Без имени

Смотреть на эти улицы, заваленные падалью,
и подати и милости и ревности терпеть.
Все взгляды - с опасением, все страхи - со мной связаны,
завязаны, затянуты, как старые шнурки,
ветра здесь слишком сильные, а лед скользит до ужаса,
грозя мне переломами, черепно-мозговой.
Друзья идут с советами, с молчанием - родители,
а я иду с усталостью в двуспальную кровать,
где я и моя ритмика, чуть глупая, но нежная,
лежим вдвоем в объятиях таких нелепых снов.
Пусть кожа успокоится, по венам - электричество,
поэтому она дрожит, и дыбится порой.
Заброшенные книжные герои переглянутся
и скажут про себя: "дурак, пойдем обратно к нам".
Но вырос я давно из книг, которыми разламывал
границы этой будничной, увядшей пустоты.
Теперь мне суждено писать не сказки, а сказания,
графические формулы моих тревожных дней,
расчерченные правильно, с линейкой, штангенциркулем.
С немецкою дотошностью, еврейским озорством,
цвета смешаю правильно, палитра станет грамотной.
И верю я - за этим всем родится волшебство,
случайное, безликое и тихое, интимное.
Линейные сюжеты уж не сдержат красоты,
почти нечеловеческой, рожденной снами, буднями,
наполненными мыслями и прозой городской.
Пусть в книгах - отражение, сатира, аллегория
сквозит от строк введения в геройский некролог.
Но, глядя на все это, я устало допиваю чай
и молча, констатирую бессмысленность потуг.
Но это - только временно заслуживает времени
скулить своими скулами, зубами скрежетать.
Хотя порою временность затягивает легкостью,
лишенную возможности пред кем-то отвечать
за все, за совершенное, за мысли, чувства, образы,
за чуткие нелепицы, за шрамы на руках.
Хочу обратно в куколку, я так устал быть бабочкой,
размазанной за стеклами, не в силах улететь.
Но все сложится заново, и новые истории
я напишу с оглядкою на прожитую жизнь.