Биография семьи

Я вам хочу немного рассказать
О детстве, юности своей,
О членах той большой семьи,
Которая была и Родине служила.
Семья немало лихолетий пережила,
В семье бывали радости и горе,
Пока дед не нашел приют у моря.
На перекрестке двух морей -
Приморский южный город Керчь.
Здесь молодость прошла моя,
С ружьем и рюкзаком я много исходил,
С велосипедом ездил на Перекоп и в Старый Крым,
Был в Симферополе, Алуште, Ялте, Судаке.
На Ай-Петри нас не пускали
И Севастополь был закрыт.
Бывал не раз в каменоломнях,
Однажды заблудился и ходил
Три дня в Аджимушкайских штольнях.
Находок было - всех не перечесть!
Но глуп еще я был тогда,
И Симонов был далеко. .
Мне жизнь давалась нелегко,
Не раз ломал я руки, ноги,
Был бит и даже побеждал,
И что я вырасту нормальным человеком -
Об этом даже папа не мечтал!
Я все тропинки здесь прошел,
Вдоль побережья плавал я,
Здесь каждый камень знал меня.
... Мой дед с большой семьей здесь жил,
Вернувшись из турецкого похода.
Имел жену, четырнадцать детей.
Не помню я, с какого был он года.
Имел двенадцать дочерей.
Из тетушек троих я помню.
Все жили по сто лет и больше.
Второй наш дед был из далекой Польши.
Тринадцатым был мой отец,
За ним - еще один, мой дядя Вася -
Его так в честь отца назвали -
Погиб в гражданскую войну, -
Боец, разведчик экстра-класса.
За городом была гора
И мельница-ветряк стояла.
Ту гору откупил мой дед
И мельница ему принадлежала.
Еще имел дед вороных коней,
Любил поспорить, выпив водки.
В боях кулачных бился он не раз.
Заглядывались на него молодки.
Ватажил в молодости на Дону,
Бывал и в Запорожской Сечи.   .
Легенды про него ходили...
С обрыва сбросил тарантас
Однажды, лошади его убили.
О матери отца не помню ничего
И даже имени ее не знаю:
Ведь не было меня тогда.
Но все равно теперь мне стыдно.
Мне говорили, что она была красива,
Добра, застенчива, мила,
Терпела буйного супруга
И всех детей любила.
... Меня здесь мама родила.
Моложе, чем отец, она на четверть века,
Всегда с отцом была мать рядом.
Она связной была в отряде,
И спас от смерти он ее в бою,
Когда под Туапсе командовал отрядом.
Второй дед тоже - парень-хват.
Родился в Кракове, бунтарь.
Чтоб «не мутил» дед воеводства,
Отправил в ссылку его царь.
Дед жил в предгориях Кавказа,
Печным специалистом был.
Гласит семейное преданье -
С большим ножом всегда ходил.
Вступал с медведями в единоборство
И более двухсот их завалил.
Герасимом Маковским деда звали,
Во всей округе деда уважали.
С Евгенией Ивановной он жил,
От них и мать моя, Мария,
Которую безмерно дед любил.
Второго деда тоже помню слабо,
Ведь я тогда совсем был мал,
Но помню: он любил капусту,
Рассолом водку запивал.
Их дом на южной стороне залива
Стоял на склоне гор,
Недалеко от кладбища и синагоги,
Разрушенной еще с войны.
Там наших пленных немцы заставляли
Могилы древние взрывать,
И грабил золото в могилах
Фашистский недоумок и палач.
Еще раз убеждаюсь: Бога нет,
Раз он позволил кладбище разрушить.
Мы школу выстроили на костях,
Покой ушедших в мир иной нарушив.
Был во дворе колодец - двадцать сажень!
Колодец выкопал мой дед.
Никто не помнил, есть ли у колодца дно.
Со всей округи за водой сюда ходили.
Однажды сорвалось последнее ведро
И женщины, связав веревки,
Меня в колодец опустили.
В колодце оказался склад
Из ведер, котелков и кружек,
Кувшинов, чайников, горшков,
Был даже патефон и самовар,
Лежал там небольшой снаряд...
И всем находкам я был рад!
Машинка швейная и утюги,
Чужие каски и свои,
Оружие и старые ботинки,
Раскисшие до слизи сапоги.
Об этом ничего не зная, люди жили
И с аппетитом воду ледяную пили.
Не верьте, что со дна колодца
При ярком свете солнечного дня
Звезда далекая, манящая видна.
Мы видим лишь кружочек неба
И головы склонившихся людей.
На дне колодца - холод, темнота
И, как узнал я через много лет,
В воде той - девять градусов тепла.
Был во дворе навес из досок,
Большая печка русская стояла.
Сложил когда-то эту печку дед
И бабушке она принадлежала.
В печи той вся округа хлеб пекла,
И дань краюхой теплою платили,
И, забираясь в теплый зев печной,
Мы с бабушкой по выходным там мылись.
Еды вкуснее я не знал,
Чем та краюха с горстью белых слив.
Взяв удочку, с мальчишками бежал
Я к морю - рыбу там ловил.
... Рос синеглазый пухленький мальчишка
Среди акаций, возле моря.
Его отец был инженером,
Он гавань гидропланам строил.
Дом тот, в котором рос мальчишка,
В пяти километрах от города стоял,
Но был от моря очень близко,
Всего шагов пятьсот - шестьсот.
Сверкало солнечными зайчиками море,
Не обминая ни одно окно.
Второй этаж, балкон на юг,
За бухтой - светлый город Керчь,
Причалы, краны, комбинаты,
Десятки разных кораблей,
Избороздивших множество морей
И в порт пришедших с грузом.
За домом высился агломератный цех
И сталь давали доменные печи...
Стихами трудно мне о всем сказать,
Хотя и не лишен я дара речи.
На девяносто метров возвышаясь,
Гора стояла Митридат,
И все, кто в город возвращался,
Домой вернуться был безмерно рад.
И шел на гору он с волненьем,
Чтоб поклониться всем ветрам.
С горы чудесный вид
На город и на море открывался.
В горе пещеры - царские палаты.
Уже я говорил: здесь правил Митридат.
Горе досталось его имя.
В палатах царских разместился склад.
С горы простор объятья открывал:
Коса Тузла, за ней - Тамань,
Кавказское предгорье в синей дымке
И благодатный Краснодарский край,
Левее - воды Азова манили
И житница российская - Кубань!
... Мальчишка рос смышленым малым,
Его любили моряки,
С ним сестры нянчились и мама,
На руки брали старики.
Носил матросскую он форму,
Что сшита маминой рукой,
На голове носил он бескозырку,
Гордился лентой голубой.
Шагал по каменным дорожкам
И всем военным козырял.
Никто не оставался равнодушным,
Мальчишку сладостями угощал.
Дарил он взрослым радости минуту:
На бескозырке надпись извещала,
Что он матрос с большого корабля «Анюта».
За домом, во дворе, в сарае
Большая лодка из досок стояла,
У дома клены зеленели.
Был теплый летний день,
И летний сад, и все аттракционы
Работали, и отдыхал народ.
На стадионе шел футбольный матч,
Команда «Черноморец» побеждала.
Со стометровой вышки парашютной
Училась прыгать молодежь,
И нам беды ничто не предвещало.
Под утро вдруг завыли все сирены,
Лучи прожекторов скрестились в небе.
Все думали: идут учения.
Но нас ждала война, ужасные мученья.
Примерно к часу дня нам объявили,
Что Севастополь с Киевом бомбили -
Началась с немцами война.
Конечно, я тогда был мал
И в жизни многое не понимал.      
В войну взрослеешь очень быстро:
Я на себе все это испытал.
Я верил своему отцу,
Георгиевскому кавалеру, храбрецу.
Он прожил жизнь свою недаром:
В семнадцатом году был партизаном,
Под Туапсе командовал отрядом,
Был партией направлен в Крым,
К Аджимушкайским партизанам
И там назначен комиссаром.
Имея опыт жизни в штольнях,
Его и нас оставили в подполье.
Но жизнь распорядилась по-другому.
Немецкого фельдъегеря «свалили» на дороге,
Приказ секретный был при нем.
И первым в списке на расстрел
Был мой отец и вся семья.
И список был настолько свеж,
Что даже числился в нем я!
Фашисты овладели Перекопом.
К защите города готовился народ.
В поселке Багерово рыли рвы, окопы.
Тот ров в историю войдет,
От сродни Майданеку, Освенциму.
Фашисты-нелюди, дебилы
В него зароют тысячи людей.
Земля там две недели шевелилась.
В улыбке скалился фашист-злодей.
Тогда мы этого еще не знали.
От немцев в спешке убегали.
В тот год нам трудно было всем,
Мы отступали, сохраняя силы.
Фашисты рвались на восток,
Мечтая свой осуществить блицкриг.
Сражались мы за Родину, за жизнь,
И верили: наступит час и миг -
И шею мы свернем нацистскому громиле.
В кулак ударный силы собирая,
Фашистов натиск мы сдержали.
Но полстраны уже пылало,
Под Ленинградом и Москвой был враг,
В неволе - Беларусь и Украина
И фрицы рвутся на Кавказ:
Нужны им нефть и город Грозный.
На их пути встал Сталинград.
Одесса пала, Севастополь сдан.
Фашисты рвутся к горным перевалам.
В Новокубанковской пришлось нам зимовать.
В станице сорок хижин из самана
И камышом все крыши крыты.
Когда лиман замерз, то все,
Кто мог, камыш косили,
И все, кто мог, плели фашины.
Их отправляли в Сталинград.
Со взрослыми на лед я выбегал,
Казалось мне, я тоже помогал.
Взрослея, начал понимать,
Что в годы те я лишь мешал.
Пришлось нам дальше отступать -
И вот наш эшелон в Ростове.
Над нами «Мессеры» кружат и воют.
Горят вагоны, сотни трупов,
И мать пытается помочь живым.
За нею саквояж с лекарствами ношу,
И, отупев от ужаса, я на него сажусь...
Хруст ампул, материнский вскрик,
И - первый подзатыльник
На долгом жизненном пути.
Вокзал в Ростове, мост-переход,
Ступени из досок, дощатые перила.
По ним толпа орущая спешит,
И, не боясь «ни бога, ни царя»,
Шпана ростовская грабеж вершит,
Вскрывая бритвами заплечные мешки.
На пол летели жалкие пожитки,
Что люди - в спешке - унесли с собой, .
Бежав от нелюдей, спасая жизни.
Катилась под ноги картошка,      
Звенели под ногами кружки, ложки,
Хрустели черепки тарелок...
И рвал на части душу бабий вой -
У ней стащили пачку денег.
На маминой спине разрезали мешок,
Но бритве жуликов «дала отпор» машинка -
Так старый «зингер» спас пожитки.
И даже выжить он помог,
Когда при свете фонаря
Кому-то что-то мама шила,
А ей за то продуктами платили.
В дорожной суматохе потерялся брат -
За ночь седою стала мать,
Но через сутки он нашелся:
Он бегал за водой, а эшелон ушел.
И вот мы в Грузии. Цветущий край!
Здесь все для нас казалось раем.
Еще нас немцы крепко жали,
Исход войны был под Москвой решен.
Нам тоже слышен гул войны,
Горят огни на перевалах,
К нам сотни раненых везут:
Есть госпиталь в поселке Гурджаани,
Здесь был курорт и грязевые ванны.
Мать - медсестра, отец - в охране.
Окончив снайперскую школу,
На фронт уходит старший брат.
А я, с мальчишками играя,
Язык грузинский изучаю.
Гортанный говор я учил легко.
Кричал я: «Гамарджоба, генацвале!»,
«Швидоби» другу я шептал,
И говорил девчонкам «Митвархар».
И незаметно переводчиком я стал.
Без спроса пил я виноградное вино
Из бочки, что стояла в доме,
И, захмелев, пел песню «Сулико».
Но вот в горах огни погасли,
Не слышно громовых раскатов.
Еще одна зима прошла,
И радостная весть для нас звучит,
Что бьем мы ненавистных оккупантов.
Под Сталинградом враг разбит,
И под Москвою немцы отступают.
Отец, в свободное от службы время,
Лудил кувшины и тазы,
Корыта с ведрами паял.
А я мехами, схожими с гармошкой,
В походном горне пламя раздувал.
Когда хотелось крепко есть,
И я не мог уже терпеть,
Запрет строжайший нарушая,
Я бегал в госпиталь к бойцам
И там пытался песни петь.
За песни там меня кормили
И утешали мое горе,
Когда в слезах жалел я ямщика,
Который, умирая на степной дороге,
Жене просил колечко передать,
От уз супружеских ее освобождая.
И многие там не скрывали слезы.
Нам доставалось всем от главврача,
И прятали меня бойцы под койкой.
Не знал ведь я еще тогда:
Бойцам был нужен детский голос звонкий!
Был я свидетелем такой картины.
Безногий летчик на балконе
Ходил вниз головой,
Руками опираясь на перила,
И что-то громко говорил.
- Будь мужиком! - просил его главврач.
Брезент внатяжку женщины держали.
Когда его уговорили «не дурить»,
Навзрыд в истерике он плакал.
Нашли в кармане у него письмо,
Где женщина любимая писала:
Не нужен ей безногий муж,
Она его не ждет и замуж
Скоро выйдет за другого.
И приказал главврач
Все письма проверять!..
Однажды я на хлеб талоны утерял -
Без хлеба месяц мучилась семья,
А я ходил к походной кухне,
Отходы овощные собирал.
Хозяйки местные в тандырах хлеб пекли
И - по обычаю - детей всех угощали,
Кто был на тот момент возле печи.
Меня друзья всегда предупреждали -
И я носил те паечки домой. (
Съесть самому? Об этом нет и речи!)
Нам с каждым днем шли радостные вести,
Народ ликует и поет.
Впервые за войну господствуем мы в небе!
Там Кожедуб с Покрышкиным фашистов бьют.
Тамань свободна, бой идет за Крым!
Отцу пришел приказ, и мы домой спешим.
Прошло шесть дней, как выбили врага.
Вокруг развалины, окопы, трупы,
Дома без окон и без крыш.
Кругом снаряды, гильзы, мины,
Нет в городе воды и света.
Едим мы все, что годно для еды.
Отец, с отрядами саперов,
Завод спасает от беды.
Коммуникации он знает наизусть
И к мирной жизни расчищает путь.
Приехали и мы, идем дорогой,
Нам километров пять пути
К родному дому и к заводу.
Вокруг воронки и окопы,
Дорога проволокою ограждена.
Висят жестянки и картонки,
На них - зловещие слова:
«Здесь мины!», «Не ходить!»
Осколками усыпана земля,
И техника подбитая видна,
Развалины домов, пустыня...
Но мы врага разбили, победили -
И нашему восторгу нет предела.
Но ожидал нас новый бой -
С разрухой, голодом, лишеньем.
И не забудет никогда
Тех дней тяжелых наше поколение.   
Отец и мать все время на работе:
Один - руины расчищает,
Другая - жизнь раненым спасает.
Под Кишиневом ранен брат,
И сестры служат своему народу.
Служенье Родине было не манией,
Всех взрослых наградят медалью
«За победу над Германией».
Лишь я свободен, полугол и бос,
Всегда я голоден, лазаю везде,
И в знойный день, и в непогоду
Я предоставлен сам себе...
Путь к морю минами закрыт,
Обрыв от мин свободен.
С обрыва видно дно.
Здесь наш десант погиб.
На дне оружие лежит,
И видим мы его, когда спокойно море.
Все это наши души беспокоит,
И мы настырно ищем путь к воде.
И вот кому-то повезло:
Нашли немецкий телефонный провод,
Добыли дощечек и трап готов.!
Смельчак с обрыва лезет в воду.
Но притаились вражеские мины
И на прибрежной полосе ждут пацанов.
Вот паренек уже в воде.
Друзья руководят им сверху -
Отсюда видно все, что есть на дне.
Никто не думает о смерти.
Оружие в руках - Ура!
Спешит мальчишка из воды на берег -
Не знал, что надо возвращаться
ТОЛЬКО ПО СВОИМ СЛЕДАМ!
И пламя с грохотом кромсает тело.
С обрыва всех, как ветром, сдуло.
Вдоль побережья покатилось эхо,
И конная милиция уже спешит.
Так было много раз.
Я был участником событий этих
И жив остался потому,
Что сам не делал никаких «открытий».
Я верил своему отцу, который много знал,
Поговорить со мною время находил,
Что можно, что нельзя, толково объяснял,
И «в доказание, что лекция прошла успешно»,
Я иногда хороший подзатыльник получал.
Пришла зима, еще закрыты школы,
Раздеты, босы мы, и мучает нас голод.
Мы ждем весну, и вот она пришла!
Весна сорок пятого года! -
Мы разве забудем о ней?!
Когда мир узнал о Победе,
То не было радостней дней.
В час ночи завыли сирены,
Ракеты взлетели, шипя,
И трассеры резали небо,
Гремело повсюду «У-р-р-ра!»
Народ весь, в едином порыве,
Спешил на собрания в парк.
Братались с родными, с чужими,
И каждый друг другу был рад.
Все плакали, пели, плясали,
Военныев воздух стреляли.
И не было праздника краше,
Чем праздник Победы, друзья!
... Гора ниспадала обрывом,
У моря площадка была.
Катилась волна штормовая,
И мерзла на скалах вода.
Пригнали дивизию пленных,
И здесь их держали три дня.
С одной стороны было море,
С другой - сорок метров скала,
На флангах - расчет пулеметный.
Матросы в охране стоят.
Я понял значительно позже:
Велась сортировка солдат.
Их всех привезли из Плоешти.
Дорога была много миль.
У нас, на открытой площадке,
Шел фильм под названьем «Шамиль».
В нем горцы, сражаясь с врагами,
Манили в ущелья и рушили скалы.
И нравилось это голодным
И босым, упрямым парням.
Тогда нам казалось: мы тоже герои
И каждый из нас должен немца убить!
Скалистый обрыв был почти без охраны,
Лишь изредка грозный патруль проходил.
Собрались мальчишки на «сходку»,
Решили врагу отомстить.
Но холод и ветер, и ноги босые
Совсем не давали нам жить.
У немцев походные кухни дымились.
И «сходка» решила - камней пирамиду
На самой вершине обрыва сложить.
(Мне трудно стихами о всем рассказать.)
Но собраны камни, и, чтоб их обрушить,
Осталось гранату взорвать.
Рывок за веревку и - грохот обвала,   
И вой тысяч глоток проклятых врагов!
В развалины мчится ватага мальчишек
Под треск автоматов советских бойцов.
Лишь позже от взрослых ребята узнали,
Что в небо и воздух солдаты стреляли.
Мальчишек-«разбойников» долго искали,
Но «подвига» тайны не выдал никто.
Вот школу открыли, мы ходим учиться,
Сидим, переростки, на задних рядах.
Учились писать мы на чистых дощечках.
Тетрадь из газеты пошила мне мать.
Минеры от мин очищали поселок.
Однажды был яростный шторм,
Рогатую мину к нам волны пригнали,
И мина взорвалась в заливе морском.
На берег сбежались все, кто был не занят,
Глушеную рыбу черпали ведром.
Семья наша долго той рыбой питалась,
Которую смог натаскать я в наш дом.
Однажды на мине взорвался наш сейнер,
Тела рыбаков принесла нам волна.
Поселок был в трауре. Гибли ребята,
Хотя уж давно отгремела война.
Мы рады бывали жестокому шторму,
Когда на скалу набегала волна.
Когда шторм стихал, по всему побережью
Мальчишек всесущих бродила толпа.
И вот море вновь нам прислало «подарок»:
Большая торпеда на пляже лежит.
В окошки стеклянные смотрят мальчишки
И крутят руками трехлопастный винт.
Мальчишек матросы-саперы прогнали.
Мы в скалах укрылись и смотрим на них.
Водитель, открыв обе дверцы машины,
На коврике свой инструмент разложил.
Четыре сапера, присев на торпеду,
Решили, что можно еще покурить.
(Мальчишки пред этим ведь тоже сидели.)
Но - дрогнули скалы, обрушилось небо
И взрывом завален набок грузовик.
Остался в живых лишь водитель машины,
Но он был контужен и плакал навзрыд.
На месте осталась огромная яма
И скромный фанерный простой обелиск.
Мальчишки учились, росли и мужали,
Была впереди у нас целая жизнь,
И каждый хотел стать скорее солдатом,
Врачом, инженером, и Родине честно служить.
Все краше и чище становится город,
Мы строим завод, строим клубы, дома,
Мы жизненный опыт, учась, обретаем,
И радостью полнятся наши сердца.
Ударным темпом на вершине сопки
Упорно трудится саперный батальон.
И новый символ высится над Керчью,
На двадцать девять метров вверх
взметнулся он Трехгранный штык
из камня и гранита, Внизу орудия стоят.
Мемориальный появился комплекс,
Где жил когда-то Митридат.
И триста шестьдесят ступеней вверх зовут,
Чтоб совершить торжественный обряд,
Почтить героев, поклониться павшим
И за Победу выпить по сто грамм.
Прошло лишь пять послевоенных лет,
Родная мама умерла,
Отец привел в дом женщину с ребенком.
И начался в семье разлад!
С трудом окончил я семь классов,
Работал грузчиком в порту,
Окончил школу ДОСААФ,
Мотоциклиста получил права,
Потом работал я в Дорстрое,
Дорогу из Керчи до Феодосии я строил.
День долгожданный наступил -
Я призван в армию служить.
Я еду в город Первомайск,
Под Николаевом, на Украине.
Я смело плыл по жизненным теченьям.
О том, что пережить пришлось,
Рассказываю я в стихотвореньях.


 

 
 (Продолжение следует)