Interegnum

  INTEREGNUM.

1.
На границе Империи, где кончается Волга и степь —
начинается смерть и курганы хоронят все золото грешного мира —
умирает история, чтобы уже не смотреть
как вдогонку летит, разогнавшись, со свистом секира.
Край заброшенных диких степей, где от конских копыт
и от конского пота дурман над травою витает —
век спустя, от чего человеческий голос дрожит —
не способный ни петь, ни кричать. И навек замолкает.
Область бывшей орды, область свиста и диких людей,
горьковатой полыни и редкого запаха мяты.
Область выжженных трав и сожженных, мочой лошадей,
очень редких цветов, что так часто копытами смяты.
Часть Империи, где только вымысел больше любви,
и где сны продолжают все то, что любимо людьми —

2.
здесь, где гибнет история и где Стенька мочалил княжну,
здесь, где тень от травы покрывает могилу солдата,
здесь, где Волга не гонит уже на песчаник волну —
ударяет о камень и с шумом уходит обратно.
О, поволжский суглинок, растоптанный в грязь сапогом,
перемешанный с кровью и потом на пыльных дорогах.
О, разбитая жизнь, что кидала страна напролом —
замерзать по колено в грязи и в глубоких сугробах —
здесь приют и покой, среди выжженной  солнцем травы,
под которую лечь и уснуть, и не помнить о жизни,
среди, потом пропахших, цветов, среди этой жары —
в этом длинном, степном варианте любимой Отчизны.
Здесь, где свет преломляется только о мертвый зрачок —
о любви к песнопеньям и к жизни короткой — молчок.


3.
Я, потомок нездешних, приехавших с дальних земель,
но с такой же реки — сын бездомного головореза,
в просторечье — разбойника, пережившего свой юбилей
лишь на пару часов, поспешив на свидание с дедом,
что прошел две войны под приказом — ни шагу назад,
но за хлесткое слово разжалован был в рядовые —
завсегдатай немецкой культуры, российский солдат,
лейтенант-губернатор, спаситель — теперь в вестовые.
В этом мерзлом суглинке тебе, как под Божьим крылом —
рядом с сыном, оставив в наследство — о прожитом жалость
и семь слоников — белого, карского мрамора, что за стеклом
хоронятся от пыли, но какая же все это малость —
ты же знаешь, что нам предстоит еще встретиться вновь,
чтобы снова найти для беседы — слова и любовь.

4.
Здесь, где речь, как трава — прорастает сквозь мертвый пейзаж
и деревьев не встретишь — лишь в виде крестов и ограды,
и домов повалившихся набок — все лишь антураж
в оформленьи степи. С небесным строением рядом
облака проплывают, теряясь у кромки воды —
у великой реки и делов-то — топить чужестранцев —
инородцев в другом варианте, смывая следы,
чтобы чистый песок лишь сочился меж высохших пальцев —
здесь, где речь, как вода — завершает течение лет,
отражение множа ветвистым рисунком из листьев,
из прожилок их тонких, что видно, когда на просвет,
дополняя рисунок расцвеченной облаком выси —
здесь, где речь, проплывая за облаком, тонет в воде,
дополняя пространство — мне шепчет о новой беде.

5.
А вокруг ни души — пара сусликов, брошенный дом.
Ни раскосого взгляда татаро-монгольского хана,
ни тягучего пения, ни собачей игры за окном —
ничего вообще — в ожиданьи "грядущего хама".
Мне отсюда не видно уже — ни коней, ни копыт,
мне не слышно отсюда зековского пьяного мата,
что в своих вспоминаниях бережно память хранит —
также бережно, как охраняет травинка солдата.
Мне отсюда — туда дотянуться, как в старом кафе
дотянуться до соли, но пальцами не дотянуться
до прожитого кем-то в угаре на санной софе,
на соломке в избушке… Как в прошлое не окунуться! —
здесь, где смысл имеет лишь то, чем чернеют листы
и лишь то, что скрывают от смерти слова и мечты.

декабрь 2001