Жизнетечение

ЖИЗНЕТЕЧЕНИЕ

 - ШШШШВаркшваркшшшшшшшваааарк – в 7 утра кто-то не спал на всю Москву. Видимо, дворник.

  Карина Каренина, студентка консерватории 22-х лет от роду СЛИШКОМ ПОЗДНО вернулась вчера домой. Она с кем-то поссорилась на «парах» вчера. Потом были – в порядке возрастания безнадёжности – подруга, коробка шоколадных конфет и МАМА, Лучше б не было. НИ-ЧЕ-ГО, И ЭТОГО – прямо в ухо -

- Доброе утро!

Брррр… Доброе? Утро?  Какие мы вежливые! Что за… Что за наваждение к чертям? Гастарбайтер человечьим языком заговорил. В 7 утра… Ну и чёрт с ним.

- Чо тте надо?!! Отвянь!

Она почему-то вспомнила, что ей надо в метро… ВДНХ… 10-00…

 Вдох… Выдох…  На выдохе асфальт полетел прямо в лицо.

- Дышите глубже! Слышите?! Что с вами?!

  Первое, что  она увидела, обнаружив себя стоящей на четвереньках над какой-то ноябрьской лужей   –   отражающееся в ней худое жёлтое с трёхдневной небритостью. лицо этого чёртового гастарбайтера. Чёрные уже слегка несвежие волосы, лёгкий запах алкоголя, болезненно худые пальцы…

  Удушье. Астма. Неужели она вернулась? Последний приступ был с ней лет 10  назад. В детстве. Тогда она первый раз влюбилась… В кого? И кто теперь этот кто… И где он, в каком нигде. Всё уже не важно. Ей не хотелось жить. Категорически не хотелось жить. Сознание уже ЛЕТЕЛО  – туда, где над Москвой-рекой неуютная какая-то набережная и глухая осень. И где дышать так мокро. И где нет гастарбайтеров. И нет НИКОГО. Плакать…  И где не надо притворяться и не надо улыбаться ВСЕМ ПОДРЯД. И можно устать, выйти из этого коровьего большого  тела, которое ей уже – надоело – до слёз…  и до мыслей о смерти – и быть маленькой. И умереть, в конце-концов,  В О –ДИ –НО- ЧЕС-ТВЕ!!!

- Идди ттты… - голос не слушался, дрожа.

Наверное, вряд ли сегодня она пойдёт на занятия. И это будет шестой прогул в консерватории. И папа снова не даст денег. .И она займёт у мамы. И купит таблеток для похудения. И запретит себе есть столько шоколада. Натянуть шапочку на глаза и плакать скорчившись на асфальте. И плевать, что пальто расстегнулось, и что он смотрит на её опухшее от приступа и рыданий лицо, трясущуюся как желе грудь и некрасивую белую шею.

- Плевать мне !!!! На всё мне  плевать, слышите, вы!!! В гробу я это всё видела!!! В гробу!!!  - кричала она, судорожно срывая с шеи воротник блузки, превратившейся вдруг в удавку.

 Пусть всё  идёт как идёт.

Пахло прелыми листьями. Метла, брошенная дворником, больно била её по ногам. Метла в ногах.

-Такой уродине  как я – только на метле летать – если поднимет – резанула карининско-каренинский мозг неутешительная перспектива.

А на 3-м этаже, судя по звукам (и судя по свисающему из окна кабелю) работали кабельщики, и им было слегка неловко смотреть на эту странную пару – маленького сухощавого по-муравьиному дворника-гастарбайтера, вертевшегося вокруг монументальной блондинки, которую  некрасиво и невменяемо истерило и тошнило словами на весь двор и весь мир. 

 А из окна на 4-м кто-то  продолжительно и с чувствием выматерился. Видимо, этот кто-то был конченный холерик.

А у  того, кто вертелся аки муравей вокруг крупной стрекозиной особи - беспрописочного Талгата – гастарбайтера казанского мыслей с утра и без этого происшествия   было - чересчур. Для его 34-х неполных.  Хотя, в общей сложности, все они сводились к трём. Прозаически?

 - Господи, как хочется домой. Как хочется в свою Казань. Как холодно…

ШваркШВАРКШВАРКШВАРКщварк шваркшшшшварррк

 Москва для Талгата  – это огромная мусорка. Она вся слилась в этом шварканьи впустую – метлы по асфальту, калош по асфальту, людей по асфальту. Это голод. Днём и ночью.. И утром – самый страшный – пожалуй, утром. Это чахлые деревья, которые каждый год ломаются на машины этих выскочек. Мнут им крыши всмятку. Но выскочки всё равно ставят машины под истончившиеся от сырости тополя. Джипы, матиссы, бэхи, жигулята… придурки. Вымести б всю эту Москву. До чистоты. До основанья. А затем… А затем – расчёт бы дали. И – в свою Казань. Там хоть теплее.

 А тут ещё это происшествие … А всё так хорошо начиналось – память сделала скачочек назад
 
- О,  какая цаца. Какая попа. Под цвет асфальта. Ага – это тыщ на 40 потянет  – то, что на ВСЁМ ЭТОМ надето …- скрутка висков слабела. Расслаблялись пальцы на бесконечной талии метлы. .. - Сказать бы что-нибудь этой девице – так некстати подумалось бедному татарину. Хотя бы - .

- Доброе утро!

- Вырвалось. Надо быть сдержанней, слыш, Талгатик, СДЕРЖАННЕЙ! Надо! Быть! – кричало национальное самосознание.

Монуметальная девушка – по московской традиции – послала. Настроение у Талгата испортилось.

ШваркшваркШВВВВАРРРРКшшшшшварк… шварк!

- Ну вот,….Закашлялась..Падает. Наркоманка что ли? Да нет, не похоже… ТОлстааа… Они всегда худые и не плывут колыхая грудями. Пьяная что ли? Иль больная. А если сейчас… того…накроется. Талгат… Палыч, не стой ты как пень с глазами в глубоком ноябре! – дворник пытался совладать с собой. Не выходило.

-  Дышите глубже! Слышите! Что с Вами!

Ему стало неловко. Стыдно. За так и не сказанную пошлость. За всю свою Казань.. За  изработанные руки и немытые волосы. И гастрабайтерство на птичьих правах. Нервно ему было. Он пытался как-то её привести в чувство, не попадая в поле зрения, но не случилось… И его послали – странно так послали, задыхаясь и рыдая.. Но она, слава Богу, оклемалась, кажется жить будет. Главное, чтоб метлу ножишами не поломала. А так, даже ничего сегодня всё. Теплеет даже.

Подбери метлу-то , Талгатик и….

 шшшшшшшшшваркШВАРРРКшваРРРК


  В это самое время на 4-м  этаже панельного обветшалого некий безработный вольный писатель 27 лет в очередной раз силой мысли пришёл к выводу, что существует –
 
- Мддаааа… Утро обещает быть… Как всегда… Обещает быть… Курить? Божемойбоже. Сколько можно натощак-то? Да, ладно. Не взлетит. Душа  сегодня не взлетит….. И не пишется. Мне не пишется уже неделю. И вчера не ел ничего, кажись. Хотя, говорят, сытый поэт – не поэт вовсе –

Алекс Фокстер – в прозаическом миру - Александр Рыжиков бродил по своей двушке в одних эстетско-потрёпанных джинсах, нарочито сползающих на бёдра  Зеркало отразило впалую грудную клетку без поросли мужественности, рахитичную дырочку в грудине между сосков, двухдневную щетину  Отсутствие солярия по причине наступающего ноября и уволенности, повлекшей за собой запущенность. Мелирование тоже не мешало подновить. – противно скрывать раннюю седину, обусловленную дурной утончённой генетикой мелировнием  в 27, но… имидж… Поэтому куртку стОит накинуть хотя бы. Куртка на кухне, Алекс. Ты её вчера там забыл, вернувшись к полуночи.

-Таааак… Посмотрим на мир, Hello, World! Что за хрень-то?  Тааакс… Талгатик, девка какая-то на асфальте. Он её… того… грохнул что ли?  Надо снять хоть на мобильник …. Где ж эта приблуда!!! –

Эстет и лирик метался по комнате в поисках мобилы, изрыгая нечленораздельную, но громкую брань, звуки замешательства и деградации личности сквозняк поэтического одиночества выносил на улицу в целости и сохранности.

 - А это ещё что за… Кабельщики чёртовы, по окну мне своим грязным шлангом… Девчонка, кажется, оклемалась, ну жить будет. Талгатик, походу, не при чём.. Ну, всё… новопассита бы…-

Оставляя нервно-мокрые отпечатки босых ног, Алекс согбенно прошествовал на кухню, накапал новопассита в ложку, выпил. Кадык на шее дёрнулся. Сердце вернулось к синусоидальному ритму.

Жизнь продолжалась. Всё шло как шло. И  внутренний протест носоглотки на запах дешёвого нескафе – как подтверждение немёртвости – Алекса сегодня  даже не злил.

Этажом ниже Ирина Леонидовна Быкова,  моложавая в свои 56 пенсионерка – заламывала в молчаливой московской тоске наманикюренные пальчики, повышая себе артериальное давление до запредела.
 
-  И это Я… Я! Ставлю в СВОЕЙ квартире чёртов ящик, энергетического вампирчика сажаю себе на шею, исчадие ада, сборище всякого негатива. И это инженеры ведущей компании по установке кабельного ТВ –  вот эти  волосатые мужланы в синих робах. Тьфу… Ногами на подоконник. В носках! Немытых! Хорошо, хоть ботинки снять я с них стребовала. Ироды…  Помню, мой первый тоже был…. ужасно…. нет… омерзительно  похож на Челентано. Но этот-то был интеллигент.. От него ВСЕГДА с утра пахло О-Жёном, а не жжёной резиной и растворителем. У него маникюр был. У него штаны хоть не свисали с задницы как у Рыжикова этого… смотреть не могу на его гладильную доску с рахитом плебейским. Когда он в этой бабской бледно-розовой обтягивающей маечке мимо меня с пустым ведром и взглядом – ни стыда ни совести  Но Рыжиков, сволочь, хорош… О, эти утомлённые глаза, нервные пальцы. Знаю ведь, что сволочь, писака, но хорош. Как он на меня смотрел, когда с ведром – но мимо…  гад. Вся жизнь вот так – мимо – как чёртов Рыжиков…

- Господа, вы не могли бы поосторожнее с моими пластиковыми окнами. И, скажите мне, пожалуйста, телефон вашего руководства – на всякий случай. 

ШВАРРРКшваркшшшшшшваррррк – заканчивал дворник утренний марафет города.

Полногрудая волоокая  Каренина очухавшись,  отряхивалась и заправляла в юбку выбившуюся блузку. По пышному бюсту в рюшах разливались чёрные пятна потёкшей туши. На ВДНХ она так и не поехала 

Алекс поморщился на сквозняк. Он уже был морально готов к тому, что соседка с 3-го будет коситься как рентген на его позвоночник – прямо через брюшную полость и грудную клетку, прошивая взглядом все мягкие и не очень ткани, когда он по традиции столкнётся с ней на лестнице минут через 10. На биржу труда ему следовало явиться к     8-00, чтоб не стать как Талгат Палыч. Хотя…

Всё шло как шло.

Москва уже застревала намертво в первых пробках. Жизнь почему-то текла, не останавливаясь, по артериям – в капилляры подворотен. И ничем было не остановить это бессмысленно ускоряющееся жизнетечение в это утро. Хотя…. Зачем?

13.12.2009.