Босиком и в такт

Катя сидела в папином любимом кресле в гостиной первой квартиры её родителей и медленно водила ладонью по шершавому подлокотнику. Грубая сетчатая ткань обивки царапала кожу, будоража рецепторы самыми сладкими детскими ощущениями, от которых щипало в носу, а вечная «вещь в себе» где-то очень глубоко внутри становилась осязаемой и такой огромной, что, не умещаясь в тесноте грудной клетки, проливалась из глаз  солёными струйками. Маленькая Катюня обожала это кресло, когда в нём под вечер появлялся большой, сильный, усталый папа, а она, поймав его приглашающий взгляд, устраивалась в самом центре его тёплого тела и, замерев, слушала истории про доктора Айболита, собаку Авву и Бармалея, извлекаемые густым папиным голосом из оранжевой книжки с чудесными картинками.
«Пап?» - мысленно позвала взрослая Катя, оглядывая знакомую с рождения комнату. Ответом было скользнувшее по щеке призрачное прикосновение: «Я здесь, детка. Всё хорошо». Неожиданно гостиная наполнилась родными людьми, деятельной суетой, разговорами и смехом. Бабушка ловко накинула на стол белую скатерть, мимоходом прикрикнув на Катю: мол, чего расселась, давай-ка, метнись за тарелками. «Вот бабушка всегда целиком приходит, - обиженно думала Катя, протискиваясь к выходу, сквозь толпу галдящих родственников, - и фартук у неё пирогами пахнет, и уткнуться в него лицом она разрешает, и по голове погладит, и обматерит ласково. А папа не хочет проявляться. Он всегда был предельно последовательным: мужик сказал – мужик сделал. Умер, так умер. И никаких полумер».
«Катерина! – у самой двери остановил её прокуренный дедушкин голос, - там твой опять в дым нажрался. Иди разберись». Катя обеспокоено заторопилась в прихожую, почему-то решив, что её ненаглядный вырубился где-нибудь на лестничной площадке. «Да куда ты, ёпт! В детской он, туда иди» - перенаправил её дед.
Катя оторопело остановилась на пороге маленькой комнаты: почему-то это была уже не её первая детская, а последняя – девичья – комната в последнем родительском доме. Катя неуверенно оглянулась: в старой гостиной по-прежнему шумели близкие, но перед ней была именно та комната, из которой она ушла навсегда девятнадцатилетней невестой первого мужа. Из противоположного угла на неё пластмассово пялился уродливый подарок жениха: огромный и нелепый плюшевый медведь с дебильной мордой, красной спиной и жёлтым брюхом. Катя опасливо шагнула через порог, уже и не зная, кого из «своих» она обнаружит нажравшимся в дым в этой комнате, и облегчённо вздохнула: на её диване мирно посапывал Вовка - самый последний и самый любимый. И никакой он не пьяный. Спит просто человек. С чего это дед жути нагнал? Длинные Вовкины ноги торчали из-под одеяла и выглядели как-то странно: почему-то на них красовались старые и драные капроновые Катины гольфы. «Гадость какая, - подумала девушка, брезгливо стягивая это уродство с Вовкиных ступней, - и кто только на тебя эту дрянь напялил? Неужели я…»
«О. Катя… - сонно промямлил проснувшийся Вовка, - давай потанцуем.»
Танцевать с ним было странно и щемяще счастливо. Раньше, когда ещё были вместе, они никогда этого не делали. Он бережно держал Катю за талию и мягко вёл её по комнате. Она послушно откликалась на его движения, унисонно попадая в каждый такт. Катя смотрела на его босые ноги и всем существом ощущала какую-то истинную правильность происходящего: вот так надо! Именно так: босиком и в такт. Надо же… Как это удивительно и прекрасно... Они с Вовкой никогда не могли попасть в такт, будучи слишком разными, разнонаправленными и темпераментными. Их отношения были подобны перманентным взрывам на макаронной фабрике, пожиравшим обоих, пока они не расстались.
Мимо танцующей пары по направлению к балкону проскользнула Катина мама, которая через некоторое время вернулась оттуда с домашним холодцом в алюминиевой бадейке. «А вы чего без музыки? – удивилась она, - давайте я вам пластинку поставлю». Только сейчас Катя заметила, что они действительно двигаются без музыки, поступающей извне, и изумлённо уставилась на молчащий проигрыватель виниловых пластинок, почему-то оказавшийся на месте её магнитофона.
«Не надо, - произнёс незнакомый – не Вовкин – мужской голос у неё над ухом, - у нас своя». Катя повернула голову, пытаясь увидеть лицо говорящего, но не успела его разглядеть: и лицо, и комната начали растворяться в просыпающемся сознании, превращаясь в строчки из известной песни:

«Но чудаки ещё такие есть,
Вдыхают полной грудью эту смесь.
И ни наград не ждут, ни наказанья.
И думая, что дышат просто так,
Они внезапно попадают в такт
Такого же неровного дыханья».

«Босиком и в такт» - пробормотала Катя вслух и окончательно проснулась от звука собственного голоса.