Одна ночь в Минске, или людские забавы

В пятницу, после обеда, было затосковавшему от беспросветной конторской рутины Смельчакову, начальство объявило о том, что тот в ближайший понедельник едет на выставку в Минск. Объявление было сделано с наскока, привычным армейским тоном, не терпящим никаких «я не могу», «я не хочу», «я боюсь летать самолетом и ездить поездом».

С одной стороны, новость обрадовала Смельчакова, который всячески искал способы хоть как-то разнообразить тот скучнейший бумагомарательный режим, которому он и его коллеги, сидя безвылазно в своих затхлых конторках, изо дня в день, безжалостно подвергались. Хоть какая-то перемена! Какое-то разнообразие! Новые лица, обстановка, города! С другой стороны, под ложечкой вновь знакомо и тошнотворно засосало от осознания собственной ничтожности, «рабкости» и «червячности» давно сложившегося на предприятии положения. Никто не спрашивал, а что думаешь и чувствуешь ты. Хочешь или нет? Можешь или нет? Выбора не предоставлялось. Всякий раз, когда руководство в лице директора решало кого-нибудь куда-нибудь послать, перевести, уволить, оно просто и жестко ставило его в известность, исходя из собственных интересов и не принимая во внимание интересы второй стороны.

За последние четыре года его не раз переводили из отдела в отдел, с места на место, повышали и понижали, не давая даже пикнуть в ответ. Он даже побывал в роли начальника отдела снабжения, на должности, которая ни ему не подходила, ни которой он, будучи по натуре малопрактичным индивидуалистом, не соответствовал.

В начале он жутко страдал от этой ежедневно практикуемой несправедливости. Долго не мог смириться с тем, что остальные, старшие коллеги молчат, открыто заискивают, приспосабливаются. Их поведение он не одобрял, осуждал и даже презирал за их малодушие, но в конце, сам несколько раз пострадав за свою любовь к свободе и независимости, «попритерпел», попридержал своих ретивых и больше предпочитал практиковать внутреннюю, нежели внешнюю свободу. Как буддист.

Итак, собрав свои вещи, в понедельник, в девять утра, он, вместе со своим напарником, прибыл к месту сбора. Переезд в неудобной «Газеле» занял около четырех часов и оказался вовсе не утомительным. Ноябрьский Минск встретил теплой изморосью, и в начале показался совсем неприветливым. Но уже через минуту, из-за осенней жирной тучи выглянуло грустное солнышко, метнуло на землю уже почти не греющие бледные лучи, на дереве залилась в трели птичка, проходящий мимо незнакомец загадочно улыбнулся, и на сердце Смельчакова стало вдруг тепло и легко. Перемена, я приветствую тебя!

Несмотря на рассказы бывалых здесь раньше, о чистоте, широких улицах и доброжелательных горожанах, столица Беларуси Смельчакову не понравилась. Позже эта антипатия перерастет в тихую терпимость, а ее осознание, в свою очередь, укрепится тем, что единственно факт смены обстановки и возможность позабыть о своей пыльной конторке на какое-то время и ощутить себя, хотя бы иллюзорно свободным на короткое время, уже будут казаться ему поводом для радости.

Да, улицы действительно были широкие и чистые, минчане в метро не толкались, милиция была вежливая и предупредительная, но какое-то интуитивное чувство всеобщей подавленности и страха, внешней зажатости и несвободы, казалось так и витало в воздухе.

Огромные серые дома-громады в стиле сталинского ампира, всей своей угрюмостью и безликой грандиозностью, казалось, наваливались на тебя с обеих сторон минских улиц. Особенно жуткое, сюрреалистичное впечатление они производили ночью, когда город, казалось, вымирал. Холодно неприветливое, до озноба, здание Дворца Республики. Блеклое, с желто-песчаными фигурами рабочих и красноармейцев на двадцатиметровой высоте, здание Главпочтамта. Жилые высотки-панельные близнецы с некоторыми вариациями на фасадах и у подъездов. Все они, одним своим угрюмым видом, словно подавляли маленького законопослушного гражданина. Этакого белорусского Акакия Акакиевича. Позже, приезжая сюда во второй, третий, пятый раз, стараясь избавиться от этого гнетущего чувства минской холодности и серости, Смельчаков будет пытаться сосредоточиться на положительных моментах своего пребывания там – и таких моментов будет немало, но все же, избавиться от чувства всеобщей зажатости и несвободности, ему освободиться так и не удастся.

Смельчакова и его напарника разместили в маленькой гостинице, которая даже полноценного названия не имела, а именовала себя как-то вроде «Имени 25 съезда народных депутатов» и тому подобное. Номер был скромный, но аккуратный, без известной ему российской излишней роскоши больших городов, с ее бросающимися в глаза фонтанами, бьющими в декабре с непонятно какой целью, огромными плазменными экранами в одноместных номерах, хищными наглыми официантами, жадно ждущими чаевых размером с небольшую пенсию.

Дежурная на этаже сходу предупредила Смельчакова и его товарища о том, что гостиница закрывается в 22:00, что спиртное распивать запрещается, женщин приводить строжайше возбраняется, курить в туалете не позволяется, и ушла, оставив на столике инструкцию по соблюдению порядка в гостинице из 26 пунктов на трех страницах.

Не придав особого значения этим строгостям, уже через полчаса своего пребывания в гостинице, Смельчаков понял насколько все серьезно. Он приоткрыл окно в туалетной кабинке, чтобы покурить, а вечером, когда он и его товарищ вернулись с выставки, вахтер со строгой миной на бесчувственном лице, сделала ему предупреждение:

- Я же вам предупреждала, что курить в туалете нельзя.
- Но где же тогда можно? Например, в любой гостинице Европы есть целые холлы для курящих или курят прямо в номере. А здесь – холла нет, в туалете нельзя…    
- Здесь вам не Европа. Курить можете на улице.
- Вот те раз. Ну что, раз здесь такие правила…

Первый день выставки прошел довольно заурядно. Мимо шастали зеваки, шурша целлофановыми пакетами и шаркая башмаками в ноябрьской грязи. Они трогали экспонаты, задавали массу вопросов, которые не имели отношения ни к экспонатам, ни к будущему взаимовыгодному сотрудничеству, просили буклеты и каталоги, ручки и календарики, и довольные шаркали дальше, останавливались у какого-нибудь следующего стенда, снова задавали вопросы, просили буклеты и каталоги, ручки и календарики и усталые и довольные, со всем своим нелегким грузом, брели к следующему стенду.

Смельчакову они напоминали любопытных сорок, которые тащат все, что блестит.

Вот мимо, кругло вращая глазами на название Смельчаковской фирмы, в толстом вязаном свитере, натянутом на пузе-барабане, и во франтоватых джинсах-трубочках, которые больше приличествовали бы кому-нибудь лет, этак, на двадцать моложе, побрел мужчина-кабанчик. Остановился, заметив «самую дешевую и качественную продукцию» фирмы Смельчакова. Сделал шажок-другой назад. Озернулся на Смельчакова и его напарника, и, наконец, решился задать какой-то вопрос. Затем другой, третий, десятый. После чего - обычная процедура вручения прайсов, каталогов, ручек и прочей всячины. Каталоги в руках не уменьшаются, так как в них уже висит десяток других, начиная от туалетной бумаги и кончая тракторами «Беларусь». Но мужчине все интересно, все нужно, и вот, каталоги и прайсы исчезают в просторном пакете с надписью «Гороховый суп «Купалинка!» Поел, и наслаждайся тишиной» (реклама не выдумана). И мужчина уходит, с чувством глубокой удовлетворенности.      

А вот величаво плывут две дамы бальзаковского возраста. Мелированные прически по последнему писку, каблук-шпилька, обтянутые фигуры упитанных матрон. Останавливаются. Смотрят поочередно на Смельчакова, затем на его товарища. Товарищ кажется им более приветливым, и к тому же он моложе, и они обращают поток своих вопросов на него. Что мы производим, где находимся, действительная ли хороша наша продукция, в том городе, откуда мы приехали живут их институтские подруги, а стоит ли там еще на площади такой-то такой-то магазин и тому подобная всячина, не имеющая к нам никакого отношения. Кажется, дамам просто хочется поговорить. Они даже кокетничают с напарником. Интересно смотрятся женщины пятидесяти лет, заигрывающие с молодыми людьми вдвое их моложе. Выясняется, что они вообще-то торгуют конфетами и печеньем, но их очень интересует наша водозапорная арматура, и в один прекрасный день они намереваются начать ей торговать. Наконец, бухнув в свои пакеты нашу рекламную продукцию, они, весело щебеча, словно пятнадцатилетние школьницы, прогуливающие уроки, шпацируют дальше.

Вот скачет стайка мальчишек лет четырнадцати. Они останавливаются перед нашим стендом, изумленно смотрят, а затем спрашивают: «А у вас ручки и календарики есть?». А у самих уже карманы топорщатся от выклянченного. Вот, наглецы. Таскаются сюда специально, чтобы сшибать сюда все, что под руки попадется. А то и стыбрить что-нибудь, если случаек подвернется.

К нам также подходят важно надутые белорусские бизнесмены в костюмах советского типа, с коротенькими, до половины живота, галстучками, в мятых костюмах и зимних ботинках. Лица у них – как у инкубаторских. Они – как японцы. Смотрят одинаково, говорят одинаково, ходят одинаково. Они недовольно смотрят на наши экспонаты, чувствуют себя слегка обиженными, если мы от одного их появления не подскакиваем на месте и не бросаемся им на встречу, готовые угождать и поддакивать. Они говорят, что знают нашего директора, главного инженера, технолога. Спрашиваю какую-нибудь «липу» о том, как у нас идут дела, снова смотрят недовольно, и, делая какие-то бестолковые, но, как им кажется, очень важные замечания, в окружение своего антуража из всяких инженерчиков, водителей и секретарш, шествуют дальше.

Иногда к нам подходят толкового вида мужчины, хорошо знакомые с нашей продукцией, и без излишнего словоблудия берут прайсы, телефоны, оставляют свои визитки, и твердым шагом идут дальше.

Мимо стенда Смельчакова то и дело бродят сексуально обворожительные нимфы с обтянутыми попками и профессиональным макияжем, рекламирующие всякую ерунду, начиная от целлофановых пакетов и заканчивая недавно открывшимися казино.

Вообще, белорусская выставка – это максимум бесполезно потраченных средств и времени и минимум результата. Число случайных людей, в облезлых джинсах с мятыми пакетами наперевес, интересующихся дорожной техникой Komatsu за пятьдесят тысяч долларов, и на полном серьезе по полчаса задающих вопросы о том, какая пневматика стоит на таком экскаваторе или какая кожа на мебельном гарнитуре производства Италии за пять тысяч баксов, потрясает.

Хватает на таких выставках и тех, кто серьезно к ним готовится – сооружает целые выставочные вавилоны из пластика и стали, дает интервью различным ТВ каналам, что-то врет про успешность и выгодность представленной продукции. Однако по большей части, успех предприятия, рост товарооборота и прочие показатели – фикция чистой воды, необходимая для отчетности. Вам будут показывать предприятия, у которых 80% произведенной ежемесячной продукции остается на складе, рабочая неделя – четыре дня в неделю по пять часов, из числа чьих рабочих уже сократили процентов тридцать, а директор с перепуганными глазами и картинками в голове о небе в клеточку, будет рассказывать, по-девичьи смущаясь, о каких-то больших заключенных договорах, о росте производства, о выполнении поставленных президентом планов.

Число же бизнесменов, облеченных полномочиями заключения на месте договоров, и всерьез интересующихся вашей продукцией, удручает.

Пожелание от сослуживцев участнику такой выставки звучит не «Заключить побольше взаимовыгодных контрактов», а «Хорошо отдохнуть». Так и говорят: «Желаю приятного отдыха», словно провожают в отпуск.

И первые – инженеры в облезлых джинсах, и вторые - в дорогих костюмах, потом возвращаются в свои пыльные конторы и строчат доклады об «успешно прошедшей выставке, проявленном интересе» и прочей лабуде. Приводят какие-то высосанные из пальца цифры, которые затем оглашают на планерках, совещаниях, и далее – докладывают властям и правительству. Все понимают, что к чему, некоторым даже стыдно и обидно, но врут все.   

 Второй день выставки прошел также, как и первый. Те же зеваки в потертых джинсах и с пакетами наперевес, те же номенклатурные лица а ля «Ностальгия по СССР», те же редкие, как вымирающие виды флоры и фауны, коммерсанты и бизнесмены, бегущие дальше по делам.

Успешным завершением первого выставочного дня является, как и принято в таких случаях, банкет. Называются такие мероприятия, правда, таинственно «Бизнес-клуб» - вроде, как для обсуждения дел и заключения взаимовыгодных контрактов, а на деле, все это  корпоротивная пьянка, правда, на белорусский манер: присутствующие чинно, не ослабляя галстуки, наедаются и напиваются оплаченным угощением, чтобы на следующий день появиться у своих стендов с опухшим лицом и головной болью.

На таких бизнес-коктейлях произносятся громкие тосты, услышав которые, можно позавидовать тому, как идут дела у белорусских предприятий. Говорят «о крупнейших и успешных производителях» чего-то там – а на деле, крупнейший производитель уже отправил в вынужденные отпуска, сократил и уволил по разным данным от 20 до 40% своих работников, а его склады забиты продукцией. Говорят об успешном бизнесе, называя среди своих надежных партнеров, цитирую «Иран, Сирию, Германию, Болгарию, Чехию, Словакию, Кубу и других», не говоря уже о братской России и СНГ. На деле же – возможно, когда и была одноразовая поставка в одну из перечисленных стран, или же были все предпосылки для начала сотрудничества, но ожидания не сбылись. Короче говоря, все эти бодрые речь напоминают лебединую песню или этакую висельную браваду.

Поприсутствовав на бизнес-клубе часа три, выпив и закусив оплаченным угощением, Смельчаков с напарником отправились к себе в гостиницу. К тому моменту, как они добрались, было часов одиннадцать вечера. Детское время. Но как выяснилось, не для города Минска.

В коридоре соседнего магазина, куда они заглянули, купить воды и сигарет, было полно молодежи, которая стояла и сидела, где придется. А вот центральные улицы были почти безлюдны. По улицам, в шумных кампаниях, с бутылкой пива особо не походишь. Низя.

Было весело, и хотелось продолжения банкета, но, предвидя недовольство со стороны администрации гостиницы, Смельчаков и напарник поспешили назад.

Дверь им открыла заспанная недовольная вахтерша, которая, словно мать припозднившегося сына, в лоб спросила:
- Который час, вы знаете?
- Хмм. Половина двенадцатого.
- А у нас двери закрываются в десять. Я вас предупреждала?
- Ну?
- Вы нарушили порядок проживания. И это уже во второй раз.
- Послушайте, но мы ведь…
- Более того, вы явились в нетрезвом виде. Я буду вынуждена завтра доложить об этом руководству.

Смельчаков почувствовал, что у него закипает кровь. Курение в туалете, опоздание на полтора часа после начала «коммендатского часа», «в нетрезвом состоянии». Не слишком ли строго?

- Послушайте, мы вернулись с деловой встречи. А на деловых встречах принято немного выпивать. Потом, добираться здесь не близко – начал он оправдываться и тут же отвратительно себя почувствовал. Их отчитывали, как школьников, куривших в туалете.

Дежурная, наконец, их впустила, и они прошли к себе в номер, но спать Смельчакову не хотелось. «Пойду, поговорю с ней. Что она, не человек, что ли? Ну, выпили немного. А что - запрещено? Драк не устраиваем, не скандалим» - думалось ему.

- Пойду, поговорю с этой мегерой. А то еще действительно «настучит» завтра своему руководству, а те доложат нашему. Будем иметь бледный вид.
- Да брось – ответил напарник – ложись лучше спать.
- Не, схожу. Поговорю, а заодно покурю.

Он вышел в коридор, и, найдя дверь вахтерши закрытой, осторожно постучался в нее.

- Что вам нужно? – послышался резкий голос дежурной фурии.
- Откройте, уважаемая. Я хочу объясниться.
- Идите спать! – снова послышался ее голос.
- Послушайте, ну нельзя так. Ну, погуляли мы. Мы же не хулиганим. К чему быть столь строгой.
- Идите спать или будет хуже! – снова послышалась истеричная музыка дежурной.
- Но послушайте, многоуважамая, – язык Смельчакова явно заплетался. – Отчего вы такая злая?
- Если вы не пойдете спать, я вызову милицию! – не открывая двери, пообещала фурия.
- Ого, милицию. А что, вы видите здесь преступников? Ладно, я ухожу. Желаю вам сладких снов – буркнул Смельчаков и пошел к своему номеру.

Вернувшись назад, его вдруг осенило:

- А черт! Забыл спички у нее попросить. Я - щас.
- Не ходи. Чего доброго, она действительно завтра донесет на нас. Потом не отмоешься.
- Да я только покурить. Щас вернусь – сказал Смельчаков и снова направился к двери дежурной.

Но то, как дальше развивались события, не мог представить ни Смельчаков, ни его напарник. Дела готовы были принять самый неожиданный оборот, но Смельчаков об этом пока не подозревал.

Подойдя к двери вахтера, он осторожно, даже не постучал, а поскреб по лакированной поверхности, на что услышал пронзительный крик:

- Если вы не уйдете, я вызову милицию!
- Да я только спички хочу попросить. Я тихонько выйду, покурю. Вы не беспокойтесь. И не стоит так волноваться. Скажите, а как вас зовут? Меня Егор. Вы меня извините, но не стоит ничего говорить вашему руководству. Мы же не нарочно… - продолжал он в том же духе, когда через пять минут входная дверь распахнулся, и Смельчаков, от неожиданности, остолбенел.

Прямо перед ним стояли два здоровенных омоновца. На боку дубинки, наручники, неулыбчивые лица.

Тут же распахнулась дверь дежурной и ее лохматая голова осторожно выглянула наружу.

- Это он? – поинтересовался тот, что побольше.
- Он  - ответила дежурная.
- Пройдемте – сказал омоновец и взял Смельчакова под руку.

Они вошли в номер, усадили Смельчакова на диван. Тем временем его напарник, который только что устроился на ночлег, удивленно приподнялся, тоже сел в трусах на край кровати и сложил руки на коленях с самым покорным видом.

- Нарушаем – сказал тот, что поменьше.
- Что нарушаем? – выдавил Смельчаков. – Ничего не нарушаем. Не скандалим, не деремся, не шумим. Захотелось покурить, а спичек нет.
- Значит, покурить захотелось?
- Ну, да.

Тот, что побольше оглядел комнату, видно в поисках следов борьбы и насилия. Тот, что поменьше, тем временем, буркнул в булькающую рацию:

- Все чисто. Так, двое выпивших. Шумят.
- Да не шумим мы – возмутился Смельчаков. – Слушайте, – удивился вдруг Смельчаков – а как вы так быстро приехали? Похоже, через, пять минут.

Тот, что поменьше ухмыльнулся и нехотя выдавил:

- В вашей дежурной тревожная такая кнопочка имеется.
- Так это, значит, она ее нажала – промямлил Смельчаков. – Вот …

Тот, что побольше снова что-то зарычал в рацию. Затем повернулся к Смельчакову:
- Ну, что, поехали?
- Куда поехали?
- Куда. В обезьянник.

У Смельчакова все похолодело внутри.

- Ребята, мы же не шумели, не дрались. Блин…
- Там разберемся. Посидите до утра. Подумаете.
- О чем думать? Вот тоже, преступников нашли!

Тот, что поменьше посмотрел на Смельчакова, улыбнулся и произнес:

- Обещаете себя нормально вести?
- Ну, блин. Да мы…
- Конечно, обещаем – вклинился напарник Смельчакова, и посмотрел с укоризной на последнего.
- Да, обещаем. Сейчас же ляжем спать – поторопился пообещать Смельчаков.

Тот, что побольше, снова что-то пролепетал в рацию, оба омоновца вышли, минуты две о чем-то толковали с дежурной, и было слышно, как она что-то повышенным тоном пытается им объяснить.

Вернувшись обратно, милиционеры снова убедились в том, что никаких других бесчинств Смельчаков и его товарищ вытворять не будут и медленно удалились восвояси.

На следующее утро, часов в восемь дверь номера распахнулась, внутрь просунулась чья-то голова и громко, как с трибуны, объявила: «С вещами на выход. Иван Петрович сказал, чтобы вы освободили номер». И голова захлопнула дверь.

- Кто такой Иван Петрович? – продирая глаза, поинтересовался напарник Смельчакова.
- Хрен его знает. Наверное, главный над всеми этими курами. Сейчас приму душ и пойду к этому Ивану Сидорычу, или как его там, и поинтересуюсь, нельзя ли нам остаться.

Приняв наспех душ и почистив зубы, Смельчаков ринулся на второй этаж в твердой убежденности все объяснить, если надо принести свои извинения и попросить остаться.

В приемной стояли три тетеньки – по всей видимости секретарши и другие – и что-то оживленно обсуждали. Заметив Смельчакова, у них словно дар речи отняло. Они уставились на него, как если бы к ним в приемную зашел сам Ален Делон и предложил им отужинать тет-а-тет.
- Я хотел бы увидеться с Иваном Петровичем – твердым голосом отчеканил Смельчаков.
- Одну минутку – растерявшись, пролепетала самая молодая из них и растерянно побрела в кабинет напротив. 

- Иван Петрович, к вам Смельчаков. «Откуда она моя фамилию знает?» - удивился Смельчаков. «Да, пошла слава по земле».

Две другие тетеньки, тем временем, молча и как-то испуганно взирали на него. На их лицах играли тени страха и презрения одновременно.

- Я не желаю его видеть – из глубокого кабинета послышался мрачный бас, по всей видимости, Ивана Петровича.
- Он не может вас принять – промямлила, появившаяся секретарша, с ужасом взирая на отчаянного головореза Смельчакова.
- Ну, и… с ним – бросил Смельчаков, окончательно убедившись в том, что за эту ночь ему еще только предстоит расплатиться.

- И как не стыдно так себя вести! - услышал он уже на полпути. Обернувшись, он увидел, что это была одна из трех кумушек. Негодование, по всей видимости, переполняло ее.
- Интересно, а как я себя вел? – поинтересовался он у самой нее.
- Отвратительно! Такое безобразие!– негодуя и жеманно одновременно, подняв глаза к небу, словно желая, чтобы оно разверзлось и молниями поразило бузотера Смельчакова, театрально пропела дама.
- Да? А вы, позвольте полюбопытствовать, присутствовали при этом безобразии? Если мне не изменяет память, я вас вчера не заметил.
- Это не имеет значения! – снова театрально бросила дама.
- Позвольте, я не дрался, не насильничал и даже не выражался. Но вы, похоже, знаете больше моего? – не мог удержаться от сарказма Смельчаков.
- Возмутительно! Это возмутительно! – не найдя других слов, верещала дама, тем времен пока Смельчаков сбегал вниз по лестнице.

После того, как Смельчаков собрал вещи в сумку, зазвонил его мобильный. Звонил его непосредственный начальник. «Так, начинается» - сообразил Смельчаков.

- Слушаю!
- Это я тебя слушаю, Смельчаков! – бухал в телефоне голос его начальника. – Ты что там натворил, Смельчаков!
- Да, ничего…
- Меня будят сегодня в семь утра и сообщают о драке со скандалом! Что ты там стекла побил! Мебель расквасил! Смельчаков, я тебя уволю!
- Ага! И дежурную изнасиловал.
- Что?! Дежурную, говорю, забыли. Я над ней надругался в самых немыслимых позах.
- Смельчаков! Я тебя уволю!
- Послушайте, Дмитрий Степанович, ничего я не бил, не ломал и не квасил. Я только спички попросил.
- Какие спички!
- Серные. Прикурить.
- А-а-а!

Вернувшись после командировки домой, и вступив на свое родное предприятие, Смельчаков удивился тому, что его встречают… как какого-то кровожадного пирата Джона Сильвера. Или первого космонавта Юрия Гагарина. Или разбойника Стеньку Разина. В одних глазах он читал что-то напоминавшее осуждение. Обычно это были глаза дам в возрасте. Немногим старше его самого, но недостаточно старые, чтобы испытывать к нему неоправданные материнские чувства. В других взглядах чувствовалась усмешка. Это были мужчины постарше. В глазах своих ровесников читался интерес. Но факт оставался фактом: все знали обо всем. До последнего дворника.

Вначале его хотели уволить. «За разбитую мебель, битые стекла и вызов наряда милиции». Затем, когда выяснилось, что битая мебель и стекла – небольшая осечка дамской фантазии, его обвинили в домогательстве.

- Что??? – чуть со смеха он не упал со стула, когда услышал от своего начальника, пребывавшего в предынфарктном состоянии по его милости, эти дикие фантазии старых дев.
- Чего доброго завтра меня обвинят в попытке изнасилования! – он ржал как конь по весне.
- Смельчаков! Я тебе по статье уволю! – грозился начальник.
- Помилуйте, за что? За то, что в половине двенадцатого спички попросил? Курам на смех!

Через три дня, по возвращению из заграничной командировки директора, Смельчакова вызвали в приемную. Секретарша Светлана Павловна, дама в самом соку немногим за тридцать, года три как в разводе, сочувственно и как-то странно нежно посмотрела на него.

Директор орал, махал руками, обещал посадить Смельчакова в тюрьму, кричал «Выйди вон!», потом снова кричал «Иди сюда», а Смельчаков все это время задавался философским вопросами, вроде «И какого рожна люди так портят себе жизнь. Из-за того, что один кутила захотел покурить в двенадцать ночи, а друга до смерти перепугалась, воображая себе, не весть знает что, – драки, изнасилования и убийства - моего директора, как минимум, хватит удар. У начальника случится инфаркт. В глазах одних я предстану насильником. В глазах других – бандитом. Мой напарник, всякий раз, когда его вызывает директор, падает в обморок, вынимает из стола заявление по собственному желания и готовится быть выброшенным за ворота предприятия. И весь этот балаган, в который они играют, и выеденного яйца не стоит».   

В конце концов, скандал замяли, хотя директор гостиницы всячески старался представить в самом мрачном свете. Смельчакову, конечно, было обидно, что его версию никто не захотел услышать. Что поверили перепуганной дежурной, у которой что-то в тот день, наверняка, не задалось. Может, муж напился, а может, сын двойку в школе получил. А может, еще что, мало ли. Хорошо, хоть ОМОН вменяемый попался. Так что, неправда это, что все менты – мусора. Встречаются и люди.