Гл25 Арамис между сутаною и страстью. Фраг. романа

                *         *         *
Гасконский следопыт смог Арамиса
в гостинице сыскать – к тому подряд
по два-три раза в день ходил аббат.
Осуществляя сразу пару миссий,

с аббатом Арамис, шурша, как мыши,
трясли по богословию трактат,
питались откровениями свыше
и в диспуте искали общий взгляд.

Их жизнь для Шарля - полный суррогат.
Они-то друг от друга не в накладе,
а Шарль был с теологией в разладе.
Конечно, д'Артаньян не ренегат

и в нём по виду спереди и сзади
католика признают наугад,
но всё же появился он некстати.
В духовный мир он вносит светский гвалт.
Что смыслит в богословском он трактате?!

Готовился трактат к церковной дате,
а тут вам гость незванный - вот те на те!
Расселся, как в  корчме,  гасконский бес –
хозяина  смущать. Головорез!

Слуга Базен, закатывая глазки,
едва ли был такому гостю рад.
Хозяйский новый нравился расклад
отсутствием военной свистопляски.

Гасконец по предчувствию внутри
ждал кучу неприятностей. И что же?
В последние недели две или три
друзья за Арамисом усекли
мечту  вновь перекраситься в святоши.

Взирая на гасконца, как на тень
мирской прошедшей жизни, был товарищ
аббатом в диспут втянут на весь день.
Другим  стал Арамис от перемен.
Нет, к Шарлю он не лез: когда, мол, свалишь!

Но гость  сам  чуть не тронулся умом,
вполуха двум теологам внимая.
Шарль терпеливо ждал, когда добром
уйдёт аббат – образчик краснобая.

«Мирская жизнь – сплошная суета,
где женщины – блудницы и актрисы», –
вот, что Шарль понял в речи Арамиса.
Аббат ушёл. Однако и следа

былого Арамиса Шарль не видел
в сегодняшнем святоше. Бывший лидер
квартета в плане сложных передряг,
теперь уж Арамис в мирских делах
не видел для себя душевных благ.

Не то чтоб сам себе пропел осанну,
но преподнёс хозяин вдруг сюрприз.
Услышал Шарль, что с детства Арамис
к церковному себя готовил сану.

Гасконцу объясняя свой былой
приход в полк  мушкетЁрский  удалой,
впервые Арамис был откровенен:
– Пристрастию к духовности я верен

  всегдА  был. Таковым и остаюсь.
  Как ни прекрасен ратный наш союз,
  но… я в него попал почти случайно,
  при том, что предыстория печальна.
  Но вывод из неё мне дал свой плюс.

  Я в юности представил себе чётко,
  что я для дев – гламурности  пример.
    А некий хам гвардейский офицер
  приревновал ко мне одну красотку.

  Меня он отозвал на тет-а-тет,
  грозил, что отдубасит меня палкой,
  коль не сменю я свой приоритет
  и не уйду от той  красотки  яркой.

  Я мог дразнить и  дЁргаться,  как мим,
  но трость была реальною угрозой.
  Я просто был  беспОмощен  пред ним!
  Поэтому не  стал  вставать я в позу –
  дал задний ход, осмеян и гоним.

  При том, что трусость не моё призванье,
  сокрылся от обидчика я с глаз
  долой – пошла игра на выживанье.
  Та девушка меня не дождалась,

  а я стал брать уроки фехтованья,
  от девушки до времени таясь.
  Во мне не вдруг открылось дарованье –
  со шпагою в руках не падать в грязь.
 
  Мне душу грел бойцовской  сИлы  образ.
  Теперь могу за честь я постоять,
  дай мне хоть двух противников, хоть пять.
  О, как же был я рьян, чтоб эту область

  освоить от начала до конца!
  Мне в счёт заслуг покойного отца,
  которого король любил за доблесть,
  ну, словом, мне как сыну храбреца

  позволили надеть плащ мушкетёра
  дворцовой роты. После, пусть не скоро –
  с момента стычки с хамом минул год –
  истории я дал обратный ход,

  почти как Цезарь: «вэни, види, вици».
  На вечере каком-то повстречал
  обидчика я с тою же девицей.
  Гвардеец без ума вновь был от чар

  красотки – не узнал меня он сразу.
  Ласкал ей слух влюблённый доброхот,
  на мой не реагируя приход.
  И тут себе позволил я ту фразу,

  которую вынашивал весь год.
  Хам был высокомерен и расхлябан,
  когда его на важный разговор
  я выйти попросил: – …Кто  я?  Гравёр
     со шпагой! – на врага я лез нахрапом.

  – Я, кажется,  узнАл  вас, сосунок! –
  он мне продемонстрировал зевок.
  – По-прежнему  ль меня хотите палкой
      вы отлупить?                – Ужель за этот срок
      прошедший стали ратным вы рубакой?

      К услугам вашим буду поутру
      и завтра вам я уши надеру!
   – Сейчас! Немедля! Дорого мне время.
   – Я с дамой. Ну, да ладно, не проблема.

       Мадемуазель, вернусь я в пять минут.
       Проверю  лишь: он – лох иль баламут.
       И вмажу шпагой два-три раза кряду…
  Так вышло, что сказал он ей неправду.

  Вернуться к ней ему я не помог.
  При первом ловком выпаде бедняга
  на мой клинок наткнулся и подох.
  Такой со стороны моей подвох
  не мог он просчитать – жил без напряга.

  О, женщины! Причины войн и драк!
  Я буду жить вне вас без передряг!
  Сие не означает вовсе краха
  всей жизни – в ней нимало Божьих благ.

  Естественно, что гибель офицера
  свидетели связали лишь со мной.
  Тогда моя церковная карьера,
   увы, подменена была другой.

Тут Шарль засобирался, нарочито
состроив равнодушное лицо:
– Ну, ладно. Я чего к вам заскочил-то…
  От женщины для вас есть письмецо.

  В Париж его доставили из Тура.
  Я, взявшись передать, пустился в путь.
  Но вы меня заверили, что дуры
  и лгуньи, то есть женщины, отнюдь

  не ваша ныне цель. Любовь к ним - бяка,
  к которой повернулись вы спиной.
  Вы тянетесь к сутане, а для брака
  и для любви не  сОзданы,  друг мой.

  Так я письмо сожгу? Ну, не вскрывАть же
  его мне самому! Былые ваши
  все связи мне для сплетен ни к чему.
  Хотя письмо в духах, но по всему,

  оно пришло – теряюсь я в догадках –
  от горничной Марии де Шеврез.
  Иль даже… так сказать, чем дальше в лес…
  Но раз уж в отношениях негладких

  вы нынче с женским обществом… раз так,
  письмо вам ни к чему. Какой пустяк!
– Постойте! – вспыхнул взор у Арамиса. –
  Я как хозяин чуть не осрамился

  дурным гостеприимством. Ну, куда,
  мой друг, вы так торопитесь? Скудна
  закуска у меня? Сейчас я мигом
  за новой... А  письмО  где для меня?

Гость передал и слушал, как зашмыгал
приятель над посланием в углу.
– Спасибо, д'Артаньян! Я вас люблю!
  Вы жизнь мне возродили в одночасье!
  Вернули в одночасье веру в счастье! –

воскликнул Арамис, целуя лист.
– Зачем кричать так громко. Мы ж не дети.
  Не знал я, что мой друг так голосист.
  И что о нас подумают соседи!

– Неважно! О соседях ты не плачь!
  А главное, друг, в том, что, сняв сутану,
  я вновь надену мушкетёрский плащ
   и долго тут сидеть уже не стану.

С улыбкой Шарль стоял уже в дверях
меняющего статус свой жилища:
– Так всё же не  желАете,  дружище,
  вы жизнь свою прожить без «передряг»?..
            *               *                *