Над Полем Куликовым

НАД ПОЛЕМ КУЛИКОВЫМ

(Поэма)



Опять над Полем Куликовым
Взошла и расточилась мгла...
              Александр БЛОК

О жаворонок птица, красных дней утеха,
взлети под синие небеса,
посмотри на сильный град Москву,
воспой славу великому князю Дмитрию Ивановичу
и брату его Владимиру Андреевичу.
То буря соколов несет
из земли Залесской в поле половецкое...
             Софоний РЯЗАНЕЦ, “Задонщина”

Посвящение

Восток или Запад глухими ночами
точили кинжал и копье.
Убитые в Поле упорно молчали
про светлое имя Твое.
Стуча сапогами,
умело и люто
топтали тебя палачи...
Но в час грозовой
и Козьма, и Малюта
Тебе отдавали мечи.

 
ЧАСТЬ 1. НАДЕЖДА. 1360-1380 годы

Утративши веру, святые
навек уходили в скиты.
Я в истины верил простые,
но нет на земле простоты.
Бездумно я жил и беспечно,
но встал надо мной, молодым,
отечества дым вековечный,
любви несвершившейся дым.
Со временем спорить не в силах,
искал я опору себе
во мгле изначальной России,
в давно позабытой судьбе.
А если в былое вглядеться,
встает из страданий и строк
России сиротское детство —
начало и наших дорог.

1. Начало пути. 1360 год
Оплывало и гасло тяжелое зимнее солнце.
В ледяных облаках догорал сумасшедший закат.
Равнодушие елей, угрюмо-зеленых и сонных,
да на редких полянах — избенки, вразброс и вразлад.
Тихо пели полозья. Дорога ползла, подпевая.
Монастырские клячи тянули версту за верстой.
Эти черные избы, снега, без конца и без края,
на цветистой земле именуются Русью святой.
Ей еще пережить сумасшествия, страсти, и страхи,
гнев исконных царей и угрюмую злость мужиков.
Голубая земля помнит пахаря в белой рубахе.
Черноземное небо считает костры степняков.
Не повинна ни в чем и во всякой вине виновата,
для далеких ясна, непонятна живущим на ней...
Поле сходится с небом. Везут убиенного брата.
Захмелевшая тройка летит, не жалея коней —
напрямик, по эпохам, на грани беды и победы...
Это будет.
                А ныне — задвинут ордынский засов.
Чтоб История взвесила пробы свои и пробелы,
в этот сумрачный век выверяются чаши весов.
Только — чьими глазами немая эпоха глядела,
и кому предвещало великую рать воронье?
Друг без друга, отдельно немыслимы Слово и Дело.
Значит, встретятся двое измеривших время свое.

...Вместо князя Ивана, недавно почившего в бозе,
отрок Дмитрий Иваныч сидит на московском столе,
а Софоний, ровесник его, в монастырском обозе
по вечерней заре подъезжает к Залесской земле.

Из песен Софония:
Над обрывом коня успокой,
поцелуй перед боем копье.
Тяжко стонет под вражьей рукой
за рекой дорогое твое.
Горький ветер степной стороны,
уходящего благослови,
ибо смертная доля войны
неизбежна, как доля любви...
 
2. Сомнение. 1374 год

Помолиться у Троицы Дмитрию вздумалось ныне,
чтоб расстаться с грехами по-новому понятых дней.
Ожидавшая сына, в столице осталась княгиня.
Выезжали до света, в пути торопили коней.

Утро выдалось серое.
                В келье игумена Сергия
по бревенчатым стенам ползла из углов темнота.
Незнакомый послушник растапливал печку усердно.
“Видишь, князь, молодца? Из Рязанской земли, сирота.

Ловок песни слагать... А возьмешь его, княже, в дружину?
Ну, какой из него псалмопевец, чернец, книгочей...
Мне, смиренному мниху, немало годков прослужил он —
пусть послужит тебе.
                Приближается время мечей”.

И, когда возвращались, Софоний скакал за санями.
Князь угрюмо ворчал: “Не смиряется, рубит сплеча,
все твердит о мечах... А случится неладное с нами —
и московского дела навеки погасла свеча”.

Но знакомые с детства, далекие, смутные планы
возвращались опять,
                и неслись по дорогам гонцы,
к стенам камень возили, и в домницах корчилось пламя:
день и ночь на посаде ковали клинки кузнецы.

 
Говорит Софоний:
Мы странно обессилены привычкой к отрицанию,
родившейся из веры, надежды и любви.
Колокола разбужены вестями о восстании,
но закалять восстания приходится в крови.
А если княжье воинство за Ярославль укроется
и выдаст возмутившихся татарскому копью?
Пройдет пожаром конница, и тяготы утроятся,
и запируют вороны в растоптанном краю!
И как от понимания прийти к преодолению,
когда все кости сломаны в Батыевы года?
Мы клонимся под тяжестью иного поколения,
нет на Руси живой воды, лишь мертвая вода.
 
3. Встреча. 1375 год

Толклись, кричали, объяснялись знаками,
как брызги, бились о кремлевский камень,
мгновенно исчезали в этой накипи
и снова возникали пузырьками.
Немного проясняло расстояние.
Вблизи, среди людей, скользящих мимо,
чтоб ухватить цвета и состояния,
в орбите бегал глаз неутомимо
и застывал, бездумно и растерянно,
пытаясь ухватить обрывки смысла...

Вдруг — вспыхнуло лицо из тени терема
и круговерть немыслимую смыло.
В нем не было крутой определенности,
что часто называют красотою,
но теплый свет, победа мимолетности
над равнодушной вечной мерзлотою;
Минута поднимала и звала за ней,
догнать —
                и под сапожки с маху душу ей!..
Но спутник шепотком: “Вон девка князева...”
И взглядом показал на промелькнувшую.

Из песен Софония::
Пускай не сосчитаны тернии,
остались бы звезды ясны!
Они снисходительно терпят
признания наши и сны,
горят, отрешенно и немо,
но в тихих ночах ноября
порою срываются с неба,
счастливой приметой даря.
 
4. Поход на Тверь. 1375 год

Дмитрий:
Так ты жалеешь о Твери?
Софоний:
Нет, не жалею, князь - мне страшно.
Ты помнишь, как у Тьмацкой башни
в пожаре мерк огонь зари?
Опомнись, князь, свои своих!
Ведь также и Рязань горела...
И, как тогда, свистели стрелы —
я долго слышал посвист их...
Там русские пробиты брони,
и на крови растет Москва.
Дмитрий:
Софоний, а Мамай, Литва?
О них ты позабыл, Софоний?
Ты что хотел бы — по любви
сойтись не в сече, но в совете?
Так знай, что крепче всех на свете
стояли храмы на крови!
Свои своих...
                Крестом клянусь,
я Тверь сожгу, Смоленск и Полоцк,
но час придет, я выйду в Поле
и заслоню Москву!
Софоний:
А Русь?..

Говорит Софоний:
Тревожную силу ручьи, словно вздутые вены,
несут по земле — значит, время судить и карать.
Нам каменный Кремль возводить из сомнений и веры
и кровью великой платить за великую рать.

И пусть нам пророчат еще повороты крутые,
а слово “победа” звучит для иных как “беда”,
но страх и отчаянье, горькую память Батыя,
весенние воды уносят уже навсегда.
 
5. Надежда. 1377 год

Не на Красном крыльце у княжого плеча —
по Кремлю ты идешь стороной.
Ах, ночная княгиня, дневная печаль,
ты мечтала о доле иной.

Ну, а что пожелать, если князю мила,
если золотом пальцы звенят?
И походка легка — да душа тяжела,
да тревожит непрошеный взгляд.

Что он дарит тебе, чем он мучит тебя,
неприметный дружинник княжой,
что он шепчет вослед, то грозя, то скорбя,
для тебя неизбежно чужой?

Ты его не люби, ты его оттолкни,
да свершится над ним колдовство!
Он поет о тебе — и в далекие дни
долетают напевы его.

 
Из песен Софония:
Шутила, шептала, шуршала листами
старинных историй, тревогу тая,
моя долгожданная, двадцать шестая
усталая осень, надежда моя.

Моя отлетевшая, горькая птица
жила, ворожила, сводила с ума,
случайная странница, или страница
из Книги Судеб,
                или Книга сама?

Нежданная слабость, всесильная сила
мои перепутала дни и дела,
цвела и светила,
                и вдруг отпустила,
ушла, позабыла, руки не дала!
Ни Слово, ни Дело, ни вольная воля,
бесстрастное время приносит покой.
Но в мир мы идем, ожидая того ли?..
Ушла, позабыла, махнула рукой!
 
6. Прощание. 1380 год

Она смотрела в сторону, она играла перстнями,
искала полновесные и верные слова.
“Ты — княжеским дружинником, с походами да песнями.
Помучит и забудется... А у него Москва”.

Весна шумела в городе, разбрасывалась лужами,
Чернела обнаженная, размякшая земля,
дотаивал последний снег, ненужный и простуженный,
и небо круто выгнулось над стенами Кремля.

“Я знаю, он отважится, и нить веков завяжется,
погиб мой прадед, кажется, в Батыевы года...
И сказка о живой воде по-новому расскажется.
В грехе ли, в беззаконии — я с князем навсегда”.

Ушла и, уходя, еще искала оправдания
ненужности чужой судьбы, свою судьбу любя.
Дозорный с вышки башенной глазел на расставание
и песенку Софония мурлыкал про себя.

  Из песен Софония:
Милые, те, что не с нами,
те, что не нам суждены!
Все начинается снами.
Быстро кончаются сны.

Ты поспешила с ответом
или не так поняла.
Все начинается светом.
Но расточается мгла...
 
ЧАСТЬ II. БЕРЕГ НЕПРЯДВЫ. 1380—1384 годы

Вы помните давнее “Слово”
о славном погибшем полку?
История только основа.
Все будет на нашем веку.
Для нас предначертано явно
смешение зла и добра,
высокая дыба Ивана,
широкая плаха Петра.
Минутные краски минуя,
в узорах умов и имен
отчетливо видим прямую
и грубую пряжу времен.
Прошедшее души сжигает
Идем по горячей золе.
Над нами эпоха другая,
но корни — в отцовской земле!
И мы, миллионная крона,
мы живы от этих корней!
Для жизни нет вечного,
                кроме
извечной тревоги о ней.

 
1. Накануне. 1380 год

Забыты беды и заботы,
гуляй, дружина, до утра!
Для песен самая пора,
да не поется отчего-то.
Негоже воину скучать!
Как душно здесь...
                Быть может, снова
уйти из терема хмельного,
в окно высокое стучать,
стучать, не чая достучаться,
стучать и два, и три часа...
Не надо верить в чудеса.
Они случаются не часто.
Остановился у порога
в растрепанной тени куста
Нам помогает темнота
найти себя, звезду, дорогу,
найти, нащупать, сохранить
среди глухих противоречий
идущую от давней встречи
судьбы связующую нить.

Когда-нибудь я опишу,
немногословно и правдиво,
свое диковинное диво,
чему я верю, чем дышу.
(Собравшиеся в дальний путь
и непривычные к потерям
мы слову “никогда” не верим,
мы говорим—“когда-нибудь”).
Гнетут сомнения и сны.
но в сердце крепнут год от года
из одиночества — свобода,
и музыка — из тишины.
И все ясней в пути земном,
что истинно и что неверно...

Но в сумраке иного века
Софоний думал об ином,
на лунный блеск ее окна
смотрел, светло и напряженно,
когда от терема княжого
неслышно подошла она.
Сказала:
                “Пусть об этой встрече
князь не узнает ничего.
Прошу, обереги его
в невиданной грядущей сече”.
Затихли легкие шаги
и звон колец, и шелест платья,
а он все повторял заклятье —
“Обереги... Обереги...”

Говорит Софоний:
Князю — княжить.
Граду — жить.
Воля стоит дорого.
Руки ли крестом сложить,
ублажить ли ворога?
Или кинуться навстречу?
Конницу, что кость, мечи!
На чеканные оплечья
упадут мечей лучи...
 
2. Поход. 1380 год

Пора, настал урочный час,
и силы не покинут нас,
забыта горькая Каяла.
Со всех краев, со всех концов
идут дружины удальцов,
подобной рати не бывало!

А князю все казалось мало,
а князь все новых слал гонцов.

Кровавый труд и тяжкий меч
свершили дело единенья,
сковали неразрывно звенья
и смертных сеч, и братских встреч.
Презреть бичующую плеть,
ответить на удар ударом,
воздать татарское татарам,
неодолимых одолеть —
тут мало дедовской отваги.
Теснее сдвинулась земля.
У стен Московского Кремля
заполыхали наши стяги.
Мы несвободу утверждали,
растили стены, рыли рвы...
Но за державностью Москвы
такие открывались дали!..

Из песен Софония :
Поднимите, конники, стяги,
распахните навстречу свету.
Позабудьте ночные страхи.
Позабудьте ухмылку смерти.
Освятите копыта пылью,
белобрысые княжьи кмети.
Позабудьте страшные были!
Позабудьте ухмылку смерти!
 
3. Утро. 1380 год, 8 сентября

Гудят голубые поля
натянутым бубном шамана.
Под тяжестью вражьего стана,
как женщина, стонет земля.

Тревожатся вещие птицы,
пылают чужие костры...
Те стоны, как песни, стары.
А песни новы, как зарницы.

Готовые к бою, стоим,
сто тысяч, и сорок, и боле.
О край половецкого Поля
преломим мы копья свои.

Вы слышите?
                Свищет беда
по Полю от края до края,
и, нашу судьбу предрекая,
в рассвете погасла звезда.

Говорит Софоний:
...Но светит всем, так ясно и упрямо,
как будто не отточены мечи! —
луна,
          и задремавшая Непрядва
серебряна в серебряной ночи.

Как будто завтра алые туманы
не упадут на дальние поля,
как будто два неукротимых стана
не встали на краях твоих, земля!

Так тихо здесь, и ноша велика нам,
но день придет, ступая по телам,
и этот день, как сабля великана,
разрубит век и память пополам.
 
4. Вечер. 1380 год, 8 сентября

Спокойное солнце, боясь темноты,
спешило за лесом укрыться.
На землю червленые пали щиты.
Но стягам дозволили виться.

И в час, когда конница следом пошла
за ворогом, с Поля бегущим,
Софоний смотрел с боевого седла
туда, где убитые гуще.

Знакомый доспех углядел в стороне,
побрел, ковыляя устало,
и князя, в иссеченной тяжко броне,
принес к опустевшему стану.

Горела заря, холодна и ясна,
краснели деревьев вершины.
Над сумрачным Полем взошла тишина.
Она и сейчас нерушима.

Могилы исчезли в густом ковыле,
На Поле безлюдно и голо.
Лишь пахарь порою отыщет в земле
рассеченный череп монгола.

Как быстро, Софоний, проходят века,
как больно вернуться обратно!
Но ты улыбнулся мне издалека,
двойник мой, соперник мой, брат мой.

Все гуще меж нами столетий туман.
И боль твою тоже забыли.
И только остались, как шрамы от ран,
старинные русские были.

 
Из песен Софония :
И поют, поют...
                Нестройно и не в лад 
голоса усталых ратников звучат.
Только эхо над Непрядвою-рекой —
“Со святыми,
                со святыми упокой!”
Упокой российской рати — кто живой? —
поплатившимся на Поле головой,
всем, кто меч сжимал изрубленной рукой,
со святыми,
                со святыми упокой.
Упокой и тем, кто жив, и тем, кто жил,
многобронью несосчитанных дружин,
всем ушедшим, всем уснувшим за Окой —
со святыми, 
                со святыми упокой...
 
5. Нашествие. 1382 год

Где посады лежали, чернеет земля.
Все посады сгорели дотла.
Дышит дымом пожар,
                в белокамень Кремля
за стрелой ударяет стрела.
Где вы, воины, дети, ограда Москвы,
разудалые княжьи полки?
Только крик куликов, только шепот травы
на лугах у Непрядвы-реки...
Бесконечной и жадной орде степняков
не хватило вчерашних смертей.
Словно нехотя, рубят сплеча стариков
и на копья бросают детей.
Как бессильно и жарко горит береста,
как пергаменты тают в огне!
Византийские очи в оправе костра.
Краски слезно текут по стене.
Но восстанет из пепла, как прежде, красна,
и наполнится жизнью Москва!
“Что ты ищешь, Софоний? Погибла она”.
“Не погибла, не смейте, жива...”
Вот и все, что обрел ты на этой земле.
Убиенной любви не вернуть.

...Гулкий колокол Троицы плакал во мгле
и в обитель указывал путь.

 
Говорит Софоний:
Я не прочен на этом свете!
Так же осенью, наяву,
выметает начисто ветер
с городища сухую траву.
Для меня, неживого, живы
удалые мои друзья —
не пришедшая с Поля дружина —
и она, надежда моя.
Я прощаю, и мне простится.
Только прошлое впереди.
Время сердцу остановиться —
но другое забилось в груди.
И никто не увидел чуда
в том, что тянется жизнь моя.
С той поры всевидящ и чуток,
и печально бесстрашен я...
 
6. “Задонщина”. 1384 год

Поседела голова...
Вспоминает в темной келье
чье-то, не свое, веселье,
чьи-то, не свои, слова.
Позади твой главный бой.
Ни заботы, ни покоя 
между небом и землею,
между веком и судьбой.
Гонит память, гонит прочь
воздержаньем и молитвой.
Это лето перед битвой,
эти очи, эта ночь!..
Голубые образа.
Днем и ночью песнопенья.
Богоматерь Умиленье,
у тебя — ее глаза!
Боль былая все сильней,
и на лист строка ложится:
“О, жаворонок птица,
  утеха красных дней...”

Из песен Софония:
Были, будто не были, и почти забыты,
грозы, прогремевшие на веку моем.
Мы встречали многие горести да битвы,
ныне тучи новые скрыли окоем.
Память, даже добрая, не бывает легкой.
Память пахнет горечью отпылавших лет.
Вы ушли, любимые, далеко-далёко,
я один, оставшийся, вам гляжу вослед...
 
ЭПИЛОГ. КОНЕЦ ВЕКА. 1400 год

О Время, труженик и вор!
Князья копили и казнили,
сменяли казни глад и мор,
полвека строили собор,
потом в полдня его спалили —
усобица...
                Тянулись годы.
Все меньше оставалось их,
пусть искалеченных —
                живых! —
людей Великого Похода.

Боярин, мудрый книгочей,
шептал: 
                “Бессмысленные раны!”
Что было? Скорбные курганы
да вдовий страх пустых ночей.

А где-то плакал сам с собой,
бродил, безмолвный и бессонный,
монах, навеки потрясенный
своей несбывшейся судьбой.

“Ведь это вовсе не победа!”
“Ну, год, ну, два — и все назад,
быть может, хуже во сто крат!
Нет, это вовсе не победа...”
“Коль внуки ждут безмерных бед,
каких не видывали деды,
то это вовсе не победа!”

Мы — дети этих непобед.

 
Говорит Софоний:
Не упрекаем — память коротка.
И не тревожьте поминаньем пошлым.
Пусть наше дело остается прошлым
для вас, не живших в черные века.
Земля лесов, земля неспешных рек —
ее храните.
                В этом наша вера.
Мы были люди перелома века.
На нашем прахе вырос новый век.
Порою доброта молчала в нас,
и кровь сочилась, и слабели силы,
но имя непривычное — Россия —
почудилось тогда мне в первый раз.
Не просто Русь, восставшая от сна,
и не Москва, растущая упрямо, —
ты родилась на берегах Непрядвы,
иная, безымянная страна.
И если суждено вам сохранить
еще не оперившееся имя,
то мы сумели жизнями своими
связать веков разрубленную нить.

 
ОТ АВТОРА. 1980 год
 
Ко дню великой битвы прошло сто сорок три года со времен Батыя.
Оставалось два года до разорения Москвы Тохтамышем,
сто лет до свержения ига.

Прадед мой, не утаи, счастье ль это, чудо ли,
что тебя татарский меч пощадил в бою?
Может, был ты человек богатырской удали?
Может, ты и пролил кровь, только не свою?

В Поле, как в пруду, луна – все доспехи светятся…
Тонкий след на сотни лет трудно сохранить.
Сколько тысяч человек мне в пути не встретятся –
там их прадеды легли, оборвали нить.

Как кричали кулики! Как пылали зарева!
Похоронный звон мечей — и лицом в траву…
Умирая, дотянись! Падая, ударь его!
Ты когда-то одолел —
                я теперь живу.
1975—1981