах красавицы… искрою?
Нет, дальней мглистою звездою
Затрепетал нескромный блеск…
На миг метнулся интерес…

Одна рука с другой дугою
Сомкнулись, грудь взвилась волною,
На загорелой глади щек
Румянца вспыхнул костерок.
Раскрылись жарких губ кораллы,
Точены и огнисто-алы,
И, раня душу мужика,
Как шум реки издалека,
Тревожа мозг, пронзая сердце,
Зашелестел мохнатый меццо

— Я не скажу, что сражена,
Но все-таки удивлена,
И, скрыть нельзя, весьма приятно!
У вас так мило и занятно…
Ваш сослуживец — кавалер!
О Вас я, mein beredte Herr! —
На многое, я чую, годен.
Смутить, свести с ума способен.
В словах угар, в глазах намек…
Он, Сатана, изведал толк
В лихом искусстве обольщенья —
Огонь, напор и, вдруг, смущенье.
То пляски вихрь, а то романс…
То в рифмах грусть, а то стрип-данс?
Все это мне, увы, знакомо
И сладкая, как мед, истома,
И терпкий вкус лихой мечты,
И мягкий голод пустоты,
Что заполняет грудь прохладой,
И грезы призрачной отрады…

И, жаля взглядом мужика,
Кольнула шепотом
— Горька,
Горька цена за искушенье…
И это знаю, к сожаленью…
И потому, как ты ни мил,
Знай место… и умерь свой пыл…

— Заря взойдет, заблещут росы.
На небе в синеве белесой
Разверзнет очи Божий лик,
Даря пространствам райский блик.
Загомонят по лесу птахи,
Их крыльев шебутные махи
Развеют одурь, зябкий сон
С поникших трав и пестрых крон.
День будет жарким, но не длинным,
И в скорых сумерках поникнут
И блеск, и краски сентября,
Остынет утлая жара,
Объемлет дол и воздух сырость.
И горизонт, где солнце скрылось
В расщелине багровой тьмы,
Задышит холодом зимы.
А по небес прозрачной крыше
Звезда покатится ледышкой,
И вместе с нею в прах и вдрызг
Расколется, как злой каприз,
О ярком дне воспоминанье…
В венце могильного сиянья
Всплывет угрюмая луна,
Насмешливой тоски полна…

Катил трамвай, искрил и лязгал,
И бликовал бордовой краской
В рассыпанных с небес лучах.
Лукавство затаив в глазах,
Смущая душу чуткой грустью,
Несмело доверяясь чувству,
Умом смиряя дерзость грез,
Мужик себя с работы вез
В утробе шумного вагона.
Он улыбался, глядя в окна…
Чему? Кто знает… Знал ли он?
Конечно, знал — был он влюблен…

Седой монах по долгу службы,
Давно заученной, натужной,
Следил вполуха за попом,
Как тот глумливым языком
Творил молитву за молитвой,
Терзая паству нудной пыткой
Истертых временем словес.
На батюшкином брюхе крест
Светился тульской позолотой.
На клиросе, давясь зевотой,
Уже скучал гугнивый хор,
И дьякон, как пугливый вор,
Следил за стрелками брегета,
Заканчивал свои куплеты
Псаломщик. Служба шла к концу.
Монах воздал хвалу творцу,
Размежил очи, охнув… Вдруг
В груди его сердечный стук
Тревожной загудел синкопой —
От прихожанки незнакомой
Он отвести не мог свой взгляд…

Вокруг померкло все, и ад
Дохнул давно забытым жаром…
Мозги, объятые кумаром,
Влекли монаха в забытье,
Туда, где лишь глаза ее
Сияли лунною усмешкой,
Надеждой обжигали грешной,
Таясь под пологом ресниц…

Монах упал, простерся ниц
Перед Распятием святым,
Просил, чтоб сжалился над ним
Его кумир, святой Спаситель…

Поднялся и побрел в обитель,
Там в келье рухнул на колени
И снова вверг себя в моленье…

Стоял в раздумье перед дверью
Мужик. Он верил… и не верил…
Но вот вздохнул, нашел звонок…

Дверь отперлась… Через порог
Мужик ступил, раскрыл объятья.
Жена, недоуменно глядя,
Промямлила
— Входи, не стой,
И напряглась!
— Да что с тобой?

Скользнула затаенным взором
По мужу. Так следят за вором,
Когда в раскаянии тот
И жертве куш свой отдает.
— Какой ты, милый, нынче «милый»
Жена ехидно процедила
— Опять! Нашел кого-нибудь?
Меня надумал обмануть!
Уж плешь от уха и до уха
И до колен отвисло брюхо,
А все в дуду дудишь, как Лель!
Ты на себя-то глянь, кобель!
Ой, ладно… Хоть кому-то нужен…
Что хочешь… но сначала ужин!
Ведь ты не абы кто… Мне — муж,
И детям — папа, так что уж
Сегодня нас уважь ты — как бы…
Ну что стоишь — мой руки, бабник…

Проходит все, прошел и ужин…
Мужик не злил жену, покушал,
И, под собой не чуя ног,
Устало на диван прилег.
Закрыл глаза, расслабил руки
И стал ловить мозгами глюки,
Которые давно уже
Метались по его душе.

Венец волос багряно-рыжих,
Парк возле школы, стены, крыши,
Трамвай, его бордовый блик,
Начальника суровый лик,
Летящая с небес звезда,
Искрящая в траве роса…

Кружились смутные виденья;
То всполохом, то блеклой тенью
Ложились на забрала век
И таяли, как мокрый снег,
Тревожа задремавший разум
Безвольным трепетным экстазом…

Скользнули легкие шаги,
И пламя крохотной руки
Щеки коснулось факелочком…
Прильнули к уху губы… Дочка
Шептала, будто дождик капал
— А почему ты плачешь, папа?

Раздался ломкий голос сына
— Ты ч-чо-о, пап? — грохотал детина
Врубить твой трек? Ну, тот, your like?
Ну, там, где этот, ну… George Michael?

Проходит все… И вечер тоже
Прошел… Жена раскрыла ложе…
Разделась… Молча… Догола…
Ночник включила и легла…
Мужик застыл в немом раздумье,
Решал дилемму, дряхлый умник —
«Как быть?.. А может быть, не быть!
Пора, поди-ка, и  остыть…
Смириться с обветшалым видом,
В мечтах о вечном сжать либидо
Кольцом обыденных утех
И жить без нравственных помех?»

«Ведь — было?! Все?! Да, было… Так
К чему еще один зигзаг
На ясной и прямой дороге?
Зачем под Чьим-то взглядом строгим
Казниться и терзать себя
Любовью этой! Не любя,
Жить проще… Ведь живут же люди?
Не мудрствуют и тащат будни
Планидой ровной и не злой,
Весьма довольные собой…»

Мерцал ночник, тонула спальня
В фотонах тусклого сиянья.
Казалась спящею жена.
Но, знал мужик, не спит она —
«Ага… притихла! Прям, лисица…
А дышит трудно, и ресницы
Трепещут, не спокойна грудь.
Нет, ей меня не обмануть!»

Почуял вдруг, давясь со страху,
Как холодок скользнул по паху…

«Что это… шевельнулось там?..»

И мрак растекся по глазам,
В висках заухало набатом,
В ногах навязла спудом вата…
И в глубину опочивальни
Мужик, растерзанный желаньем,
Направил шаг, потом другой,
Уже склонился над женой…

И тут забилось гулко сердце —
Мужик не смог путем раздеться,
Запутался ногой в трусах
И на постель к жене — бабах!

Та живенько раскрыла очи,
Да вдруг, как ведьма, захохочет,
Взвилась упругою дугой
И, тешась полутемнотой
И не теряя гибкой стати,
Как мужика за лохмы схватит,
За те, что куцым веерком
Топорщились над муженьком.
Мужик рычал, жена роптала
— Все не наблудишься, все мало…
Не мальчик — присмиреть бы мог…

Мужик уже весь, бедный, взмок
И, времени не тратя всуе,
Закрыл жене рот поцелуем.
Разжал ей зубы языком,
Ее язык горячим ртом
Объял и шустрыми руками
Ложбинку меж ее грудями
Стал гладить и ласкать живот.
Нашел ее запретный плод…

Жена обмякла, задрожала…
Мужик воспрянувшее жало
Вонзил в пучину сладких мук!

Все тот же радостный испуг
Его беспамятной волною
Вознес куда-то… Под собою
Уже не видел он жену…
Он окунался в глубину
Чужих волос — багряно-рыжих,
С игривой челкой, в меру пышных…

Жену терзал, терзался сам
И наслаждался, как Адам,
Поддавшийся в раю соблазнам
Господним вопреки наказам…

Уже был близок страшный миг…
Уже был слеп и глух мужик…
Уже жена изнемогала
На смятой глади одеяла
И пики крашеных ногтей
Вонзала мужу все сильней
В прогиб спины и в ягодицы!
Щеками их смыкались лица…
О! Было им уже невмочь!

И все… На них упала ночь!
Слепящей молнией и громом,
И визгом, и протяжным стоном,
И болью судорог в ногах,
И резью в сомкнутых глазах,
И сладкой и несносной дрожью
Бесстыже стиснутых межножий…

Редела темень за окном…
Охваченные тяжким сном,
Уставшие за ночь супруги
Покоились, скрестивши руки…
Жена подмышкой мужика,
Два постаревших голубка.

Но вот заверещал будильник.
Все стало слышно. Холодильник
Проснулся и загомонил,
Сынуля Тимати врубил,
И дочка, встав зачем-то рано,
Прошлепала босая в ванну.

— Так… Значит, рыжая она!
Спросонок буркнула жена.
— И не смотри ты так, дурак!
Забыл, орал-то ночью как…
Ну ладно, поигрались… Хватит!
Разлегся… ишь! А ну, с кровати!
Затрахал ты… Вставать пора…

День начинается с утра.

Катил трамвай, звенел и лязгал.
Все как всегда! Точили лясы
Две бабы около окна,
Два хипповатых пацана
«А-чо-каво» гудели звонко,
Одна, к другой склонясь, девчонка
О чем-то охала. Мужик
На лавку плюх! В окошко зырк!
А там слепящее ярило
Над крышами домов всходило,
Парила свежестью земля,
Желтели пышно тополя,
Кусты багряною грядою
Грязь укрывали под собою.
Разверзлись двери. Остановка!
Мужик с подножки спрыгнул ловко,
Крутнул башкой по сторонам,
Себя похлопал по бокам,
Помчался к офису вприпрыжку,
Как лысый, не худой мальчишка…

Ворвался в офис, всем
— Привет!!!
Начальнику
— Входящей нет?
Начальник улыбнулся. Диво!
И, надо же, пропел игриво
— Сударик мой, с Вас эскимо,
Гопак и песня. Вам письмо!

Мужик задергал шеей! Душно.
И пальцы стали не послушны,
Никак конверт раскрыть не мог…
Достал и разогнул листок
С навалом неспокойных строчек,
Стал разбирать пугливый почерк —

«Всплывет угрюмая луна,
Насмешливой тоски полна…
И ночь падет, обнимет землю.
Умрут (а, может быть, задремлют)
Тоска и нега сирых чувств.
Восторг и трепетная грусть,
Что летом нас одолевали,
Изыдут в донья мглистой дали…
Студеным пухом небеса
Запорошат поля, леса…
В метельной зыби сгинет осень,
Укутавши снегами озимь,
Чтоб не замерзла до весны…»

Монах молился. Со стены
С иконы с простеньким окладом
Спаситель беспокойным взглядом
Следил, как мается монах.
Творя молитву, пряча страх,
Борясь с настигшим испытаньем,
Он, как кудесник заклинанье,
Шептал кумиру своему
— Я не пойму,
За что?
За что мне этот крест —
Любить?!
О! Смилуйся, за что же…
Ведь Ты велик!
Ведь Ты воскрес!
Ты мудр… великодушен…
Боже!
Не верую в Тебя,
Прости!
Но, если уж не Ты,
То кто же
Мне этот крест
Нести
Поможет!

Монах застыл в смиреной позе.
А взор Христа стал тверд и грозен.
И в тишине как будто бы
Глас забубнил
— Мои рабы,
Подобно мне, должны быть святы!
Теперь, притворщик ты проклятый,
Отдашь мне набежавший долг
За то, что столько лет не мог
Не помнить о мирских забавах
И не мечтать об этих бабах!
Нет, не «не мог»! Ты не желал!
Псалтирь читал, поклоны клал…
Не смей перечить мне, замолкни!
А сам по каждой богомолке,
Из тех, что в молодых летах,
С блудливой похотью в глазах
Страдал! И забывал о Боге!
Ты был не свят, я буду строгим.
У финиша земной твой век.
Ты не монах, ты человек,
Погрязший в блуде, как все люди.
Спасения тебе не будет!
Ведь ты же так и не отвык
От прихотей земных. Мужик!
Не тщись, тебя не будут слушать
Ни наш Отец, ни я. И душу
Твою не ждут на небесах!

С коленей встал седой монах,
Снял рясу, скинул власяницу,
Вперед прогнулся в пояснице.
Веригу медного креста
Сорвал с груди и на Христа
Взглянул. Без страха. Полной грудью
Вздохнул!
— Спасения не будет?
Промолвил тихо.
— Долг велик?
Ты прав. Я не монах. Мужик.
Платить за все?
Согласен.
Плачу;.
Монашьим «счастьем»…
И тем, что чту
Не чтимый
Устоев свод!
Насмешкой херувима
Плачу;.
И тем, что черт
Геенной дразнит.
Всей жизнью, вечной казнью!
Плачу;!

Плачу;…

Его похоронили просто.
В конце церковного погоста
Спустили споро в яму гроб,
Холм нагребли, воткнули столб
С прибитым наскоро крестом.
Да и закончили на том.
Тоскливо шевеля губами
И осеняя лбы перстами,
Молитву кое-как прочли
И в трапезную побрели.

Над свеженарытой могилой
Взошло сентябрьское светило.
И каждый из его лучей
Сек мрак кладбищенских кущей,
Расцвеченных багряным жаром.
Земля в ответ прозрачным паром
Дымилась; бойкий пташий визг
Вонзался в голубую высь…

Два отрока, еще безусых,
Послушники, студенты бурсы,
Отстав от братии тайком,
Склонились над сырым холмом.
Молчали парни в путах скорби.

Один промолвил
— Мы угробим
Здесь наши души… Прав был дед,
В Христовой правде… правды нет.
И отвечал другой
— Уж лучше
Подохнуть, чем себя так мучить!
И бдеть, и каяться, постом
Терзаться! Только чтоб потом
Твое морщинистое тело
В дубовой раке не истлело,
И шли бы на тебя глазеть,
Как над святым не властна смерть!

Умолкли бурсаки… И им,
Наивным, добрым, не святым,
Явилось чудное знаменье.
С могилы вдруг бесплотной тенью
Восстала, фибры вороша,
Монаха-грешника душа.
Взметнулась ввысь, набравши силы,
И тут же вниз! Родной могилы
Коснулась трепетным крылом.
Вздохнув о чем-то о своем,
На краешек холма присела…
Опять вздохнула и несмело
Стряхнула бренности покров,
И обомлевших пацанов
К груди прижала. Прошептала
— Для счастья целой жизни мало…
А жизнь у всех одна… И ту
Не стоит даровать Христу.
Живите, мальчики, и души
Служением Христу послушным,
Как дед, не вздумайте губить!
Рай не для смертных. Надо — жить.

Взмахнула горестно крылами,
Глазами, полными слезами,
Моргнула. В небеса стрелой
Взвилась и, слившись с синевой,
В глубинах предблаженной тверди,
Раба греха и дочка смерти,
Помчалась к створкам райских врат.

Там ангелы на страже. Бдят.
Два евнуха — литые ряхи,
Плащи, щиты, на шлемах бляхи.
Узрели грешницу и ей
— А ну, пошла, и побыстрей!
Давай-ка живо ноги в крылья,
А то нам шеи Бог намылит!
Душа расхохоталась
— А…
Не рады мне! Боитесь, да?
Вдруг я своим дурным примером
Лишу весь сонм остатков веры!
И вам… да-да! неровен час,
Господь за все! за все воздаст.
Не то, айда со мною, братья!
В аду — нехило! Вам не знать ли…

Сложила крылья, камнем — оземь!
Пред нею расступилась озимь,
Волною колыхнулась… И
Над тенью праведной души
Сомкнулась, будто так и было…

Застыли парни над могилой.
Молились?..

Захотели есть!
Ну… и пошли.
Куда?

Бог весть…