тоска по ностальгии

Мне положили в рот не ту монету.
Не драхму – гривенник, и вот теперь Харон,
Презрел обычай « послепохорон »,
И вместо Стикса выгребает в Лету.

Вперед, к верховьям, движется ладья...
Я помню, что забыть бы должен. Я
Черпаю тщетно пригрошнями воду.
       Напрасно, все яснее голова;
       Уже не Лета, а река – Москва.
       И увертюрой обернулась кода.

Ты был неправ, великий грек, прости,
Но как же просто в реку вновь войти,
Стряхнув с себя обрывки дальних странствий!
       Еще немного, и поток возьмет,
       И я влипаю, словно муха в мед
       В проклятое и сладкое пространство!


... Все возвратилось на круги своя,
И этот Боинг – вовсе не ладья.
Я прячу в сумку синий том Мольера.
       Но в сотый раз твердит мне Гарпагон
       При виде зелени таможенных погон:
       « Кой черт тебя погнал на ту галеру!»

Я остаюсь таким же, что и был.
Но этот город вдруг меня забыл!
Мне хочется кричать: « Я свой! Я дома!»
Но почему-то кажется порой,
Что, помня отзыв, я забыл пароль.
Я – свой, но дом чужой и незнакомый.

Что ж, я сдаюсь. Ломая естество,
Я становлюсь подобием его
И я срастаюсь с ним, непрежним, новым.
Он жалок всем своим убогим злом,
Уродлив, точно Девушка С Веслом,
Но я к тому веслу, как раб прикован.
 
Здесь топят истину цистернами вина.
И правильно! Кому она нужна –
Крикливая и вздорная бабища!
А вместо смысла жизни, бурно ищут
Вчера в траву заброшенный стакан...
      
       В лиловом сумраке виднеются стога,
       Как груди свежескошенного поля.
       И то ли волки завывают, то ли
       В болота зазывает пустельга.

Зачем-то здесь рифмуются легко:
Дом, Домовина, Дымоход и Донник.
Как будто тонкой струйкой на подойник
Из вымени стреляет молоко.

Наверно – это морок, где-то близко
Струны коснулась некая арфистка.
Иль Парка нити чьей-нибудь судьбы
Коснулась, и она вдруг зазвучала!
       Ах, если бы я мог, то я б сначала...
       (Как украшает жизнь частица « бы »).


Взошла луна, как тесто на дрожжах.
Желта и рыхла, что кулич на пасху –
Лик мертвеца из страшной детской сказки,
Которую рассказывал, дрожа,
Сосед по-парте, худенький такой
(Не помню имя), как мертвяк проклятый
 Заходит в дом к несчастным октябрятам
И душит желтой скользкою рукой!

И в эти предрассветные часы,
Застыв под взглядом желтого урода,
Исходит в страхе глупая природа
Холодным потом утренней росы.

Тайком спустилась с деревенских крыш
Покойная предутренняя тишь,
С последней выцветающей звездою.
Лишь чешуею чуточку шурша,
Шевелится подлещик в камышах,
И рябь колышет дымку над водою.

Из этой дымки, как из полусна,
Вдруг четко проявляется Она,
Ладья Харона,в данности рассвета.
Покорно выпускаю из горсти
Тот гривенник - последнее Прости.
Отверженный, забывший. Здравствуй, Лета!