поэзия вершина бытия

http://music.privet.ru/user/uolsky/file/223216062?backurl=http песня МАМОНТЫ


http://www.pctvl.lv/?lang=ru&mode=rakurs&page_id=6809
Латвия
Дом культуры
Константин Кедров: «Поэзия – вершина бытия»
Автор: Андрей ПЕТРОВ


Российский поэт-авангардист и философ – об искусстве, субъективном идеализме и политической мерзости

 

1 марта в Риге состоялся очередной Гуманитарный семинар (Seminarium hortus humanitatis) под водительством Сергея Мазура, впервые посвященный поэзии. Латвийскую столицу почтил своим визитом российский Стихозавр Константин Кедров с супругой – поэтессой Еленой Кацюбой (Стрекозой). Напомним, что в № 8 «Ракурса» от 23 февраля Константин Кедров уже был представлен нашему читателю в статье Людмилы Нукневич «… как стрекозиная стая над прудом из звездного неба». Кроме того, с материалами самого семинара можно ознакомиться на сайте www.shh.neolain.lv.

Константин Кедров – поэт-авангардист. Говоря проще, его творческий путь (более чем полувековой!) во многом не совпадает с дорогой, проторенной Пушкиным & Co. Не умаляя роли «нашего всего» в роли отечественной культуры, заметим, что в годы советской власти пушкинская эстетика была признана «единственно верным учением» и было сделано все, чтобы слово «авангард» в искусстве стало ругательным (вспомним «пидорасов» Хрущева). И если бы при Сталине «нестандартных» поэтов не расстреливали, а при следующих генсеках не гноили в психушках, мы бы (все, а не только искусствоведы) лучше понимали современную поэзию, а теорию «метаметафоры» знали бы, возможно, со школьной скамьи. Правда для самого первооткрывателя этого явления метаметафора – «не теория, а итог поэтической деятельности». То же самое можно сказать и о его знаменитой монографии «Поэтический космос», принесшей ему докторскую философскую степень.

Так сложилось, что ваш покорный слуга был не только одним из ведущих семинара «Русская поэзия: новации и традиции» в доме Москвы, но и встречающим-провожающим его российских участников. Времени на общение, учитывая краткосрочность визита, было крайне мало. Но даже эти короткие «прогулки с Кедриными» запомнились не только разговорами о балтийской погоде. Предлагаемое «сборное» интервью складывалось из разговоров на вокзале, в кафе, но больше на ходу, по пути, например, на радио или в Дом Москвы.

 

Россия: алмазы, нефть, поэты…

 

-- Встреча с латвийской публикой оправдала ваши ожидания?

-- Я бы отметил ее доброжелательность и корректность, хотя то, что я говорил, нравилось, конечно, не всем. Думаю, что большинство из присутствующих в зале (около 160 человек. – Ред.) пришло просто на «творческую встречу», это не была сугубо поэтическая аудитория. Вообще же мне жаловаться грех: в любом городе, где я выступаю, есть мои читатели.

-- У поэтов особый слух. Каким вам показался латышский язык, который вы наверняка слышали в эти дни?

-- Он певучий, нежный, ласкающий слух. Очень похож на ваш воздух – у вас очень легко дышится.

-- Семинар был поэтическим, но без политики не обошлось. Вот вы назвали Андропова и Брежнева мерзавцами. Не резковато?

-- «Мерзавцы» – это еще слишком мягко. Нюрнберг по ним плачет! Как назвать человека, который делал клистирные клизмы Сахарову?! Как назвать Андропова, который повесил в Будапеште, в подвале дома, где жил, Имре Надя, «товарища», с которым в этом доме пил чай?! Имре Надя, который был советской ориентации политическим деятелем, занимал компромиссную позицию по отношению к восставшим (Речь идет о «венгерских событиях» 1956 года. – Ред). Я человек такой, что готов убить того, скажет, что при них было все хорошо. Это был концлагерь духовный, мы даже не имели права читать то, что хотели. Другое дело, что мы их обманули и все равно читали. И говорили, что хотели, не только на кухнях. Я выходил к студентам (Кедров 17 лет преподавал в Литературном институте на Кафедре русской литературы. – Ред.) и говорил им то, что и вам сейчас. Я и тогда был свободным человеком. Ну да, я поплатился, пришли из КГБ, завели дело об антисоветской пропаганде. Ну, изнасиловали студентов, заставили подписать, что под влиянием моих лекций они кто крестился, кто из партии вышел. Ну, пригрозили мне тюрьмой – и я написал заявление об уходе якобы на творческую работу, а на самом деле в безработицу на пять лет.

-- Хорошо, что это в прошлом. А что сегодня? Какие времена переживает российская поэзия сегодня?

-- Удивительная вещь: Россия переживает такой расцвет поэзии, по сравнению с которым даже космический прорыв начала XX века не столь грандиозен, как то, что происходит сейчас. Просто несколько неожиданная ситуация. Так же, как Россия, живя на алмазах и на нефти, не умеет этим богатством пользоваться и все это уходит в пустоту, примерно так же Россия сейчас, располагая неслыханными духовными сокровищами современной поэзии, я подчеркиваю, поэзии, поэзии и еще раз поэзии, не знает, как этим богатством распорядиться. Россия настороженно и изумленно смотрит, почему это мир испытывает явный интерес к современным русским поэтам, несмотря на недостойное, с точки зрения мира, поведение империи.

-- Сегодня любой поэт может издать сборник – были бы деньги. А у талантливых и бедных появляются меценаты-спонсоры. Может, не все так плохо?

-- Заговора против поэзии сегодня нет, слава богу. В этом отношении нынешняя власть лучше предыдущей. Но разрушена система кровеносная. Страна не знает о существовании поэзии. Я все-таки думаю, свобода – родина всего мира, а место пребывания свободы – в поэзии. Поэзия сама по себе настолько пронизана духом свободы, что никакие политические партии, никакие парламенты это заменить не могут. И то, что сейчас действительно российский читатель отлучен от своей поэзии – это очень опасно, это пахнет тоталитаризмом. Мысли и чувства людей выражают писатели и поэты. И никто другой этого сделать не может: ни политик, ни социолог, ни экономист. Раз люди отлучены от литературы, значит, страна себя не слышит и не видит.

 

Авангардисты и заднепровидцы

 

-- Вы помните, когда вы написали первое стихотворение?

-- Я вам даже назову дату: 23 февраля 1957 года. Помню, был солнечный день. Я тогда написал:

Триста лет мы шли по этим пескам,

Триста лет палило над нами солнце,

И так же, как 300 лет назад,

Нас ненавидят алжирцы.

Песок набился в каждую щель,

Песок разъедает потное тело,

Я вытряхиваю его,

Но он, как алжирцы, неуловим.

Все вокруг говорят о своей свободе.

Свобода Франции велит убивать свободу Алжира.

Но разве же есть у свободы родина?

СВОБОДА – РОДИНА ВСЕГО МИРА.

И я кричу, раздирая песок руками:

Дайте же мне единственную свободу – СВОБОДУ – НЕ УБИВАТЬ.

Удивительно даже, что этот белый стих тогда напечатали. И сегодня это строки не устарели: поставьте на место Алжира Ирак или Афганистан.

-- Вы вообще чаще используете именно свободный стих. Это установка или «так получается»?

-- Понятие «свободный стих» – нонсенс. Если несвободный, то и нестих:

Земля леТЕЛА

по законам ТЕЛА,

а бабочка леТЕЛА,

как хоТЕЛА.

-- А нельзя ли в трех словах объяснить читателю, что такое метаметафора?

-- Метафора, присутствующая в языке, метафорой не является. Только метафора новая, созданная поэтом, может стать поэтическим образом. Она-то и названа мною метаметафорой. Новизна образа – важнейший признак поэзии. Например, Нагорная проповедь Иисуса Христа – одно из высших проявлений поэзии. Самым гениальным стихотворением ХХ века я считаю формулу Эйнштейна Е = мс2.

-- Вам приходилось участвовать в знаменитых спорах «физиков» и «лириков» середины прошлого века?

-- Мне было легче с физиками: я по наивности полагал, что они и будут моими читателями в дальнейшем. Но Сергей Капица мне как-то сказал, что его любимый поэт – Пушкин… Но у Пушкина «Евгений Онегин» и почти вся поэзия есть ни что иное, как гениальная проза в стихах. Что касается филологов – то это безнадежно. У них шеи повернуты назад. У русских это вообще традиция – жить прошлым. У Гете во второй части «Фауста» появляется проктофантасмист – задопровидец. Поэт не может быть задопровидцем.

-- Он должен быть авангардистом?

-- «И сказал Бог: «Да будет свет», – и стал свет». Это авангард.

 

О хорошей водке и плохой политике

 

-- Я помню ваши учебные передачи на телевидении в 80-е, которые вы вели с большим артистизмом. Никогда не хотели быть актером?

-- Моя мама, кстати, была актрисой. А отец – режиссером мейерхеольдовской школы. Так вот он сказал: «Только через мой труп!» Но в 7 лет я играл в постановке отца по пьесе Шварца «Золушка». Играл гнома, который приносил Золушке хрустальные башмачки на шелковой подушечке.

-- Вы сторонитесь политики, а ведь столь чтимый вами ранний Маяковский хотел помочь улице, которая «корчится безъязыкая»…

-- Нет, мне совсем наплевать на улицу. Меня интересует только личность. Такие слова, как общество, народ, государство, кроме скуки, у меня ничего не вызывают. Я тут не оригинален, еще Ганди говорил, что это все чушь и обман. Их нет на самом деле. Кто-то говорит, что он – государство, кто-то – что он народ и т.д. Я всегда чуждался, чуждаюсь и буду чуждаться политики. Вот мой старший, но не наставник, конечно, но покровитель Михаил Светлов говорил, что водка бывает хорошая и очень хорошая. А о политике я скажу так: политика бывает плохая и очень плохая. Во всяком случае, для поэзии она всегда губительна.

-- Какие советы вы дали «юноше бледному, со взором горящим», то есть юному поэту ХХI века?

-- Вы цитируете Брюсова. Но первый мой совет будет антибрюсовским. У него: «не живи настоящим, только грядущее область поэта». Я же считаю, что только настоящее – область поэта, потому что прошлое и будущее легко рокируются и всегда присутствуют в настоящем. «Сам же себя полюби беспредельно»: с этим я как абсолютно субъективный идеалист, пожалуй, соглашусь. «Поклоняйся искусству, только ему…»: полностью согласен, потому что искусство дает человечеству возможность видеть свою перспективу, расширяет понимание жизни. Особенно это касается поэзии. Поэзия – вершина жизни.