Прогулка492 Голос поэта Под большегрузным небом...

Дублируем заглавие, безжалостно усечённое стихирой:

«ПОД БОЛЬШЕГРУЗНЫМ НЕБОМ ГОРОДСКИМ…»


Знакомьтесь: поэт ДМИТРИЙ НЕЧАЕНКО.



 * * *
   
  "Земную жизнь пройдя до половины..." -
  шепчу, как бы молитву капуцин.
  И вновь тревожит слух мой ночью длинной
  глухая поступь дантовых терцин.
   
  В Равенне холоден могильный ветерок.
  В Москве февраль, и ночь, и вьюги, вьюги.
  Ахилл, Патрокл, Аякс и Эврилох,
  где вы, мои приспешники и други
  младых забав? Над вами голосят
  на джипах сладкозвучные сирены.
  Как скоро в новых русских поросят
  вы превратились, рыцари Елены!
   
  Сам Диомед, словно простой педант,
  стал подкаблучником и служит клерком в банке.
  Где братство школьное? Где наш дворовый Дант,
  так страстно убивавшийся по Бьянке?
  Нет никого. Классический итог.
  Всех поглотила вдумчивая Лета.
  В углу гостиной слабый ветерок
  сдувает паутину с арбалета.
   
  Святые тени злого ремесла
  словесного, я вас зову на помощь:
  Цветаева, Иванов, Адамович...
  "...амович" - эхом отвечает мгла.
   
  Нет никого. Всех проглотил Аид.
  Любимая
   и та с другим любимым.
  В застенках тягостных, в плену панельных плит
  я стал глухим, слепым и нелюдимым.
   
  Любимая, как дует от окон!
  Согрей меня... Но ты не слышишь даже.
  Опять весь день безмолвен телефон
  и, как Пифон, вечерний сумрак страшен.
  Одни горят в бесстрастной высоте
  бессмертных звёзд огни сторожевые.
  Я вышел в ночь. Как холодно везде!
  Как грустно жить, особенно в России.
   
  Сплошная тьма. И в ней одни глаза
  бездомной псины смотрят воровато.
  Где матушка моя? Застынь, слеза.
  Где наш садок и беленькая хата?
   
  Иду Москвой по вымерзшим следам
  уже в истории погрязшего столетья.
  "Обмен валюты". Разорённый храм.
  Иду, пошатываясь, сквозь тысячелетья
  и говорю: Владычица, Цирцея,
  в мертвящем свинстве, маянье тоски
  я буду жить
   грубясь и матерея
  под большегрузным небом городским.


КАК ТЕБЯ ДРУГИЕ НЕ ЖАЛЕЛИ…

Как тебя другие не жалели,
так и ты меня не пожалей.
Вот уже и листья облетели,
желтый этот, тот еще желтей..

Желтый - цвет измены и разлуки.
Потому, когда скажу "прощай",
тонкие бесчувственные руки
для объятья мне не раскрывай.

Не тверди, как в церкви богомолка,
что со мной останется Господь.
С нелюбви твоей мне в сердце колко.
Чем еще ты можешь уколоть?

Эти пальцы, нежные такие,
для других, совсем не для меня.
Только Киев, Таня, только Киев
не сгорел от желтого огня.

Там, между Подолом и Печерском,
наши тени бродят до сих пор,
и каштаны в сумраке вечернем
шелестят, встревая в разговор.

Там, в дали, в другой какой-то жизни,
шел снежок и дождь по окнам плыл.
Ты была жестокой и капризной.
Я всегда такой тебя любил.

Там, впервые примирясь с собою,
в солнечном луче из-за окон
ты стоишь в Софиевском соборе
тонкая, как свечка у икон.

Я впервые вижу как ты просищь
что-то там, губами шевеля...
Ничего отнять уже не сможешь
ты в той давней жизни у меня.

Там навек часов недвижны стрелки,
там где нет ни лета, ни зимы,
словно насекомые, навеки
в капле янтаря, застыли мы.

Там, как будто куклы восковые,
в солнечной кондитерской "Бон-бон"
мы, еще такие молодые,
все сидим, остывший кофе пьем..

Мелкий почерк старых писем. Печка.
Языки холодных огоньков.
Не пиши мне больше ни словечка,
я уже не вижу без очков.



НЕ УЛЕТАЙ, ЛЮБИМЫЙ…

Жужжащий улей аэровокзала.
Он не расслышав, нервно бросил:"Что?.."
"Не улетай, любимый!" - повторяла
седая тётка в выцветшем пальто.

И кто-то прятал в пазуху заначку,
кто-то пыхтел цигаркой впопыхах.
Торговки бойко продавали жвачку
и бутерброды с пивом на лотках.

Он был как все - немного злой от водки,
привыкший улетать и уходить,
какой-то муж
какой-то странной тётки.
В её ли годы это говорить?

Толпа на регистрацию редела.
Огонь, как в храме, на табло горит.
И женщина, как жрица, то и дело
"не улетай, любимый" говорит.

Как будто ей, уже имевшей внука,
прожившей жизнь Джульетты и Кармен,
впервые всё - и небо, и разлука,
и не было размолвок и измен.

И шёл февраль, и было много снега.
И, сам уже не свой в толпе людской,
я проводил к досмотру человека
и втиснулся в троллейбус до Тверской.

И ехал я, в любви не виноватый.
Вокруг меня качались, как тростник,
какие-то студенты и солдаты,
какой-то с палкой сгорбленный старик.

Все сами по себе, как будто дети,
мы двигались сквозь отблески реклам.
Нас не любил никто на белом свете,
никто не ждал, прислушавшись к шагам.

Я вышел в ночь. Я до сих пор, как пьяный,
по городу, где мне приюта нет,
шатаюсь, захожу в кафешантаны,
вычитываю сплетни из газет.

Мне холодно. Но я не вздрогну даже.
Я одинок, но я не закричу.
И сам себе, ведь так никто не скажет,
"не улетай, любимый " бормочу.


Страница автора:
http://www.stihi.ru/avtor/poetrossii

А также:
http://zhurnal.lib.ru/n/nechaenko_d_a/ciklstihow.shtml



ПАСКАЛИ КЛАНЯЮТСЯ АВТОРУ