Дуракизмы нашей жизни

Слава нам!

На нашем славном предприятии уже второй месяц идет подготовка к установке памятного камня в нашу же честь. Вернее, камень сам уже установили. Здоровый такой. Поставили у самого входа. И эскиз памятной «эпитафии» я уже видел. С надписью «Установлено тогда-то, в честь таких-то». И красивая подпись директора.

У нас многие говорят: «А что?». А я отвечаю: «А ничего». Так как, раз людям не понятно, не буду я их расстраивать. Над ними, так сказать, насмехаться. Это же бесчеловечно. А людей нужно любить.

Здесь лежу я

В продолжение затронутой темы, хотел бы рассказать вот такой презабавный случай, произошедший со мной.

Я снимаю дом. А хозяин дома, довольно немолодой уже, но еще довольно крепкий мужчина, как-то подходит ко мне и говорит:
- Поможешь мне в субботу?
- А что – говорю – нужно делать то?
- Памятник мне поставить – так и отвечает. Ей-богу, не вру.
- Какой такой памятник? – недоумеваю я.
- А тот, что на кладбище ставится. Я – говорит – уже позвал всю родню, только народу мало. Придешь? – говорит.
- Ну, хорошо. Только я понятия не имею, как это памятники живым людям ставить  - отвечаю.

Значит, собрались мы все в субботу утром и двинули на кладбище. Взяли с собой цемент, надгробную плитку, все, как полагается.

Вышли на нужное место и затеяли, значит, стройку века. Одни цемент замешивают, другие воду носят, третьи плитку раскладывают. А руководит всеми сам «покойник». Весело так руководит. Руками водит, а к работе не притрагивается. Ему – говорит – нельзя. У него – говорит – здоровье слабое. Помереть, значит, боится.

Льем мы бетон, кладем плитку, а я все никак не пойму, как его потом, ну, когда он помрет, под этот памятник класть будут. Думаю, да помалкиваю. Мало ли, обидится еще.

Поставили мы, значит, энтот монумент. Место для фотокарточки оставили. Год же смерти еще не известен. А я, по дороге назад, все вопросом мучаюсь, как это человек еще живой, но могилку себе уже забацал. И главное, все знают, что это его могилка.«Это – говорят – могилка дядьки Петруся». А дядька Петрусь после того, как памятник себе воздвиг, повеселел, наподдал хорошенько – уговорил литр беленькой, и здоровье слабое не помешало – и давай здравицы в свою честь произносить. Рассказывать всем, какой он молодец. Веселый такой покойник.

Обида

Обиделся на меня дядька Петрусь. Сильно обиделся, и вижу, никак обида его не отпускает, мучает его.

А случилось все вот как. Забилась у меня печка. Ну, и обратился я к нему.

- Печник – говорю – нужен. Чтобы печь почистить.
- Хорошо – говорит он – печника я найду. Только ты уважь.

Ну, уважу, куда я денусь. Тут же без бутылки ни один вопрос не решается.

Как договорились, в субботу, появился печник. Старый дед. Но крепкий такой. Для начала покурил перед крылечком. Потом покалякал с дядькой Петрусем. Потом снова закурил. Смотрю, уже полчаса прошло, а дело не двигается.

- Уважаемый, – говорю – не время ли приступить? А то, глядишь, и весь день так промаемся.
- Не торопись, вьюнош, - говорит дед. Я – говорит - медленно запрягаю, зато быстро езжу – и закуривает третью цигарку.

Еще через полчаса приступил, наконец, к работе. Достал кирпичик из печки, пошурудил, почистил и назад его поставил. Достал другой. И снова - так же.

А дядька Петрусь, смотрю, что-то какой-то беспокойный стал. Забежит, посмотрит, и на улицу. Через десять минут снова забежит, посмотрит, и на улицу. А взгляд такой беспокойный, аж больной какой-то.

Через полчаса не выдержал он, подзывает меня.

-     Дед – говорит – выпить – большой охотник. Ты сгоняй в магазин.
- Как же – говорю – понимаю. Через часик сбегаю, пускай только закончит.
- Нет – говорит дядька Петрусь – ты не тяни кота за одно место. Дуй сейчас.
- Ну, - говорю – хорошо. Возьму – говорю бутылочку беленькой, тогда, консерву какую-нибудь и хлеба.
- Не – говорит дядька Петрусь – дед – говорит, вишь, какой крепкий. Бутылки будет мало. Возьми сразу три. Чтобы потом не бегать.
- Куда же три? – говорю. Я пить не буду. У меня дел невпроворот.
- Нельзя – говорит дядька Петрусь. – Обидится дед. Надо уважить.
- Ну, хорошо – говорю. Водку я возьму. Только выпью самую малость. У меня дел много.
- Беги. А там разберемся.

Вернулся я через десять мину. Взял все, как договаривались. Дед, как увидал меня с сумкой, сразу занервничал, заерзал. И через пять минут работу свою доделал.

Короче говоря, уже в двенадцать часов сели мы печь обмывать. У меня в доме грязища, все в глине, в пыли, а я, значит, с мужиками водку пью. Как-то нехорошо – думаю.

А деды воодушевились, глядя на трех красавиц на столе. Дядька Петрусь так и гарцует, так и гарцует. Хозяина из себя изображает, мной командует. И у деда глаз зажегся. Разговор от одной мысли о не напрасно потраченном времени веселее стал.

Стали, значит, водку разливать. А в деревне ее разливают в такие граненые стаканчики, каждый из которых, если не двести, то грамм сто пятьдесят в себя точно вмещает.

Я как увидал эти богатырские порции – нет, говорю, мне поменьше, иначе не осилю. Но меня никто не слушает.

Опрокинули мы, значит, по первой. Я еле это пойло проглотил. Давай быстрее в рот капусту запихивать. И думаю, надо потихоньку домой идти, порядок наводить.

- Ну, - говорю – спасибо за печь, мне, значит, идти надо.
- Ты, – говорит дядька Петрусь – не торопись. После первой уходить – грех. Надобно посидеть.

Ладно, сижу. Деды байки разные травят. И все про пьянку. Там-то они столько-то выкушали, а вот здесь столько-то, словно ничего интереснее на целом свете нет.

Налили по второй. Мне – говорю – поменьше. Сказано «поменьше» - значит, получишь «побольше». Налили до краев. Думаю, не смогу я осилить. Кое-как влил в себя половину, аж тошно стало. Набил рот капустой. Сижу, хмелею. Думаю, еще одна – и я свалюсь под стол. Надо убегать.

- Ну, - говорю – спасибо за печь, мне, значит, идти надобно…
- Ты, - говорит дядька Петрусь – не торопись. После второй уходить – гостя обидеть. Надобно посидеть.

Ну, думаю, попал. Если гостя я не обижу, то обижу себя. А в голове гудит, как в улье.

Налили снова по стакану.

- Я – говорю – не привычный такими стаканами водку пить. Со мной сейчас плохо сделается.
- Какой же ты, - говорит дядька Петрусь – богатырь. Никакой ты не богатырь, раз какую-то бутылку водки выпить не можешь.

А я и не напрашивался в богатыри. Не хочу я быть богатырем. Мне надо срач в доме убирать, а я сижу водку стаканами трескаю.

Налили по третьей. Ну, все, думаю, пора.

- Ну, - говорю – спасибо за печь…
- Ты – говорят – не торопись, сынок. Посиди, уважь стариков.

В гробу я такое уважение, когда водку стаканами пить надо, видал. Я, думаю, себя уважать перестану, если еще хоть один стакан в себя опрокину.

- Спасибо – говорю, и к двери пошел. Но дядька Петрусь обиделся. Вскочил и говорит:
- Нет в сегодняшней молодежи уважения к старикам.
- Помилуйте, – говорю - какое же это уважение, когда водку – стаканами. Я – говорю – не в состоянии так уважать – и пьяненько так икнул. – Мне – говорю – дома порядок навести надо. Я не могу, когда такое безобразие.

А дядька Петрусь насупился. Сидит, переживает. А я вышел. Мне порядок надо наводить.

Через час, приговорив третью бутылку, ввалился ко мне дядька Петрусь.

- Я – говорит – на тебя сильно обиженный. Ты – говорит – меня сильно подвел.
- Чем же это я вас так сильно подвел? – интересуюсь.
- Ты – говорит дядька Петрусь – ты… - но дальше язык перестал его слушаться и он лишь жалобно выдавил – сгоняй в магазин, возьми бутылочку.
- Не пойду – говорю – Вы и так на ногах еле стоите. Потом стыдно будет.

Но дядьке Петрусю так обидно стало, что он даже слезу пустил.
- Ты – говорит – не уважаешь стариков. А старики за тебя… ого-го!
Что «ого-го»  - я не понял. Но за водкой не пошел. Теперь дядька Петрусь на меня сильно обижается. Чувствует, что его не уважают.




-