Печальной жизни оправданье. Венок сонетов

Е.А. Баратынскому

I.

Забыта лира скорбного певца,
Разорена чудесная обитель,
Которую, печальный мира житель,
Он так и не устроил до конца.
Под темным миртом вечного венца
На дальнем берегу почил строитель,
И принял его душу Вседержитель,
И в лучшем мире встретил он отца…
В безвестности его пылятся книги,
Где жизнь воплощена в едином миге, –
А наши дни съедает суета…
В погоне за наживой бесконечной
Мелькают годы… Множится тщета…
На этом свете все недолговечно.

II.

На этом свете все недолговечно;
Не навсегда струится в жилах кровь;
Имевшее начало – все конечно;
Всего недолговечнее любовь.
Уносится душа Дорогой Млечной…
Потерянного не отыщешь вновь.
Что спорить нам с судьбою бессердечной?
Мечтаешь уцелеть – не прекословь…
И для того ли жизнь дается нам,
Чтобы грозить бессильно небесам,
Текущим в безучастности извечной?
А прошлое – как запустелый храм,
И видится конец уж скорый там,
Где время остановится беспечно…

III.

Где время остановится беспечно,
Там вступит запустение в права,
И прорастет забвения трава
Сквозь все, что возлюбили мы сердечно.
С душой кровоточащей и унылой
Минувшее мы будем навещать
И, плача, видеть тления печать,
Как горестную надпись над могилой.
И мучиться раскаяньем напрасным,
Что ничего нельзя переменить,
И мертво то, что обещало быть
Таким незабываемо-прекрасным!..
Где не спешит судьба открыть лица,
Там человек доводит до конца.

IV.

Там человек доводит до конца
Безумие судьбы своей печальной,
И наказанье ждет уже слепца,
Как морехода – шторм десятибалльный.
В самой попытке узы разорвать
Возмездие таится изначально.
К чему же безрассудно бунтовать
И рушить то, что решено от века?
Одна и та же ставится печать
На землю, на дела, на человека,
На праведника, труса, храбреца…
Но правду скажет лишь юрод-калека, –
И, как всегда, за болтовней лжеца
Толпе не слышен голос мудреца.

V.

Толпе не слышен голос мудреца,
Она спешит своей дорогой торной,
И жизнь, как счастье в комнате игорной,
Торопится изведать до конца.
Но подъезжает с заднего крыльца
Неотвратимый рок на тройке черной, –
И где он, в развлечениях упорный?
Упал, как колос под серпом жнеца…
И никогда не замечает свет,
Как благо в этом мире скоротечно.
Один сказал бы истину, – но нет:
Молчит, пренебрегаемый извечно.
Здесь нужны все – не нужен лишь поэт,
Пусть все в его твореньях безупречно.

VI.

Пусть все в его твореньях безупречно, –
Но нет ему удачи на земле;
Мелькают годы кавалькадой встречной
И тихо гаснут, как огонь в золе.
И данью неподвижной на столе
Лежат его взлелеянные дети;
Он, искушенный в высшем ремесле,
Несчастен, как никто другой на свете.
А у судьбы иное на примете:
Всегда она ничтожным занята;
И лишь поэт за все и всех в ответе, –
А миром управляет суета…
Так создан этот мир: ничем, что вечно,
Не удивить того, что скоротечно.

VII.

Не удивить того, что скоротечно;
Что умерло, того не оживить.
Как ты ни свяжешь порванную нить,
Но узелок останется навечно.
Так пусть печаль пребудет бесконечно:
Ты не стесняйся душу в ней излить;
Земную участь не спеши язвить,
Но лишь молись, молись чистосердечно.
Ты в мире не забыт и не один,
А жизнь едва ль дарована для счастья;
Не торопи же скорбного гонца!
Никто своей судьбы не господин,
Но знай – давно ты заслужил участье
Необщим выражением лица.

VIII.

Необщим выражением лица
Напоминать ты вечно будешь музу,
Внимающую голосу певца;
И вашему прекрасному союзу
Потомки позавидуют не раз.
Твои творенья никому обузой
Не будут, когда им настанет час,
И мудростью, исполненной печали,
Они откроют вечное для нас;
И мы увидим трепетные дали
Сквозь вереницу безыскусных строф,
Как видел я… И удивлюсь едва ли,
Что их увидел не среди дворцов,
Но здесь, меж неприютных валунов.

IX.

Но здесь, меж неприютных валунов
И бурых скал Финляндии холодной,
Во время оно я дышал свободно,
И здесь душой остаться был готов.
Здесь я узнал и дружелюбный кров,
И теплоту приязни благородной, –
И время пролетело не бесплодно
Сквозь терпкий дым полуночных костров.
И в лодке на зеркальной глади вод
Качался я, и ласковая вечность
Нашептывала мне созвучья слов…
Храню я в сердце край суровый тот,
Мне не забыть предутреннюю млечность
Тобою нелюбимых берегов.

X.

Тобою нелюбимых берегов
На покидал я для отчизны дальной,
Как в юности, когда я был готов
Отринуть бремя родины печальной;
Когда мой стих звенел тоской прощальной,
И о ливонских бредил я снегах,
И с юношеской грустью безначальной
Мечтал о тех нерусских берегах,
Где валуны на скошенных лугах,
Где журавлей колодезных дремота…
От тех надежд остался ныне прах,
Все заглушила жизненная нота, –
Но только здесь, а не в балтийских дюнах,
Мне красота в твоих раскрылась рунах.

XI.

Мне красота в твоих раскрылась рунах,
И встретил я нетленный образ твой, –
В накинутой шинели боевой
И с думою о дремлющих перунах…
В чертах лица, пленительных и юных,
Был благородный свет души живой;
Ты проходил межою луговой
С мечтой о счастье, а не о фортунах…
Судьбой бесчеловечною гонимый,
Ты основаньем жизни выбрал честь;
Душою беззащитной и ранимой
Ты презирал искания и лесть, –
Таким я встретил образ твой незримый,
И здесь твоей души я принял весть…

XII.

И здесь твоей души я принял весть,
Пришедшую из края воздаяний –
Что стоит безнадежность предпочесть
Любому из бессмертящих деяний;
Что в горестной покорности судьбе,
Без славы, без ласкающих влияний,
Душа всегда верна самой себе,
Не веря обольщениям и снам.
И пусть в неравной упадет борьбе,
В скитаньях по бесплодным берегам,
В пустыне, а не в солнечных лагунах;
Но есть ли то, – пусть кто-то скажет нам, –
И в самых ослепительных фортунах,
Что – в звучных и отрадных сердцу струнах?

XIII.

Что в звучных и отрадных сердцу струнах
Открыто нам, то ведает лишь Он;
И пламенной гармонии закон,
Подобно свету солнца в ликах лунных,
Мы отражаем чуткою душою,
Перелагая в звуки и слова…
Открыто нам, коль вера в нас жива,
Но не сумеем с верой небольшою!
Мы счастливы единственным уделом,
Который называется – поэт;
Он избран свыше, – пусть печальней нет
Сужденного ему и в свете целом;
Но в чудных звуках, что вовек не счесть,
Печальной жизни оправданье есть.

XIV.

Печальной жизни оправданье есть,
И нам оно откроется однажды.
Навек отринув ложь, и гнев, и месть,
Мы горечь утолим духовной жажды.
Бессмертный стих нам суждено прочесть
Того, кто жил, творил, любил и страждал,
И суете мертвящей предпочесть
Живое откровенье мысли каждой.
Но что тогда увидим мы? О, Боже,
Как с образом Твоим мы все несхожи!
И Ты еще не отвратил лица?
Пред истиной кривить душой негоже:
Пусть прошлое лелеем мы, и все же –
Забыта лира скорбного певца!

XV.

Забыта лира скорбного певца;
На этом свете все недолговечно.
Где время остановится беспечно,
Там человек доводит до конца.
Толпе не слышен голос мудреца,
Пусть все в его твореньях безупречно;
Не удивить того, что скоротечно,
Необщим выражением лица.
Но здесь, меж неприютных валунов
Тобою нелюбимых берегов,
Мне красота в твоих раскрылась рунах;
И здесь твоей души я принял весть, –
Что в звучных и отрадных сердцу струнах
Печальной жизни оправданье есть.

<11.05.1991>