Фашизм и нацизм, Часть 17

28. Родословная.

На следующий день.

Доброе утро!
Доброе утро, Франц. Как спалось?
Отлично! Выспался за обе ночи!
Позавтракаете с нами?
Благодарю, с удовольствием!
Предупреждаю только, у нас диета сугубо вегетарианская, а купить что-то мясное я просто вчера не успела.
Отлично, Рамона, и не утруждайте себя! Я – небольшой поклонник мясных блюд. А у вас мне предоставляется великолепная возможность отведать сугубо вегетарианскую диету...
Очень вкусные бутерброды, Рамона. Не могли бы Вы намазать мне ещё один?
С удовольствием, Франц! И не один!  Мне всегда приятно слышать и видеть признание моих весьма скромных кулинарных дарований!
А что это такое, очень вкусно, но не могу понять, что там?
О, это баклажан, испечённый в  газовой печи, затем его содержимое вычерпывается ложкой из обгоревшей кожуры и смешивается с мелко нарезанным яйцом, майонезом, добавляется соль, перец и немного чеснока. Вот и всё. Получается кашецеобразная масса, удобная для намазывания на бутерброд.
И для вкусовых сосочков языка, Рамона!
Кофе, Франц? Чай?
И то, и то! С Вашего позволения. Спасибо.
Рамона, извините за мою назойливость, мне очень интересно было бы послушать Вашу родословную! Уж очень экзотическая у Вас биография: гражданка Уругвая...
Фёдор добавляет:... И исполняющая обязанности Атташе по культуре при посольстве Уругвая в СССР.
Тем более! Итак: Атташе, родные языки испанский, немецкий, русский. И свободное владение английским, физик-теоретик! И красавица! Вы – сплошная экзотика, Рамона! Хоть я и обещал Федие не начинать ухаживать за Вами (таковы мои принципы), боюсь, сдержать слово будет стоить мне больших усилий!
Спасибо, Франц за все комплименты! Вы действуете, как я вижу, в полном соответствии с заветами Готфрида Ленца: «Принципы надо нарушать, а иначе какое от них удовольствие!»  Но я всё же попробую помочь Вам сдержать слово…
Если Вам это интересно, могу рассказать вкратце историю моих родителей, но навряд ли для Феди это будет занимательно! Он уже знает всё..
Рамочка, рассказывай! История эта странная и я с удовольствием её послушаю ещё раз, кроме того, что -то, наверно, забылось. И попробую подсчитать вероятности...
Рамона, разумеется, если это задевает какие-то личные, семейные тайны...
Что Вы, Франц! История эта, конечно, необычная, но никаких семейных тайн в ней нет!   
Моя Мама, Элиана, родилась в Ленинграде. Бабушка дала ей имя в честь героини какого-то романа, который она в юности очень любила. Окончила там школу и поступила в медицинский институт. Одновременно посещала лекции по филологии в Ленинградском университете. Особенно курс немецкого языка и литературы. Ей очень хотелось прочитать «Фауста» в подлиннике и, вообще, немецкая культура её привлекала.

Двери операционной, обшитые блестящими листами никелированного железа, открылись и стайка студентов-медиков высыпала в коридор больницы.
Куда сейчас, Игорь, - спросила одна из студенток у старосты группы, - На лекцию?
Нет, Эля, - ответил слегка полноватый юноша, запихивая в студенческуюю сумку неумело сложенный белый халат с несколькими ржавыми пятнышками засохшей крови, -- опять на практические занятия. В отделение вен-заболеваний.
Спрашивавшая его студентка вдруг резко остановилась, вызвав лёгкое замешательство у следующих за ней, и, протянув к старосте руки, с хорошим драматическим  чувством продекламировала:

От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови,
Отведи меня в стан погибающих
За великое дело любви!

С дружным хохотом группа студентов устремилась по коридору в направлении к отделению венерических заболеваний.   

К лету 1941-го года Элиана досрочно сдала все экзамены и зачёты и поехала отдыхать на Рижское Взморье. Дело в том, что в июне сорокового, в результате соглашения с Гитлером, (Пакт Риббентропа-Молотова) Сталин захватил  три прибалтийские республики: Латвию, Литву и Эстонию. До этого советские граждане не могли так свободно ехать в Латвию, скажем. А у бабушки в Риге осталась хорошая подруга её юности. Они вместе учились на Высших Женских  Курсах ещё до революции и чуть позже. Бабушка с подругой переписывалась, но увидеться нельзя было. Граждан Латвии тоже впускали в Союз неохотно. И вот, после захвата Латвии, подруга бабушки, Лидия Рубинштейн, приехала к ним в гости, подружилась и с Элианой, несмотря на разницу в возрасте и, уезжая, приглашала её приехать и к ним на лето. В конце мая 1941 года Элиана уехала к Лидии в Ригу, а те сняли дачу на Рижском Взморье и она отдыхала вместе с ними. Купалась, загорала, много беседовала с Лидией, её дочерьми и приехавшей к Лидии из Литвы её племянницей. Они к ней относились как к сестре, а Лидия – как к дочери. Началась война! Немецкие войска быстро приближались к Риге, уехать Элиана никак не могла, практически все поезда были заняты драпающими сов.работниками и их семьями. А уже первого июля немцы заняли Ригу. Вскоре всех евреев отправили в гетто и Элиана последовала туда вместе с Лидией, её дочерьми и племянницей. Почему? Ведь она была советской гражданкой и чистокровной русской! Она не могла иначе! Для неё семья Лидии стала родной и она считала своим долгом последовать за ними. Лидия и дочки уговаривали её уйти из гетто, были какие-то знакомые латыши у них в Риге, и они могли бы пристроить Элиану у себя. Элиана не согласилась. Сын этих латышей был на пару лет старше её и настойчиво пытался за ней ухаживать, ей тогда было девятнадцать лет и была она довольно красива. Он же ей был неприятен, в отличии от своих родителей,  он высказывался достаточно пронацистски, хоть и ухитрился сразу после ввода Красной Армии в Ригу стать чуть ли не коммунистом. Элиана осталась в гетто, как могла лечила заболевавших, ходила на работу вместе с дочерьми Лидии, даже носила на груди жёлтую шестиконечную звезду. Незадолго до начала «акций» по уничтожению наименее трудоспособных евреев гетто, её увидел в колонне идущих на работу женщин тот самый парень – латышский «коммунист». К тому времени он успел стать нацистским полицаем. Он вытащил её из колонны и дал понять, что может её укрыть от немцев, если она  «отнесётся к нему более благосклонно»! Элиана резко отказалась и хотела было вернуться в уходящую колонну. Но полицай вдруг заорал немецкому солдату из охраны: «Герр, офицер! Герр офицер! Зи зинд руссише шпионе! Зи зинд нихт юде!» И мстительно сказал Элиане: Не хочешь со мной, так изведаешь всё в Гестапо!
Подошедшим немецким солдатам она сказала на чистом немецком: Господа, что вы слушаете этого дурака, который и по-немецки двух слов не может связать!
Солдаты насторожились. Еврейка с жёлтой шестиконечной звездой говорит с ними как с равными?! Да ещё так свободно по-немецки?! Подозрительно!
Они схватили Элиану, повели её к офицеру, командовавшему охраной колонны, и тот велел отвести её в Гестапо: Там  разберутся!
Но двое солдат, которые везли Элиану в рижское Гестапо были новобранцами, второй день служившими в охране, и они по ошибке повезли её не в Гестапо, а в штаб войск СС! У Элианы в поясе платья была спрятана бритва, «на всякий случай» и она решила при первой же возможности покончить с собой. Она думала --  Ведь сразу её не начнут бить, пытать и допрашивать, тем более, что признаваться в «шпионаже»  она не могла, так как не была ни подпольщицей, ни разведчицей! Какое-то время, для острастки, запугивания, наверняка подержат в камере! А там она и перережет себе вены.
Но через несколько минут её повели к дежурному офицеру на допрос – русская шпионка могла дать ценную информацию.
Немецкий офицер в форме СС  вежливо предложил ей сесть на стул и спросил, говорит ли она по-немецки.
Да, говорит.
Они начали «разговаривать».
Имя, фамилия, гражданство, род занятий до войны. Элиана, слегка удивлённая тем, что он не орёт на неё, не бьёт, не угрожает, спокойно отвечала.
Он начал говорить с ней (опять же, странно!) о немецких писателях, композиторах, художниках, артистах. Элана, совершенно ошарашенная таким отношением, говорила даже с охотой: последние несколько месяцев в гетто не располагали к  беседам о немецкой культуре.   
Неожиданно офицер сказал ей:
Вы, фройлайн, понимаете, что Ваш немецкий выдаёт Вас с головой?! Для русской девушки, «просто так» изучавшей немецкий, Вы говорите слишком хорошо, и почти без акцента! Такое знание не достаётся  в советской школе или же в советском институте, а вот в разведшколах – наверняка! И Ваше серьёзное знание немецкой культуры тоже!
Господин офицер,  -  ответила Элиана,  -  Я действительно советская гражданка, так же как Вы – гражданин Германии. Но я не – шпионка!
Вы ошиблись, фройлайн, дважды:
Во-первых, я – гражданин Австрии.
Во-вторых  – Вы ошибаетесь, если думаете, что Ваши голословные утверждения кого-то убедят.
Господин офицер, если Вы считаете, что русская шпионка, отлично говорящая по-немецки, знающая немецкую культуру  (по Вашим словам), не побежала бы в первый же день оккупации в комендатуру предлагать свои услуги как «фольксдойче», а направилась вместе с принявшей её еврейской семьёй в гетто, то для шпионки такое поведение – полный идиотизм!  А я – как Вы видите – не идиотка! И паспорта латвийского (поддельного или настоящего) у меня тоже нет, только советский! В гетто разведданные о немецких войсках собрать навряд ли можно, а вот «сотрудничая» с германским командованием – очень даже легко! Тем более, будучи «фольксдойче» и демонстрируя не показную и поверхностную, из разведшколы, а настоящую немецкую культуру!
Элиана сказала это резко,  глядя не на офицера, а в незарешеченное окно, за которым был виден развевающийся немецкий флаг. Она прикидывала, сможет ли успеть подбежать к окну и выброситься из него с четвёртого этажа.
Умолкла, ожидая, наконец, брани, побоев за резкий ответ... Но в комнате было тихо!
Посмотрела на офицера в чёрной форме СС. Он улыбался!
Фройлайн, Вы очень находчивы и мыслите логично! Это тоже обычно требуется от разведчика! Не так ли?
Я не знаю, господин офицер, ЧТО требуется от разведчика, но если логика – это признак шпиона, то надо выкопать кости Гегеля, Канта, Шопенгауэра, Goethe, Ницше  и всех других немецких мыслителей и писателей и объявить их тоже русскими шпионами!
Офицер ЗАСМЕЯЛСЯ!
Элиана,  -  обратился он к ней по имени, оборвав смех,  -  Меня Вы убедили! А в Гестапо, куда я должен Вас отправить, с Вами «логично» говорить не станут...
Послушайте меня. Вы попали по глупой ошибке солдат не туда, куда Вас везли!
Это Ваше первое везение!
Вы попали ко мне, который чисто случайно оказался здесь дежурным офицером, это второе Ваше везение.
Я не могу спасти еврейскую семью, в которой Вы жили, это не в моих силах. Я могу попытаться спасти Вас при условии...
Элиана перебила его: Нет! Я понимаю при каком «условии»! Полицай-латыш, Арвидс Понэ,  тоже предложил вот ЭТО  «условие», и  я его не принимаю! Я  вернусь в гетто!
Элиана,  -  сказал офицер, вторично обращаясь к ней по имени,  -  моё  условие  -  не то, которое Вы подозреваете. Мне от Вас ничего не нужно! Оно просто: если Вы попадётесь, что, впрочем, маловероятно, не упоминайте о нашей встрече! Скажите, что бежали от солдат, выпрыгнув из грузовика,  рассказывайте любую ложь, только о нашем разговоре Вы должны забыть! Ничего более.
Я согласна, но я ведь даже не знаю Вашего имени, фамилии, ничего! Что я могу сказать кому-то вообще?
Я был бы рад Вам это не сообщать, но мой план требует раскрытия некоторых подробностей! Я – Клаус Вайскопф, австриец, офицер СС. Сейчас я выпишу для  Вас новое удостоверение, пропуск и проездной билет и Вы, как «фольксдойче», в сопровождении одного лишь солдата, без конвоя, без наручников, поедете в Вену. Вы едете туда по моему направлению как прислуга в семью офицера СС, к моей жене и матери. Не бойтесь, это люди интеллигентные и порядочные и к Вам отнесутся не как к домработнице или, тем более, русской рабыне! Да Вы уже и не русская! Солдата я Вам даю для  Вашей же безопасности. А пропуск СС значит достаточно для железнодорожников и любых проверяющих!
Господин офицер, верните меня  в  гетто!
Исключается, фройлайн! В любую минуту этот или другой мерзавец-полицай, как Вы его назвали, Арвидс Понэ,  может снова Вас арестовать и отправить в Гестапо!  Кроме того, вновь: наша встреча должна исчезнуть из Вашей памяти! Если полицай снова увидит Вас в гетто, он поймёт, что произошёл сбой в его планах, а Гестапо уж выведает, кто Вас принял и говорил с Вами в  штабе СС! Я не могу рисковать! Вы поедете намедленно!
Ну хотя бы зайти в гетто, попрощаться!
Ни в коем случае! Ни Вы, ни я ничем этим несчастным не можем помочь! Войдя в эту дверь, Вы умерли для них, для латыша-полицая, даже для дежурного солдата, внизу, у входа, вписавшего Ваше имя в книгу! Через пару дней я прикажу ему записать: «Застрелена при попытке у бегству!»
Всё! Поймите, я сам рискую слишком многим, спасая Вас, и не только я! Посидите несколько минут молча, я выпишу необходимые документы.
Даже Вашу фамилию менять не надо. Откуда у Вас, чистокровной русской, фамилия Адеркас?
Мои предки  -  обрусевшие шведы, даже были, кажется, фон Адеркас, но это произошло больше ста лет тому назад. Господин Вайскопф, а Вы не боитесь, что я по дороге убегу?
Нет, Элиана, бежать некуда! Вы просто погибнете глупейшим образом! Европа охвачена войной! Куда Вы побежите? В Ленинград?  Он окружён немецкими войсками и скоро, очевидно, падёт. В Ригу – что Вас здесь ждёт, я Вам описал! Вы не дура и не тупая фанатичка! За жизнь и свободу надо бороться, помните, что написано в «Фаусте»?
Да,  -  ответила Элиана,  -  помню:

Мне эту истину открыли годы;
В ней смысл всей мудрости людской:
Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идёт на бой!

Вы правильно угадали! Именно эти строки я и имел в виду... Как странно, в этой комнате, в штабе СС, звучат слова немецкого гения из уст русской девушки?!... Даст Бог, Вы уцелете, я уцелею, тогда и поговорим о культуре, после войны...
Поезжайте в Вену, а там уже посмотрим! И снимите, наконец, эту жёлтую звезду!
(Жёлтую шестиконечную звезду Элиана сохранила и она осталась в её семье как семейная реликвия, память о близких ей людях, убитых нацистами).
Я бы отправил Вас купить какие-нибудь вещи, но нет времени и опасно! Кто -нибудь может Вас увидеть! Купите что надо на какой-нибудь остановке, по дороге! Продукты будут у солдата. Для солдата Вы – фольксдойче! О себе говорите поменьше! Спрашивайте у него с сочувствием о его жизни до войны, о невесте, о семье, о мечтах, это всем нравится! Деньги я Вам даю вот сейчас, хватит на покупки по дороге и «на всякий случай»! Ещё раз, Вы  выйдете в сопровождении моего солдата отсюда и отправитесь с ним прямо на вокзал. Вы забыли обо мне и о нашем разговоре!!!
Так Элиана оказалась осенью 1941 года в Вене.
Действительно, и мать Клауса, и его жена отнеслись к ней хорошо. Она быстро вошла в жизнь семьи, помогала во всём, стояла в очередях, оказывала медицинскую помощь и матери Клауса и его жене. Та очень тяжело переносила первую беременность, а Элиана кое что всё-таки понимала в медицине. В 1944 году они уехали из Вены к сестре матери Клауса в Кёльн. Там и встретили конец войны.
Клаус несколько раз приезжал на короткие свидания с родными, но с Элианой почти не виделся и мало говорил. Лишь много лет спустя, после окончания войны, он рассказал ей, что был агентом английской разведки и опасался, что, уступив тогда в Риге внезапному сердечному порыву, создал угрозу срыва всей миссии.

(Рамона замолчала и вспомнила. Когда Мама рассказывала вот этот эпизод, она, уже восемнадцатилетняя, заметила с глупой самоуверенностью молодости, считающей, что если она с лёгкостью решает сложные математические задачи, то вся остальная жизнь вообще  для неё не представляет трудности и сводится к четырём простым -- ну максимум, к шести -- действиям арифметики:
В общем, «Нетерпение сердца», по Стефану Цвайгу? Верно, Папа?
Папа посмотрел на Маму, Мама на Папу… Папа грустно улыбнулся:
Нет, доченька,  у Клауса это не было «Нетерпение сердца». Он не просто не хотел видеть страдания, а активно, хоть и вопреки разуму и логике, вмешался в жизнь твоей Мамы, и рискуя очень многим, спас её. Сделал он это действительно по спонтанному сердечному порыву, но он ведь только человек!
А почему он не помог этой семье в гетто тоже уехать, бежать оттуда, ведь надвигались «Акции»?
Рамоночка, это было не в его силах! Что, он мог взять роту солдат, пойти в гетто и освободить всех? А не только одну семью! Он не успел бы даже отдать приказ!  Его бы тут же арестовали и расстреляли, а ведь он был, теперь ты знаешь это, не просто офицером СС, а английским разведчиком, с ним бы погибла вся группа, работавшая на него! И сколько солдат на фронтах из-за отсутствия его разведовательных данных! Это страшно, Рамоночка, когда надо делать вот такой выбор, я никому этого не желаю! Но если сам еврейский Бог, Всесильный, Всемудрый, Невидимый,  Страшный в этом Невидимом  Всемогуществе и, в то же время, Полный Милосердия, Эль мале рехамим (на иврите), если этот Бог дал убить 6 миллионов неповинных людей, веривших в него, что, скажи, мог сделать просто человек? И не поддержал ли, тем или иным образом, это убийство ПОЧТИ ВЕСЬ МИР?)

Франц, Вам эта история, действительно,  интересна?

Конечно, Рамона! Такие повороты судьбы бывают в жизни не у каждого! Вот, посмотрите на Федию! Он даже записывает, по-моему, Ваш рассказ.

Как это странно,  -  подумала Рамона,  -  Я, рассказывая о судьбе Мамы, вспомнила вот только что этот наш разговор и снова испытала горечь от услышанного. А Федя и Франц, люди порядочные, чуткие и добрые, услышали в нём лишь интересные коллизии и неожиданные повороты судьбы одного человека. Впрочем, я неправа! Откуда им знать о том, что по ассоциации пришло мне в голову. Они-то в том далёком во времени разговоре не участвовали...

Я не записываю, Франц. Я пытаюсь вычислить, с учётом рассказываемого Рамоной, и с точностью хотя бы в несколько порядков, насколько невероятна была возможность моего знакомства с ней! Ну, как у Станислава Лема в его шутливом рассказике  «De impossibilitate vitae. De impossibilitate prognoscendi» -  «О невозможности жизни. О невозможности прогнозирования». В общем, получается то же,  для нашей встречи расчёт  надо вести не по теории вероятностей, а по теории невероятностей! Причём я начал считать эту невероятность только с её матери! А о бабушках и дедушках я и не смею строить предположения!
Франц, смеясь:
Вы, Федия, вычислите заодно, какова была вероятность сделать первое открытие Вашего эффекта, и потом вероятность всего пути к сингулярностям.
Рамона, Вы упомянули имя этого полицая. Странно, но я  где-то это имя слышал. Что-то, связанное с медициной. Одну секунду, от кого я мог услышать  его, совсем недавно? Арвидс Понэ...
Вспомнил! У меня есть хорошая знакомая, врач-гематолог, я, по-моему рассказывал Федие об эпизоде в медицинской лаборатории. Точно! Она мне рассказала, что получила письмо от одной латышки, тоже гематолога, работающей в Риге! Познакомились в Риге на научном конгрессе. И там описывался забавный эпизод. Она (рижская знакомая моей знакомой) была на защите какой-то докторской диссертации. И  в начале защиты зачитывалась биография этого соискателя: Арвидса Понэ и все его заслуги. Так вот, знакомая написала, что там была такая многозначительная фраза: «В 1941 году был вынужден вступить в СС!»
И это в Советском Союзе! Но ничего, защита прошла успешно!
Извините, Рамона, за это отступление, мы слушаеи дальше?!
Франц, то, что Вы сейчас рассказали, очень интересно! Я обязательно напишу Маме об этом! Итак...
Мой Папа, как Вы могли уже догадаться, был не случайно однофамильцем Клауса! Он был его младшим братом. Учился в Венском университете и посещал курс литературы, который вёл не кто иной, как Стефан Цвайг! Альберт Вайскопф не был самым талантливым его студентом, но получилось так, что они сдружились и Альберт начал бывать у Цвайгов в доме, слушал беседы его гостей, а гости, надо сказать, были многие тогдашние знаменитые писатели, философы, музыканты и вообще, интеллектуальная элита Вены. Альберт, если к нему не обращались, на правах самого юного участника, просто молчал, впитывая в себя массу интересной информации. И однажды Стефан Цвейг ему сказал, с глазу на глаз:
Альберт, мне очень нравятся Ваша деликатность и такт! Вы  -  хорошо воспитанный молодой человек, в Вас чувствуется природная чуткость и понимание ситуации. Но если Вы будете только слушать рассуждения моих гостей, иногда умные, иногда  – не очень, а иногда -- просто глупые, Вы  никогда не научитесь мыслить самостоятельно! Преодолейте свою стеснительность, начните активно участвовать в дискуссиях, высказывайте смелее Ваше мнение. Я уверен, что учить Вас вежливости не надо, но попробуйте избавиться от излишне почтительной робости. Откровенные глупости, разумеется, постарайтесь не высказывать, однако, если Вы чувствуете, что в какой-то дискуссии Вы можете сказать что-то свое, что никем до Вас не упоминалось, замечание, вопрос, критика, иной взгляд на обсуждаемый предмет... будьте смелее! Говорите! Если Вам сразу нечем возразить на чьё-то мнение, с которым Вы не согласны, не спешите. Продумайте дома  до следующей встречи и выскажитесь!
И Альберт начал очень осторожно высказывать своё мнение, часто поматривая на Цвайга, ища на его лице знак одобрения или несогласия.
Поднимающаяся волна нацизма всё это  уничтожила. Цвайг уехал из Вены незадолго до Аншлюса и Альберт, бросив университет, последовал за ним. Альберт, как и его брат и вся семья, был антинацистом.

Рамона, простите! На секунду я Вас перебью. Федия, слышите, что говорит Рамона – АНТИНАЦИСТ!  А не антифашист!
Я не понимаю, почему вы  все так говорите!
Нацизм, Федечка, это идеология, основанная на превосходстве одной нации или расы над всеми остальными. Идеология очень «аппетитная», привлекатеоьная и поэтому, неистребимая, по-моему.
Что такого «аппетитного» ты находишь в ней, Рамона?
Не я, Федя, а толпа, плебс, люмпены, стадо, чернь! Неужто ты не видишь, какая она, эта идеология приятная и лёгкая для их восприятия? Ты,  -  говорит она любой мрази и подонку,  -  ты лучше всех уже самим фактом своего рождения от родителей-арийцев! Ты можешь быть тупицей, полуграмотным ничтожеством, бандитом и громилой, но всё равно – ты принадлежишь к высшей расе! Ты – господин одним фактом своего рождения! Никаких других заслуг и усилий не требуется! Это ли не самое приятное, что может подонок и духовный раб услышать о себе? Поэтому он, нацизм, так заразен и так неуничтожим! Разве высокопарная и чванливая «Декларация Прав Человека», провозглашённая ООН, не является таким же расистским и нацистским документом? «Все люди рождаются равными и свободными»  -  во-первых  это, как обычно, многослойная ложь! Люди не рождаются ни равными, ни свободными! Но главное здесь в слове «люди»! Значит всё остальное население Земли, как планеты, это уже не равные и не свободные существа? У них вообще, никаких прав нет?! Опять, одним фактом рождение от человекоподобных родителей любая тварь, любая мразь объявляется чем-то особенным и с кучей прав! Человек – превыше всего и всех! И вообще, Федя, я помню на уроке естествознания наша учительница сказала фразу, меня поразившую: Оказывается вся атмосфера Земли, миллиард кубических километров воздуха, уже несколько раз перебывала в чьих-то лёгких! Значит все мы дышим чьим-то воздухом, а он несёт в себе следы первой, второй, третьей и т.д. лжи. Вот мы ею и продолжаем дышать и пропитываться! Это – так, лирическое отступление.

Что же касается фашизма, то его философия и идеология зиждутся на примате государства над личностью. А любое государство на этом только и стоит! Самое, что ни на есть, демократичнейшее, самое «свободное» не просуществует и микросекунды, если допустит приоритет личности над его интересами, интересами государства! Так что «фашизм», Федя,   -  это единственный способ существования  любого государства. Все государства – это чистейший фашизм!
Быть антинацистом -- значит быть против нацизма, как идеологии. Быть антифашистом – это значит быть «государственным преступником», не признавать преобладающих прав государства! Помнишь, у Дюрренматта:
«Когда государство начинает убивать людей, оно всегда называет себя  Родиной».  Чувствуешь разницу, теперь?
Да, странно, я... опять....раньше об этом не задумывался...
Но, вернёмся к твоему рассказу.   

Так они оказались в Бразилии. Альберт пробавлялся случайными заработками, работал официантом, уборщиком и продолжал бывать у Цвайгов. С ужасом он видел, как духовные страдания Цвайга подталктвают его к мысли о самоубийстве. Цвайг не мог жить вне Вены, вне той культурной атмосферы, которая царила в его венском доме. Вне всей европейской культуры! Альберт как мог уговаривал его не смотреть так мрачно на тогдашнюю обстановку. Он лихорадочно искал в сводках с фронтов какие-то сигналы надежды на падение нацизма и возрождение довоенного мира ценностей, которыми жил Цвайг. Помнится, в декабре 1941 года, он услышал, что немцы потерпели первое крупное поражение под Москвой! Блицкриг явно превращался в затяжную, чреватую большими потерями для Германии, войну. Он прибежал радостно к Цвайгам и начал доказывать , что это  -  начало конца нацизма! Что Британия в «битве за Англию», одна держится стойко! Что Пирл-Харбор подтолкнул Америку отказаться от объявленного нейтралитета и вступить в войну против Гитлера! Все эти признаки, он считал, должны развеять мрачную тоску Цвайга. А Цвайг его встретил словами, что прошлой ночью у его дома бразильские нацисты устроили антисемитскую демонстрацию, и полиция даже не вмешалась -- мол, чувствовали полицейские, чью сторону надо принять.
«Альберт, мне за шестьдесят! Нет у меня духовных сил начинать жизнь сначала! Европа гибнет, уничтожая саму себя! Терпение моё иссякло! Вы, молодой, можете и подождать прихода Нового Времени, а мне ждать уже нечего! Я – не такой терпеливый!»
В феврале 1942 года Цвайгов не стало: Стефан Цвайг вместе с женой покончили с собой!