ЗОНА. Глава двадцать пятая. Исповедь палача

В курилке взвился хохот мрачный,
Загородивший солнца свет. 
– Вратарь республики барачной!
О чём задумался? Привет! –
Вдруг бархатистым баритоном,
Придав звучанью мягкий тон,
Дав волю тёплым обертонам,
Меня окликнул кто-то... Он! –
Конечно, господин Стопчинский,
Каратель и аристократ!
Мне надоел тот хохот свинский,
И я, признаться, даже рад
Немного был его явленью:
Речь посвятит он своему
Очередному приключенью,   
Дав пищу моему уму.
Но, чтоб уму ту пищу дали,
Я попросил мне дать ответ:
Чего на этом трибунале
Ему не сбросят десять лет?
Он прыснул: «Я подать прошенье
Насчёт сниженья не могу:
Я не пойду просить прощенья,
Юля, к заклятому врагу.
К тому же речи о пощаде
Не может быть, хоть вой, хоть плачь!
Я был в карательном отряде. –
Он гордо выжал. – Я палач!
Палач по отношенью к красным!
И даже – к детям, старикам,
К их власти дьявольской причастным!
Ты приглядись к моим рукам:
Они в крови чужой по локти! –
Он гордо, дико произнёс. –
На них следы рыдавшей плоти,
На них следы кричавших слёз!
Горжусь – я убивал евреев,
Я убивал большевиков
И всех пособников злодеев –
Младенцев, баб и стариков!» –
Нечеловеческие звуки
Из глотки – как из-под земли;
Его протянутые руки,
Вдруг показалось мне, росли!..
Росли, росли – небес коснулись...
Подобны чёрным облакам,
Закат, за горло взяв, сомкнулись...
И кровь по тоненьким рукам
С ладоней толстых заструилась...
Качнулся я, глаза закрыв;
В ушах, как жертва, сердце билось...
Я глянул снова – вижу: жив.
И Саша, тоже тварь живая,
Мой недруг, мой заклятый друг,
Стоит, ладони потирая
Коротких волосатых рук.
Он для меня давно развенчан,
Но делаю наивный взгляд:
«Как?! Убивал неужто женщин
Ты – офицер! Аристократ!»
Прикрыл он паузу улыбкой:
«Я понимаю... дворянин...»
Улыбка паузою липкой
Сменилась. «Случай был один...
Я женщину убил. Не каюсь –
Я чист пред богом и людьми, –
Я защищаясь,  з а щ и щ а я с ь! –
Убил ту женщину, пойми!
Всё было так: при мягком свете
Окна, усевшись в полутьму,
Я докладную в кабинете
Писал начальству своему.
Почти готова рапортичка...
Мой почерк в штабе был в цене...
Вдруг террористка-большевичка,
Как буря, ворвалась ко мне, –
В комендатуру в платье белом
По делу якобы вошла, –
Сжимает правой – парабеллум,
Лимонку – левой занесла!..
Руками этакими к розам
Ей прикасаться бы и жить!
Нет! – Крикнув фанатичный лозунг,
М у ж ч и н у  бросилась убить! –
Меня, красивого, спортсмена!... –
Против природы, мразь, пошла!..
Но кольт я выхватил мгновенно,
Как смерть, из ящика стола.
Одним лишь выстрелом умелым
Её свалил я наповал.
Я не вставал и парабеллум
С лимонкою не поднимал.
Я позвонил без промедленья
И труп её убрать велел...
Приподнятое настроенье
Потом я целый день имел».
Он явно не в своей тарелке
Был оттого, что сгоряча
Свои кровавые проделки
В презренной роли палача
Мне описал; он понял: в шоке
Я пребываю, хоть молчу, –
Из жизни извлекать уроки
Приходится и палачу!
Чтоб я с ним в будущем якшался,
Он новый выдумал мотив
Убийству женщин:  з а щ и щ а л с я,
О д н а ж д ы  женщину убив!
И, чуя, что в его балладу
Я не поверил ни на грош,
Он, пряча мягкую досаду,
Мне прогудел: «Сейчас поймёшь
Ты, почему я так жестоко
Карал врагов... То божий перст...» –
Полез за пазуху глубоко
И вытащил нательный крест
Коротким пальцем волосатым –
Орудье смерти древних лет;
На нем стопчинскими когда-то
Распят был Жид, им нёсший Свет.
Увы, видать, происхожденье
Вполне еврейское Христа
Не находило отраженья
В мозгах носителя креста.
«Ещё: вы с Васей пошутили
Со мной седьмого ноября,
«Поздравив» с праздником, – смешили
Меня, как сам ты понял, зря.
Хоть чувства юмора с рожденья
Я несомненно не лишён,
Услышав ваше «поздравленье»,
Я был, ты помнишь, огорчён.
Я счёл бы шуткою отличной
Ту вашу выходку. Увы!
В тот день ношу я траур личный,
Чего тогда не знали вы.
В тот день и год в своей квартире
На Невском отдыхал мой дед.
Понятно, был он не в мундире,
А по-домашнему одет.
Лежала на ковре собака
Редчайших аглицких кровей,
И в кресле дед читал Бальзака,
Водя рукой по шерсти ей.
Горел камин и брызгал светом
На полки книг и на софу,
На золотую цепь с брегетом,
На рать хрустальную в шкафу.
Вдруг – в двери стук. Вошли матросы
В крестах из пулемётных лент.
Винтовки, зубы, папиросы...
– Вы! Предъявите документ! –
Штыки – их власти аргументы –
Перечеркнули мирный свет.
– Мои – всё это – документы! –
Им показал на книги дед.
В его словах подвох почуя,
Звероподобный красный скот
Вскричал истошно: «Бей буржуя!» 
И деду выстрелил в живот...
Скончался дедушка на месте...
Когда пришли к нему потом,
В крови был весь нательный крестик,
И весь в крови – Бальзака том...»
Рассказ трагический был складен,
В него бы мог поверить я,
Но факт упрямый беспощаден
К красивым байкам бытия:
Мне этот миф ещё на воле
Поведал перекупщик книг;
Лишь выступал в нём в главной роли
Плеханов, видный меньшевик.
Но существует жизни проза
Всем фантазерам на беду:
Он умер от  т у б е р к у л ё з а
И – в  в о с е м н а д ц а т о м  году!..
Потом не раз услышу толки
От  о б ъ я в и в ш и х с я  «дворян»,
Как деда их у книжной полки
Убил взбесившийся Иван –
По духу красный, нравом серый!..
Стопчинский свет стряхнул с лица:
«Я мщу не только им за веру,
За деда, но и за отца.
Нет, «культа личности невинной»
Он «жертвой» не был никогда;
Был оскорблен бы род старинный,
Не делай красным он вреда.
Весь род наш ненавистью ровен
Был исстари к бунтовщикам;
Отец  д е й с т в и т е л ь н о  виновен
Был в том, что мстил большевикам.
Он был в Промпартии... Знакомо
Тебе названье?.. Молодец!
Его была в ней роль весома.
Был видный инженер отец,
Один из лидэров. Хозяев
Кремлевских он терпеть не смог.
Хотел их свергнуть, негодяев...
Не расстреляли – дали срок.
Он умер в лагере. И мщу я
За государя, наконец,
За всех дворян, за Русь святую,
За скорбный крестный их венец!»
...Небесный свет не удержала
Земля, и потемнела высь,
И тело вечера впозлало
В любую щель, в любую мысль.
То тело тёплым было, нежным,
И звёзды – сумрака слова –
По деревам путём безбрежным
Стекали рекам в рукава.
Их с неба, знать, струил создатель...
«Послушай, Саша, ты – за строй,
Где частный есть предприниматель,
Ты говорил мне, но, постой, 
Тогда в капитализм маршруты
Россия выберет. Как встарь,
Феодализма атрибуты –
Дворянство, властный государь
Ей не понадобятся». Саша
Мне возразил: «Нет, ты не прав.
Ведь в чём была идея наша?
Наш государь гарантом прав
Сословий всех надёжным будет,
Не управлять, а охранять!
И несмирение остудит
Его державная печать.
Приход большевиков – случайность,
Взрастил нам Керенский врага!
Пусть общество шагнуло в крайность, –
Что ж, отошло б на полшага,
И государь, что не у власти,
Но уважаем нами был,
Опять бы занял трон... О счастье!
Россия набралась бы сил!
Но, справясь с чуждою стихией,
Россия стала бы иной,
И царь бы правил вновь Россией,
Но не монархией простой,
А новой – конституционной,
И – как отец, а не тиран,
На базе истинно законной
В кругу заботливых дворян.
И свод незыблемых традиций,
Которым верен наш народ,
Провел бы строгие границы
Для всех неслыханных свобод.
Ведь Православие, Народность
И обожание Царей
В грядущем не придут в негодность
Для русских праведных людей.
При абсолютнейшей свободе
Большевикам бы был запрет:
Тепло заботясь о народе,
Мы б им сказали строго: «Нет!»
И превентивно, для порядка,
Не нарушая прав ничьих,
Повесили б их два десятка
Для устрашенья остальных!
А абсолютную свободу
Имел бы деловой народ,
Чтоб богатеть... Понятно, сброду
Не полагается свобод.
И чем богаче б становился
Предприниматель деловой,
Тем лучше жил бы и трудился
Им нанятый мастеровой.
Так, созерцая процветанье
И ощущая благодать,
Забыл бы глупое желанье
Серяк бузить и бунтовать!..»
Тут Саша так разгорячился,
Что, хоть я в здравом был уме,
Мне показалось – он светился
И даже мрачно тлел во тьме.
Трибун, а не крикун горластый,
Чтоб даром не растратить пыл,
Апологет дворянской касты,
Глотнув молчания, остыл.
И он, как все апологеты,
Мог похвалить врага порой, –
Сказал он: «Многого Советы
Достигли, но, конечно, строй
Д э м о к р а т и ч е с к и й  в России,
Монарху вверившей престол,
Их многократно в ратной силе,
В труде, в науке б превзошёл.
Мне всё же угодили стервы
Большевики в  о д н о м  из дел:
Мерзавцы? – Да! Однако первым
Н а ш,  р у с с к и й,  в космос полетел!
Ведь, погляди, и коммунисты, –
Хоть это им запрещено, –
В душе-то – националисты! –
Иначе быть и не должно!
Ведь человек душою чистым
Рождается, и он не быть
Не может националистом:
Рождён он Родину любить
И в честь её творить геройство!
Врождённый национализм –
Его естественное свойство;
А ин-тер-на-ци-о-на-лизм –
Духовный опиум – отчасти,
Отчасти – выдумка жидов...
Но грянет час – придём мы к власти...
Когда?... Сказать я не готов...
Дела идут всё хуже, хуже...
Бандеровцев и грешных нас
Друзья и братья по оружью
Открыто предали сейчас.
Кто?! Люди лучшие движенья,
За кем легко на смерть пойдёшь!
И – подписали заявленья:
Не заявленья – в спину нож!..
Их нам по радио читают,
Чтоб мы исправились, «зверьё»,
Что прошлое, мол, «осуждают»
Они «преступное» своё!..
Подонки! Бросить войско в поле!...
Вассалов предал господин!..
Из них уж многие на воле.
Недавно приезжал один,
По радио вещал, старался, –
Р у к о в о д и т е л ь  НТС!
Попал в Россию и попался:
Был человек – и вышел весь!
Он в лагере меж нас метался,
Искал концы и наконец
В  и д е я х  р а з о ч а р о в а л с я
И отошел от нас, подлец!
Заметил с точностью мельчайшей:
«Хоть здесь к властям почтенья нет,
Для зеков Ленин – величайший
Незыблемый авторитет!»
Ну что тут скажешь? Хоть предатель,
А правду выдаёт он, гад,
И – горькую!.. Правдоискатель,
Спустившийся за правдой в ад!..
Не первый он – не он последний,
А он мне – словно в сердце клин:
Ведь не холоп он из передней,
Подумать страшно  –  д в о р я н и н!
Будь он мужик, что пашет, сеет,
Холоп, живущий без хлопот!..
Тому, кто мужичину взгреет,
Он многолетье и поёт!..
Но  д в о р я н и н!!.. Всё предал... веру...
Редеют славные ряды...
Пришили в Мюнхене Бандеру...
Чекистов, видимо, труды. 
И для оуновцев, понятно,
Убийство это – в спину нож...
Ты, может быть, сперва превратно
Меня, наивный друг, поймёшь,
Но о покойном человеке
Сказать мне правду честь велит:
Ты помнишь, как рыдали зеки,
Когда был Кеннеди убит?
Быть может, было то жестоко –
Одобрил я его удел,
И счёл я всё веленьем рока,
Хоть по-людски его жалел.
Всё так на свете растяжимо,
Но важно  д е л а  торжество!
Ведь было так необходимо   
То  у с т р а н е н и е  его.
Н е о б х о д и м о  –  не в обычном,
А в историческом ряду;
Он был умён и честен лично,
Но это было, на беду,
Всем красным на руку. Кого-то
Смутил тот выстрел – не меня.
Мне симпатичен Голдуотер!
Хочу, студент, дожить до дня,
Когда войной священной Штаты,
В стальной кулак всю мощь собрав,
Пойдут на бастион проклятый
Коммунистических держав.
Представь себя освобожденье:
Крушенье лагерных ворот –
И зоной в сдержанном движенье
Американский танк идёт!
И мы, навек расставшись с горем,
Начальство – в петли, на суки!
А надзирателей мы порем
Им в назиданье – мужики!..
Вот красота! Всех хамов – в палки!
А этих, красных, – на сучок!»
И Саша маленьким и жалким
Вдруг стал, как ветхий старичок;
Весь как-то сгорбился и сжался
В какой-то серенький комок. 
– Ну, я пойду, – он попрощался
И затерялся, как сверчок.

-----
Продолжение -  Глава двадцать шестая. Дом свиданий. http://stihi.ru/2009/11/17/3379