Моление о пяти душах. Часть вторая

«K»:
 
     Наш друг жил далеко – часа два мы добирались до его станции в переполненной электричке. В мальчишеские годы такая поездка считалась серьезной экспедицией. Мы приезжали в его крепкую избу втроем, недели на две, летом, и, никого не стесняя, занимали чердак с сеном. Младшие братья нашего друга ночевали вместе с нами. Отец  их, лесничий, мелькнет поутру на велосипеде в березняке,  и был таков… Мать – небольшая, плотненькая –улыбалась нам и благодарила за привезенные нами консервы…   
Деревня – особое место. Правила просты и органичны. Сон, завтрак, и весь бесконечный день в твоем полном распоряжении – ни телевизора, ни кино; лишь по вечерам, на большом лугу, сходились юные жители и затевали разные игры – не для соперничества, а для общения. Ну, где, в городе, вы увидите «ручеек» или «лапту», или «кандалы»? Юные жители – это от пяти лет и до женитьбы…
   Братья друга – D. и К., освободившись от прополки, поливки, рубки дров, присоединялись к нам и ничем нас не стесняли – они хорошо знали лес, заваленный минами, снарядами и непогребенными человеческими останками. D. и К. лучше нас разбирались в съедобных и несъедобных растениях, лучше плавали, бегали и били лаптой. Но их уши всегда были на макушке, едва речь заходила о Жизни за пределами этой лесистой местности. Один в нашей компании увлекался Древней историей, и Шумерские божества братьев очень интересовали. Второй слыл полиглотом и знал песни «Биттлз» – братья схватывали их на лету. Третий был книгочеем и рассказчиком – внимания братьев хватало и на него. Они быстро росли, и каждый год дивили нас акселерацией. В последний, перед нашим уходом в армию, приезд на прощальную вечеринку, D. и К. , оба, сидели за столом, наравне со всеми пили, курили, и так же внимательно слушали…

     После армии компания наша распалась, и мы лет пять ничего друг о друге не знали. Но один весенний вечер опять нас собрал – как прежде. Мы решили немедленно, завтра же, 1 мая, отправиться в нашу деревеньку – друг сам зазывал нас, обещал баню, лес и все прочие удовольствия. «Жена будет рада, мать, братья!» Зашла речь о братьях: они по-прежнему жили вместе и дружно. Оба работали на железной дороге. D. пока не женился, а К., самый младший, женился недавно. Все вместе строят отдельный дом для семьи нашего друга. «Сами увидите!»
   Мы заранее назначили время электрички, но 1-го мая я приехал в деревню один. Друг должен был встретить меня. С собой я привез гитару – как и  обещал. Увидев его с платформы, я даже забренчал что-то на ходу. Друг стоял в распускающемся березняке и... молчал. Рубаха его была расстегнута пуговицы на три, и он держал руку за пазухой. Поздоровавшись, он вдруг повел меня обратно – к железнодорожному полотну. Он морщился и вздыхал. Шагов за тридцать от станции он остановился и показал на щебенку под ногами.…  На темнорыжих камнях была кровь. Ранним утром 1 мая его младший брат К. пошел к первому поезду и лег на рельсы – как ультиматум в каком-то семейном споре с ровесницей-женой. Та не вернула его – осталась дома. За братом выбежала L. – пятнадцатилетняя сестренка. Но не успела.
   

«R.»:
 
     Он пришел ко мне прямо с вокзала и поставил чемодан в прихожей. Я облегченно вздохнул: «Наконец-то!» и…  проснулся.
Сон был в руку: R., действительно, приезжал из Америки, но никого из своих знакомых даже не известил. Нас это, задним числом, обидело, хотя, как известно, на покойников сердиться нельзя. Не знаю, кому и молиться за его упокоение: Ветхозаветному Яхве или Христу? R. никогда не «комплексовал» по поводу своей национальности – и, вообще, не имел никаких комплексов. Покидая нас, он прощально взмахнул в объектив на ступенях Казанского собора. Христианское распятие висело на стене его комнаты – правда, это была репродукция Дали: «Христос над городом». R., вероятно, был первым Ленинградским йогом: на занятиях мог задрать свой свитер, оголить живот и показать, как мощно работают его мышцы, гуляя по и против часовой стрелки. Он был сведущим Пушкинистом, исчерпывающим Гумилевоведом, он первым заново опробовал странные этюды Николая Демидова – тонкого психолога и педагога, заменившего во МХАТе самого Станиславского. R. был взросл и мужественен, свеж мальчишеским азартом и вечным студенческим искательством. Никто без его согласия не мог сказать ему «ты» – язык не поворачивался! Но барахтаясь в песке или на траве в борцовских схватках, он не терпел никаких поддавков.
   Язык его был метафоричен и ярок – он хоть и знал цену Глупости, никого не оглуплял ни в своих остроумных рассказах, ни в жизни. Однажды R. настолько устал, что опустился на уличную скамью и закрыл глаза. «Вам плохо?» – спросила какая-то сердобольная старушка. «Очень», - признался R. Старушка поняла его буквально и вызвала «Скорую». Описывая врачу свое душевное томление, R. видел в нем собрата. А собрат увез его на знаменитую «Пряжку» – и там R. неделю доказывал  психиатрам свое здравомыслие. Он смог это сделать, когда внял чьему-то доброму совету и замолчал, перейдя в беседах с докторами на язык односложных и однозначных ответов.

     В 73-м он уехал. Я не знаю, зачем. Он подарил мне книжные стеллажи и часть книг. Мы ревниво за ним следили. Кому-то он писал, передавал приветы и экзотические фотографии. Последний снимок, из Америки, - у роскошной машины: R. - в белом костюме. Говорят, будто он женился на суперсостоятельной барышне, дочери влиятельного бизнесмена. С ее помощью R. надеялся создать, пусть маленький, но свой театр – Русский. Ни в Хайфе, ни в Иерусалиме, ни в Риме этого ему не удалось.
«R. застрелился!» – сердито сообщил мне в 98-м по телефону знакомый и бросил трубку.
Недавно я опять увидел его во сне – под какими-то сводчатыми галереями – не то Гостиный Двор, не то итальянские лоджии. Мы обнялись. И во сне я поразился реальности его крепких рук и услышал биение его сердца… «Значит, смерти нет» – подумал я.