ЗОНА. Глава двадцать седьмая. Художник

Сидеть осталось меньше года,
Но дни тяжёлого труда
Едва ползут, и ты, свобода,
Чуть ближе Страшного Суда!..
Свобода!.. Где уж там!.. Резонно
Те, кто полжизни отбыл тут,
Тебя зовут «большою зоной»
А лагерь – «малою» зовут.
Но всё ж в душе светло и чисто,
И утро ранее свежит...
Под локотком Баскетболиста
Мой Лев горбатенький бежит.
Ко мне ль они? Меня ли ищут?
Заулыбались – так и есть!
И Лева отдаёт мне в пищу
Ещё не слыханную весть.
Он начал говорить и сбился...
Лишился, бедный, слов и фраз.
Неужто он освободился?!.
Иль всех освободил указ?!.
Но не дал говорить Володе
Лев – жестом проявил диктат,
Хотя он по своей природе
Был величайший демократ!..
И, ухватив меня за робу,
Лев потащил меня в барак,
Как жертву – в хищную утробу;
А там, в бараке был «бардак», –
Вопили изумленно зеки:
– Ты расскажи-ка, расскажи!.. –
На неказистом человеке
Сошлись все взгляды, как ножи.
«Кто это? Повар иль сапожник?
Придурок – точно, но – какой?»
– Да это лагерный художник! –
Вдруг услыхал я за спиной.
И человек, дрожа, сияя,
В слезах, решил уважить нас.
– Молчок! – компания честная
Застыла, слушая рассказ.
«Друзья, прислал освобожденье
Сегодня мне Верховный суд:
Мол, нет состава преступленья
И что, мол, органы учтут...
Ну что ж, коли учтут, прекрасно!
А вот ответственность нести!.. –
Пять лет я отсидел напрасно!
Но... только пять из десяти!..»   
Толпа нестройно загудела
(Слезу Художник уронил):
– Не в первый раз такое дело! –
Но здесь особый случай был.
Художник продолжал: «На воле
Я был художником, друзья,
Писал картины, был доволен...
Стремились местные «князья»,
Все те, что вылезли из грязи,
Мне попозировать с семьёй.
И вот на новогодний праздник
Я приглашен в их круг «святой».
И я пошёл, простите, грешник!
...Кончался пятьдесят второй...
Все были: главный эмгебешник,
Сам вождь партийный городской,
Директора заводов, замы,
Писатель (местный Лев Толстой!),
Чины военные и дамы –
Безвкусных модниц толстый рой!..
«Вождей народных» нравы просты,
Им все условности претят, –
Скорей за стол! И тосты, тосты
Под звон и чавканье гремят!..
И ни один герой питейный
Здесь малодушно не пьянел,
Лишь каждый тост, ещё «идейней»,
Бокалы радуя, звенел.
За всех вождей три раза пили
С вождём великим во главе,
За то, что немцев мы разбили,
За... – всё смешалось в голове!
Нет, столько пить я был не в силах,
Смекнул: не выдержу – помру...
И лил я – надо ж, с рук сходило! –
Всю водку в красную икру...
Но всё ж заметили другое –
Мол, недостаточно я пьян!
А для питейного героя
Такое качество – обман!
Обиды пьяных – наши беды, –
«Штрафная» чаша мне дана:
«Как  м ы  сражались до Победы,
Так  т ы,  Художник, пей до дна!»
– Я сам сражался под Берлином... –
«Вот молодец! Даёшь Берлин!
Не можешь? Вышибают клином
Любой замысловатый клин!» –
Я выпил. Снова мне налили:
«Смотри! За  С т а л и н а  –  бокал!
Ну, пей до дна!» – Так разозлили,
Что я их к... Сталину послал!..
И вышел вон... Чуть протрезвился –
В лицо январь бесшумно дул...
И дома я в постель свалился,
Не раздеваясь, и уснул.
И вдруг под утро постучали...
«За мной!..» (Как понял я?!) «Уже!..»
«Он спит», – соседи отвечали.
«Но я ж на первом этаже
Живу!..» – сверкнула мысль... Окошко
Я отворил... Ломились в дверь..
Я прыгнул в ночь... Завыла кошка,
А я завыл, как дикий зверь,
И, прыгая через заборы,
Прочь побежал под лай собак...
«Сейчас услышат... скажут – воры!
Поймают!.. Кабы да не так!» 
И я космической ракетой
По переулкам полетел,
Полуживой, полураздетый,
А подо мною снег горел...
...Потом лежал я в сараюшке
Под кучей старого тряпья.
Вблизи стояли две избушки,
И потому пораньше я
Ушёл, кляня судьбу-злодейку.
Хотя к чему её ругать? –
В сарае шапку, телогрейку
Нашёл – страшнее не сыскать!
Я брёл, а мысли донимали:
«Но как я смог от них удрать? 
Художник, мол, – не ожидали,
Что я горазд в окно сигать!»
И вот на дальнем полустанке,
Где только небо, бог и лес
И крест могильный на полянке,
Я потихоньку в поезд влез.
В дверь проскользнул я, как в лазейку.
В вагоне – люди... Задрожал...
Не снимешь с ходу телогрейку,
Так шапку мусорную снял...
Сейчас как гаркнут: «Нет билета! –
Вон!» – Весь я трясся в тишине...
И вдруг проворная монета
Упала прямо в шапку мне!..
Вторая.., третья... – Наши люди
Не разучились подавать,
Хоть охранители и судьи
Их рвутся перевоспитать.
В углу мне кто-то подал хлеба,
А кто-то сала целый кус!..
Да будет так, пока есть небо
И твой народ, родная Русь!» 
Опять унял слезу Художник
И продолжал: «Поехал я! –
Не выдал железнодорожник,
Не съела ни одна свинья!..
Я в город южный, белостенный
Приехал, братцы, за теплом,
Кой-как окреп и постепенно
Жить прежним начал ремеслом.
Сперва на рынке я халтуру
Через старушку продавал,
Потом обслуживал «культуру» –
То клуб, то школу, то вокзал.
Я паспорт приобрел фальшивый,
Билет военный – не пустяк!»
– Ну, молодец, сварганил ксивы! –
В восторге загудел барак.
«Женился в общем я, ребята, 
Не по расчёту – по любви
И зажил с Танею богато
На трудовые... на свои!..
Прошло три года. Съезд Двадцатый
На всю страну провозгласил:
Отныне Сталин – враг заклятый, –
Мол, тьму народа погубил!..
Невинным всем – освобожденье,
Кого он в Магадан упёк!..
И впрямь – их к нам из заключенья
Везут на  с а н а т о р н ы й  срок!
Лежат теперь под солнцем юга, –
Видать, не верится самим,
Что там их всех хлестала вьюга
По спинам сгорбленным, худым.
А я скрываюсь для чего-то...
Но мне жена шепнула: «Жди!
Пускай снега пройдут без счёта,
Пускай сто раз пройдут дожди!
Сперва проверь – надолго ль  э т о?!.»
И я послушался жену:
Ждал три зимы я и три лета,
Но – будоражило страну, –
Как прежде, славили свободу,
Клеймили Сталина кругом, –
Приятно глупому народу
Духовный чувствовать подъём!..
Шёл бурный пятьдесят девятый;
Забыл я, братья,  г д е  я жил!.. –
Пошёл я с Таней к адвокату –
Решился! Денег отвалил
Ему увесистую пачку,
Всё рассказал, как на духу:
Как быть? – Вот задал я задачку!
А тот уже в башке труху
Перебирал: «Откуда – деньги?..
Такая сумма!.. Вдруг – шпион!..
Я из-за них сгнию в застенке!» –
Пообещал «подумать» он.
Лишь мы ушли, как он помчался
С доносом страстным в КГБ,
Он с пачкой радостно расстался –
Ни рублика не взял себе!
Доносчик  н а ш,  он тем известен, 
Что бескорыстно служит он:
Предельно чист, предельно честен,
Предельно... страхом помрачён!..
Неразглашенье тайн клиента –
Ч у ж о й  юстиции догмат,
О коем в качестве студента
Не слышал даже адвокат!
Так, о презумпции  х и м е р ы,
Ну  н е в и н о в н о с т и, друзья,
Не знал ни следователь серый,
Ни прокурор и ни судья!
Четыре названных юриста
Не лезли в бой, скрестив рога,
А цели следовали чистой –
Признанье выбить из врага!
...Приехали... меня забрали...
Теперь всё было учтено,
На этот раз не подкачали –
Надёжно стерегли окно!..
Мне предъявили обвиненье –
Изобретенье Сатаны!..
Вот подлецы! – «Призыв к сверженью
Р у к о в о д и т е л я  с т р а н ы»!..
Но – нет фамилии!.. – Оттенки,
Мол, это, частности!.. Меня
Кляли за Сталина в застенке,
Его на митингах кляня!..
Знать, проучить меня решили:
Т е п е р ь  ругать разрешено,
А  т ы  ругал,  к о г д а  к а д и л и!..
А это, брат, не всё равно:
Ты против партии любимой
Т о г д а,  выходит, выступал?!
Что ж, посиди-ка ты, родимый! –
Мне суд десятку намотал...
Пять лет ушло из жизни к чёрту,
По сотне жалоб – в год, друзья...
Лишь нынче, в шестьдесят четвёртом,
Ответ мне – не виновен я!..» 
Все загалдели: «Да-а,  т а к о г о
Никто не слыхивал, браток!..» 
Хотел сказать мне что-то Лёва,
Но слова выдавить не смог:
Раздался треск, короткий, резкий,
Не здесь, а где-то за окном...
Мгновенно в этом хлёстком треске
Мы голос смерти узнаём...


Продолжение – Глава двадцать восьмая. Лагерный Апостол Пётр.
http://stihi.ru/2009/11/17/3509