Русские поэты в Париже. Антология

   Конец Серебряного века русской поэзии датируется одними исследователями 1917 годом, другими - началом двадцатых, третьими - концом двадцатых - началом тридцатых годов. Есть и другие мнения. Мне кажется, век замирал постепенно...
   Составленная мною антология охватывает вторую половину 1920-х - первую половину 1930-х годов и включает произведения, опубликованные в журналах "Современные записки" и "Числа", выходивших в Париже, где продолжали писать поэты Серебряного века, оказавшиеся в эмиграции (М. Цветаева, К. Бальмонт, В. Ходасевич, Г. Иванов...) и уже входило в литературу младшее, "потерянное", поколение. В России их сверстники в это время творили советскую поэзию, общий настрой которой - мажорный, но "лирика русской эмиграции не может похвалиться бодрыми тонами. Этого и не надо" (Н. Оцуп).
   
   
   Николай Оцуп
   Поэт и критик. Издатель журнала "Числа", выходившего в Париже в 1930-1934 годах и предоставлявшего свои страницы молодым авторам.
   
   ***
   С чего бы начать - с незнакомой звезды,
   С ее отразившей воды,
   
   С летящего голубя или начнем
   С тебя самого за столом?
   
   Куда ты ни взглянешь, с чего ни начнешь,
   Повсюду - над бездной бессильная дрожь.
   
   Звезда оборвется и в ночь упадет,
   И птица погибнет и сам ты вот-вот
   
   Качнешься над зыбью просторов пустых
   И, все позабыв, уничтожишься в них.
   (Современные записки, № 35, 1928 г.)
   
                Эпоха
   Нет никакой эпохи - каждый год
   Все так же совершается все то же:
   Дыши - но воздуху не достает,
   Надейся - но доколе и на что же?
   
   Все те же мы в жестокости своей
   При всех правителях и всех законах,
   Все так же и не надо жизни всей
   Для слишком многих слишком утомленных.
   
   Все так же без шута и подлеца
   Не обойтись, как будто мы на сцене.
   Все так же нет начала, нет конца
   В потоке надоевших повторений.
   
   И каждый смертью схваченный врасплох
   На склоне лет, растраченных без цели,
   Все тот же грустный испускает вздох:
   "Да стоило ли жить на самом деле?"
   
   А все-таки, не правда ли, нет-нет
   Любовь простая (о, всегда все та же)
   Мучительно походит на ответ,
   На утешение, на счастье даже.
   (Современные записки, № 33, 1927)
   
   
   Владимир Смоленский
   Первые публикации - в Париже в 1929 г. Там же вышло несколько сборников. В России первый сборник избранных стихотворений вышел в 1994 г.
   
   ***
   Какое дело мне, что ты живешь,
   Какое дело мне, что ты умрешь,
   И мне тебя совсем не жаль - совсем!
   Ты для меня невидим, глух и нем,
   И как тебя зовут, и как ты жил
   Не знал я никогда или забыл,
   И если мимо провезут твой гроб
   Моя рука не перекрестит лоб.
   
   Но страшно мне подумать, что и я
   Вот так же безразличен для тебя,
   Что жизнь моя, и смерть моя, и сны
   Тебе совсем не нужны и скучны,
   Что я везде - о, это видит Бог! -
   Так навсегда, так страшно одинок.
   (Числа, № 2/3, 1930)
   
   
   Лидия Червинская
   В России стихи появились в коллективном сборнике "Поэты "парижской ноты" (2003 г.), составленном профессором славистики из США В. Крейдом.
   
   ***
   Мы не заметили - почти пришла весна,
   Мы не заметим, как опять настанет лето,
   Нас ранней осенью разбудит тишина...
   
   Но как же, как принять, как примирить все это?
   
   С моей же тяжестью и тела и ума
   Мое и легкое и светлое дыханье -
   Мое всегда со мной, но где же я сама?
   
   Я часто говорю: свобода и страданье,
   Ты отвечаешь мне: любовь и красота.
   И это где-то есть. Я знаю. Несомненно.
   Но в нас слова не те. Но наша жизнь не та.
   
   И страшно привыкать спокойно, постепенно...
   
   ...К тому, как медленно меняются цветы
   На грядках неживых приветливого сада,
   К тому, что все нужней и непонятней ты,
   К тому, что хочется все больше теплоты,
   К тому, что все понять, пожалуй, и не надо.
   (Числа, № 5, 1931)
   
   
   Марина Цветаева
   В Париже жила с 1925 года до своего отъезда в Россию в 1939-м.
   
                Роландов рог
   Как бедный шут о злом своем уродстве,
   Я повествую о своем сиротстве!
   За князем - род, за серафимом - сонм,
   За каждым - тысячи таких, как он,
   Чтоб, пошатнувшись, - на живую стену
   Упал и знал - что тысячи на смену!
   
   Солдат - полком, бес - легионом горд,
   За вором - сброд, а за шутом - все горб.
   
   Так, наконец, усталая держаться
   Сознаньем: долг и назначеньем - драться -
   Под свист глупца и мещанина смех -
   Одна за всех - из всех - противу всех,
   Стою и шлю, закаменев от взлету,
   Сей громкий зов в небесные пустоты
   
   И сей пожар в груди тому залог,
   Что некий Карл тебя услышит, Рог!
   (Современные записки, № 50, 1932)
   
   
   Александр Гингер
   В Париже вышло 5 поэтических сборников, в России - небольшой корпус стихотворений под одной обложкой с произведениями А. Присмановой.
   
   ***
   Сырая мать...Ее нельзя любить!
   Любовь такая сердцу не под силу.
   Вот надорвется и тогда не быть.
   Земля сырая, свежая могила.
   
   В посмертный страшный день, когда на свете этом
   На зеркало не выдыхает рот,
   Я гнить хочу скорей и стать теплом и светом,
   Скорей войти, скорей, в веществ круговорот.
   
   Сюда, мой голый червь, хозяин скромный мой!
   Во славу вящую земли непобедимой
   Питайся мной, веди меня домой.
   Так сделаться землей родимой.
   (Современные записки, № 53, 1933)
   
   ***
   Я молюсь перед Богом моим
   И к нему ползу и к нему лечу в непроницаемой мгле,
   Как на коне бедуин стелется по земле,
   Рассекает ветры плащом своим.
   
   Духу счастья и славы молюсь из юдоли земной.
   Бьется сердце в клетке грудной.
   
   Слов ищу простых - с отцом говорить,
   Но таких найти не могу,
   И хочу молчать, но умереть не могу,
   И хочу не дышать, но не смею себя убить.
   
   Вознесись к отцу молитва, мой конь,
   Подстрекаемый пятками моей любви,
   Изойди на меня отчий огонь,
   Сильный поток любви.
   (Числа, № 10, 1934)
   
   
   Юрий Иваск
   Поэт, критик, историк литературы. Книг стихотворений в России нет.
   
   1
   Утро воскресенья.
   Как ты бедно, воскресенье.
   Вы скажите, кто воскрес.
   
   Зеленеют озими.
   Тусклость взоров и небес.
   Сожалениями поздними
   Полон голый лес.
   
   2
   Не моргая в пространство глядит
   Белоглазая тупо чудь.
   Хищная чайка кричит,
   Челн снаряжается в путь.
   
   Пишет поэт: стоял
   Столп - и стоять привык...
   Он ничего не ждал,
   Нищий духом старик.
   
   Может быть, дольше самих
   Славы и смерти - он -
   Выстоит, ветх и тих,
   В смутный миг погружен.
   
   И его растопит лишь
   Предпоследнего дикий свет.
   А последнего легкая тишь
   Неожиданный даст ответ.
   (Числа, № 10, 1934)
   
   
   Зинаида Гиппиус
   В начале ХХ века была уже известным поэтом и признанным авторитетом в литературе. Последний сборник стихов до отъезда в эмиграцию вышел в Петрограде в 1918 году и назывался "Последние песни". Следующее издание стихов появилось в России только через семьдесят с лишним лет - в 1990 году. С этого времени уже вышло много сборников - стихи, проза, критика, дневники, мемуары.
   
   ***
   Как этот странный мир меня тревожит!
   Чем дальше - тем все меньше понимаю.
   Ответов нет. Один всегда: "быть может"...
   А самый честный и прямой - "не знаю".
   
   Задумчивой тревоге нет ответа?
   Но почему же дни ее все множат?
   Как родилась она? Откуда? Где-то -
   Не знаю где, - но есть ответ... быть может.
   (Современные записки, № 44, 1930)
   
               Счастье
   Есть счастье у нас, поверьте,
   И всем дано его знать.
   В том счастье, что мы о смерти
   Умеем вдруг забывать.
   Не разумом ложно-смелым,
   (Пусть знает - твердит свое),
   Но чувственно - кровью, телом
   Не помним мы про нее.
   
   О счастье так хрупко, тонко:
   Вот слово, будто меж строк;
   Глаза больного ребенка;
   Увядший в воде цветок, -
   И кто-то шепчет: довольно!
   И вновь отравлена кровь,
   И ропщет в сердце безвольном
   Обманутая любовь.
   
   Нет, лучше б из нас на свете
   И не было никого.
   Только бы звери да дети,
   Не знающие ничего.
   (Современные записки, № 54, 1934)
   
                Горное
   Освещена последняя сосна.
   Под нею темный кряж пушится...
   Сейчас погаснет и она...
   День конченный - не повторится.
   
   День кончился. Что было в нем?
   Не знаю, пролетел как птица.
   Он был обыкновенным днем...
   А все-таки - не повторится.
   (Современные записки, № 43, 1930)
   
   
   В. Сирин
   Под таким псевдонимом печатал в "Современных записках" свои романы и стихи живший в рассматриваемый период в Берлине (в Париж переехал позже) Владимир Набоков.
   
             Пробуждение
   Спросонья вслушиваюсь в звон
   и думаю: еще мгновенье, -
   и вновь забудусь я... Но сон
   уже утратил дар забвенья, -
   не может дочитать строку,
   восстановить страну ночную
   обратно съехать по ледку...
   Куда там! - в оттепель такую.
   
   Звон в отопленье по утрам -
   Необычайно музыкальный:
   Удар или двойной тра-рам,
   как по хрустальной наковальне.
   
   Март, ветреник и скороход,
   Должно быть, облака пугает:
   Свет абрикосовый растет
   Сквозь веки и опять сбегает.
   
   Тут, перелившись через край,
   Вся нежность мира накатила -
   Пса молодого добрый лай,
   А в комнате - твой голос милый.
   (Современные записки, № 47, 1931)
   
   
   Георгий Адамович
   Поэт (и критик) - и в критических статьях своих, может быть, еще больше поэт, чем в стихах.
   
                Голос
   Тихим, темным, бесконечно звездным,
   Нет ему ни имени, ни слов,
   Голосом небесным и морозным,
   Из-за бесконечных облаков,
   
   Из-за бесконечного эфира.
   Из-за всех созвездий и орбит,
   Легким голосом иного мира
   Смерть со мной все время говорит.
   
   Я не слушаю, не отвечаю,
   Я дышу, гляжу на белый свет...
   Только понемногу умираю
   Голосу любимому в ответ.
   (Современные записки, № 40, 1929)
   
   ***
   Всю ночь слова перебираю,
   Найти ни слова не могу,
   В изнеможеньи засыпаю
   И вижу реку всю в снегу,
   Весь город наш, навек единый.
   Край неба бледно-райски-синий.
   И на деревьях райский иней...
   
   Друзья! Слабеет в сердце свет,
   А к Петербургу рифмы нет.
   (Современные записки, № 35, 1928)
   
                Комментарии
                (   Отрывок из статьи)
   ...Французская литература блистательна. Какой ум в ней, какая точность в диагнозе эпохи, какая "взрослость"! Одно расхолаживает: она слишком благополучна.
   ...И на русский вкус она, за редчайшими исключениями, никогда не переставала быть слишком благополучной и потому в настоящем смысле - слабо-влекущей, мало-прельщающей. Уровень? Да, такого уровня нигде нет и пройдут еще сотни лет, пока мы чего-либо подобного добьемся, да, вероятно, и не добьемся никогда. Но что с "уровнем" делать в литературе и на что он нужен? Нужно, чтобы все инженеры умели более или менее хорошо строить мосты, чтобы все столяры умели более или менее хорошо делать столы и стулья, но чтобы все писатели умели более или менее удачно писать романы, а поэты стихи, даже совсем удачно, восхитительно удачно - это совершенно никому не нужно.
   ...Прорыв русской литературы глубже, в воздухе меньше пыли, а все остальное, что тут спорить, слабее и бледнее. Но, испробовав этого воздуха, другого уже не захочешь. Как долго мы обольщались, годами, десятилетиями, насчет Европы. "Дорогие там лежат могилы". И действительно, дорогие. От нестерпимой тупости славянофильства нас в Европу и к западу несло почти что "на крыльях восторга". И вот - донесло. И после всех наших скитаний, без обольщений и слезливости, со свободной памятью, как только можно спокойно и рассудочно говоришь: нам сладок дым отечества. Все серо, скудно и, боже мой, как захолустно. Но вполне рассудочно, ответственно, с сознанием последствий и выводов хочется повторить: сладок дым отечества, России.
   (Числа, № 1, 1930)
   
   
   Юрий Софиев
   В 1946 году вернулся на родину, в 1955-м переехал в Алма-Ату. Сведения о изданных за рубежом и в России книгах стихов противоречивы.
   
   ***
   Это было в сентябре на хуторе.
   (Боже мой, какие были дни!)
   Ты возилась с глиняною утварью,
   Были мы на хуторе одни.
   
   В теплый полдень шли тропинкой узкою.
   Огородами мы шли к пруду.
   И стояла осень южно-русская.
   Это - в девятнадцатом году.
   
   Были мы тогда еще беспечные -
   Даже улыбалась ты во сне.
   Близкое, родное, человечное
   В осени. Звериное - в весне.
   
   И я помню: в странном просветлении
   Обернулась и сказала ты:
   "Господи, как я люблю осенние
   Грубые деревенские цветы!"
   (Числа, № 10, 1934)
   
   ***
   Я был плохим отцом, плохим супругом,
   Плохим товарищем, плохим бойцом.
   Обманывал испытанного друга,
   Лгал за глаза и льстил в лицо.
   
   И девушек доверчивых напрасной
   Влюбленностью я мучил вновь и вновь.
   Но вместо страсти сильной и прекрасной
   Унылой похотью мутилась кровь.
   
   Но Боже мой, с какой последней жаждой
   Хотел я верности и чистоты,
   Предельной дружбы, братской теплоты.
   С надеждою встречался с каждым, с каждой.
   (Числа, № 7/8, 1933)
   
   
   Екатерина Бакунина
   В Париже вышел один сборник стихотворений, в России сборников стихов нет.
   
   1
   Не подойти и не понять,
   И сокровенному не внять,
   И не спросить, и не сказать,
   По праву сильного не взять,
   Убийцей быть себе самой
   И с даром слова - быть немой.
   
   2
   Милосердные, болезные мои,
   Мне уж нечего таиться и таить -
   На горячем, на желтеющем песке
   В смертной муке, в безысходности, в тоске,
   Окровавленные жабры иссуша,
   Точно рыба, задыхается душа.
   
   3
   В ночи, с собой наедине,
   На глубине, совсем на дне
   Как странно тишина звенит -
   То время жизнь твою гранит,
   Шлифует, точит и долбит,
   Пока над камнем крест не вбит.
   (Числа, № 9, 1933)
   
   
   Владимир Злобин
   Поэт и критик. Известен как секретарь и хранитель архива З. Гиппиус и Дм. Мережковского. Сборник стихов вышел в Париже.
   
                Ночью
   Ночью как проснешься, вскакиваешь в страхе,
   Будто ты в могиле иль на плахе.
   
   Словно в ледяное погружаясь море,
   Задыхаешься в своем позоре.
   
   И чем больше в пытке мечешься, тем хуже -
   Тем на шее петля уже, туже.
   
   Но едва задремлешь, слышишь - или снится? -
   "Полюби меня и все простится"
   (Числа, № 9, 1933)
   
   
   Юрий Терапиано
   Как поэт в России представлен в коллективном сборнике "Поэты парижской ноты" (2003).
   
   ***
   От ненависти, нежности, любви
   Останется в мозгу воспоминанье,
   Желчь в печени, соль мудрости в крови,
   Усталость в голосе, в глазах - сиянье.
   
   Когда-нибудь - придут такие дни -
   Я жизнь пойму, мной взятую невольно,
   Совсем один, вдали от всех, в тени,
   И станет мне так ясно, пусто, больно.
   
   И я почувствую себя без сил,
   И будет тайное мое открыто:
   Все, для чего я лгал, молчал, грешил,
   Что про себя таил. Моя защита
   
   Любовь моя окажется жалка -
   Какое ей придумать оправданье?
   Как в воздухе просеять горсть песка?
   Жизнь лишь обманутое ожиданье.
   
   Да, часто к Богу я в слезах взывал,
   Преображенья ждал, добра и чуда,
   Но не пришел никто не отвечал
   Ни с неба, ни из праха, ниоткуда.
   (Числа, № 7/8, 1933)
   
   
   Елизавета Кузьмина-Караваева
   Известна как Мать Мария. В России сборник стихов вышел в 2001 г.
   
   ***
   Холодно ли? - Нету холода.
   Одиноко ли мне? - Нет.
   В солнечном победном золоте
   Растворяется мой свет.
   
   И не знаю, где же разница
   Между Богом, миром, мной,
   Колокольным звоном праздника
   Все слилось в один покой.
   
   Только б меч, делящий надвое,
   Эту общность не расторг,
   Не отсек от вечной радости
   Мой медлительный восторг.
   (Современные записки, № 39, 1928)
   
   
   Георгий Иванов
   Публиковался с 1910 г., в начале 1920-х еще выходили книги стихов на родине. В современной России первое издание датируется 1989 годом.
   
   ***
   Россия счастие, Россия свет.
   А может быть, России вовсе нет.
   
   И над Невой закат не догорал,
   И Пушкин на снегу не умирал,
   
   И нет ни Петербурга, ни Кремля -
   Одни снега, снега, поля, поля...
   
   Снега, снега, снега... А ночь долга
   И не растают никогда снега.
   
   Снега, снега, снега... А ночь темна
   И никогда не кончится она.
   
   Россия тишина, Россия прах,
   А может быть, Россия - только страх.
   
   Веревка, пуля, ледяная тьма
   И музыка, сводящая с ума...
   
   Веревка, пуля, каторжный рассвет
   Над тем, чему названья в мире нет.
   (Современные записки, № 47, 1931)
   
   ***
   Это звон бубенцов издалека,
   Это тройки широкий разбег,
   Это черная музыка Блока
   На сияющий падает снег!
   
   ...За пределами жизни и мира
   В пропастях ледяного эфира
   Все равно не расстанусь с тобой!
   
   И Россия, как белая лира,
   Над засыпанной снегом судьбой.
   (Числа, № 4, 1931)
   
   ***
   Страсть? А если нет и страсти.
   Власть? А если нет и власти
   Даже над самим собой...
   
   Что же делать мне с тобой?
   
   Только не гляди на звезды,
   Не мечтай и не влюбляйся,
   Не читай стихов певучих
   И за счастье не цепляйся -
   Счастья нет, мой бедный друг.
   Счастье выпало из рук -
   Камнем в море утонуло,
   Рыбкой золотой плеснуло,
   Льдинкой уплыло на юг...
   
   Счастья нет и мы не дети.
   Вот и надо выбирать:
   Или жить как все на свете
   Или умирать.
   (Современные записки, № 42, 1930)
   
   
   Игорь Чиннов
   В журнале "Числа" в 1933 году состоялась первая публикация. Сборники стихов выходили в Париже и в Нью-Йорке. В России вышел двухтомник в 2000-2002 гг.
   
   ***
   Меркнет дорога моя.
   Боли не выскажу людям.
   Более петь не могу,
   Сердце смолкает мое.
   
   Счастье мерцало и мне.
   Канула капля слепая.
   Слабая мгла глубока.
   Рано смеркается смерть.
   (Числа, № 7/8, 1933)
   
   
   София Прегель
   "Последние стихи: седьмая книга стихов" вышла в Париже в 1973 году.
   
   ***
   Стучится дождь незначущий и робкий,
   Проносит рыб клеенчатый рыбак.
   В промокшем доме тишина и мрак,
   Забытый сор и пыльные коробки.
   
   Дворняги лают медленно, без сил,
   Дрожат листы на луже синеватой.
   Давно уж гость звонка не теребил,
   И вот вчера каштан прощальный сбил
   Последний дачник палкой суковатой!
   (Числа, № 7/8, 1933)
   
   
   Владислав Ходасевич
   Первую книгу стихов издал в 1908 году. Затем в России книги не выходили с 1915 по 1989 год. Сейчас издаются книга за книгой и можно получить полное представление о разнообразной литературной деятельности поэта.
   
                Граммофон
   Ребенок спал, покуда граммофон
   Все надрывался Травиатой.
   Под вопль и скрип какой дурманный сон
   Вонзался в мозг его разъятый?
   
   Внезапно мать мембрану подняла -
   Сон сорвался, дитя проснулось,
   Оно кричит. Из темного угла
   Вся тишина в него метнулась...
   
   О, наших бедных душ не потрясай
   Твоею тишиною грозной!
   Мы молимся - Ты сна не прерывай
   Для вечной ночи, слишком звездной.
   (Современные записки, № 34, 1928)
   
              Скала
   Нет у меня для вас ни слова,
   Ни звука в сердце нет,
   Виденья бедные былого,
   Друзья погибших лет!
   
   Быть может, умер я, быть может -
   Заброшен в новый век,
   А тот, который с вами прожит,
   Был только волн разбег;
   
   И я, ударившись о камни,
   Окровавлен, но жив -
   И видится издалека мне,
   Как вас несет отлив.
   (Современные записки, № 37, 1928)
   
   
   Борис Поплавский
   Самый парижский из русских поэтов в эмиграции - так о нем пишут. Умер молодым (1903-1935) при странных обстоятельствах. Публиковался, оказывается, не так мало: в "Числах" - в каждом номере (стихи, главы из романа, статьи), в "Современных записках" с 1927 по 1935 год - примерно через номер. Но кое-что из того, что сам он у себя считал лучшим и что позже вошло в сборник "Автоматические стихи", подготовленный самим автором, но вышедший после его смерти, увидело свет как "Дневник Аполлона Безобразова" (из одноименного романа). В журналы такие стихи не брали. Три отрывка из "Дневника" приводятся здесь в стихотворной записи, сделанной автором для упомянутого сборника.
   
   (Из "Дневника Аполлона Безобразова")
   
   ***
   От высокой жизни березы
   Только листья остались в море
   Берега позабыли воду
   Пароход позабыл природу
   Дачи хлопают крыльями крыш
   Птица чайка летит на север
   Путешественник там замерз
   Можно съесть его нежный голос
   Руки моря
   Кажутся белыми
   
   ***
   На аэродроме побит рекорд высоты
   Воздух полон радостью и ложью
   Черная улица, грохот взглядов, удары улыбок
   Опасность
   А в тени колокольни бродяга играет на флейте
   Тихо-тихо
   Еле слышно
   ...Он разгадал
   Крестословицу о славе креста
   Он свободен
   
   ***
   Вечный воздух ночей говорит о тебе
   Будь спокоен, как ночь, будь покорен судьбе
   В совершенном согласье с полетом камней
   С золотым погасаньем дней
   
   Будь спокоен в своей мольбе
   (Числа, № 10, 1934)
   
   
      Амари (М. Цетлин)
   Первый сборник стихов вышел в Москве в 1916 году. Последний (первый в современной России) - в 1993 году.
   
   ***
   Желай - не желай, не оставишь навеки
   Ты следа на этой забвенной земле.
   Легко и навек закрываются веки.
   О память! О слабая лампа во мгле!
   
   И самые близкие люди забудут...
   Те бледные и неживые черты,
   Которые все ж вспоминать они будут,
   Ведь это другой, это тень, а не ты.
   
   Но разве теперь, о, не так же ли точно
   Ты тень, только призрак и тень для других?
   Лишь образ двоящийся, зыбкий непрочный:
   Мелькнул - и пропал. Говорил - и затих.
   
   Мы видим, мы слышим и мы осязаем.
   Мы любим людей, обнимаем друзей.
   Но мы забываем, но мы исчезаем
   На бледном экране бледней и бледней!..
   (Современные записки, № 32, 1927)
   
   
   Георгий Раевский
   (Псевдоним Г. Оцупа, брата Н. Оцупа) Первая книга стихов вышла в Париже в 1928 году. В России не издан.
   
   ***
   По краю неба проползла
   гремя, блистая бесполезно
   и на востоке залегла
   грядою иссиня-железной.
   
   Еще там бегают огни,
   еще недоброе творится,
   как в лихорадочные дни,
   когда готова разразиться
   
   над миром буря новых бед:
   восстания, пожары, войны...
   Лишь здесь - холодный, звездный свет,
   холодный, пристальный, спокойный...
   (Современные записки, № 56, 1934)
   
   
   ***
   Так выступает на меди
   Штрих за штрихом, иглой холодной:
   Пастух и овцы позади,
   Иль женский профиль благородный,
   
   Иль дерево: под ним старик
   Сидит в раздумии глубоком...
   - Что делать, если ты отвык
   глядеть спокойным зорким оком?
   
   Что делать, если всем почти
   Невнятен холод расстоянья? -
   Мысль, перешедшую в молчанье,
   Молчаньем бережным почти.
   
   И знай, что каждый ясный штрих
   Такой ценой добыт, быть может.
   Что обошелся он дороже
   Иных тревог и слез иных.
   (Числа, № 9, 1933)
   
   
   
   Ант. (Антонин) Ладинский
   В 1955 году вернулся в Москву, после чего стихов больше не писал. Более известен как автор исторических романов, переводчик, в 1961-м вступил в Союз писателей СССР. Издано 5 стихотворных сборников в Париже и один в России в 2009 г.
   
   ***
   Нам некогда подумать о здоровье,
   О воздухе, что окружает нас,
   И на соломенное изголовье
   Готовы мы свалиться каждый час.
   
   Но, как волы, торжественно вздыхая,
   Влечем ярмо, суровый наш урок;
   Земля, то черная, то голубая,
   Скользит и уплывает из-под ног.
   
   Ну как мы землю зыбкую устроим -
   Вспаши-ка рвущуюся в облака, -
   А оводы кружатся липким роем,
   И с хрипом раздуваются бока.
   
   Вот, кажется, не выдержишь - крылами
   Огромными свинцовыми забьешь,
   Всей тушей рухнешь между бороздами
   И, запрокинув голову, взревешь!
   
   Когда взойдет на этих нивах колос -
   Пшеничный шум до голубых стропил,
   Припомнят жницы чей-то темный голос,
   Который с небесами говорил.
   (Современные записки, № 38, 1929 г.)
   
   
   Довид Кнут
   Несколько стихотворных сборников вышло в Париже. В России не издан.
   
   ***
   Друг мой прекрасный, надежды слабеют,
   Друг мой несчастный, признаться пора:
   Нас вовлекли в шутовскую затею.
   Друг мой, нечисто ведется игра.
   
   Друг, и до нас были знатные умники,
   После - такие же будут глупцы,
   Гробокопатели, воры, цырюльники,
   Гордые дети, смешные отцы.
   
   Те же восторги, такие же жалобы
   Людям мешали работать и спать.
   Те же... такое же... так же... - и, стало быть,
   Надо крепиться, побольше молчать.
   
   ...Стыдная жизнь, для романса пригодная,
   Та, о которой цыганка поет:
   Годы бесплодные, боль безысходная,
   Испепеленное счастье мое.
   (Числа, № 10, 1934)
   
   ***
   Уже давно я не писал стихов.
   Старею я - и легкости веселой,
   С которой я писал стихи когда-то
   Уж ныне нет в помине. Камня тяжелее
   Мне ныне слово каждое мое.
   
   Уже давно с трудом и неохотой
   Беру я самопишущую ручку,
   Чтобы писать не письма деловые,
   Не счет белья, сдаваемого прачке,
   Не адрес телефонный, а - стихи.
   
   Уже давно я не писал стихов.
   Но только что расставшись с человеком,
   Которого совсем еще недавно
   Я так любил, как любят только дети,
   Животные, поэты и калеки;
   Но только что расставшись с человеком,
   Вполне приятным, но совсем ненужным,
   Я вдруг присел к столу, достал бумагу
   И пробую - не знаю сам, зачем -
   И для кого, о чем - почти не зная,
   В отчаянье, холодном и спокойном
   Я пробую еще писать стихи.
   
   Сейчас на крышах спящего Парижа
   Лежит ночное войлочное небо.
   В метро еще дуреют парижане,
   Под фонарями, в нишах у подъездов
   По трафарету созданные люди
   Однообразно шепчутся и жмутся.
   За окнами, неплотно по-парижски
   Прикрытыми, шевелятся в дремоте
   Какой-то первозданной мутной кучей -
   Любовь, печаль, покорность, страх и горе,
   Надежда, сладострастие и скука...
   За окнами парижских сонных улиц
   Спят люди-братья, набираясь сил
   На новый день недели, года, жизни,
   На новый день...
   
   А мне сейчас непоправимо ясно,
   Что наша жизнь - бессмысленность и ложь.
   
   Я эти торопливые слова
   Бросаю в мир - бутылкою - в стихии
   Бездушного людского равнодушья,
   Бросаю, как бутылку в океан,
   Безмолвный крик, закупоренный крепко,
   О гибели моей, моей и вашей.
   Но донесет ли, и - когда, кому,
   В какие, человеческие ль, руки,
   Волна судьбы непрочную бумажку
   С невнятными и стертыми словами
   (И на чужом, быть может, языке!)
   О том, что мы завлечены обманом
   В бесплодные безводные пустыни
   И брошены на произвол судьбы,
   И нечем нам смирить наш страх и голод
   И нашу жажду нечем утолить.
   
   Я эти безнадежные слова
   Бросаю в необъятные пучины
   Со смутною надеждой на спасенье,
   Не зная сам, что значит слово - помощь,
   Не понимая, как, когда, откуда
   Она ко мне придти б еще могла.
   
   А завтра мой двойник и заместитель
   Займется снова разными делами,
   Напишет за меня две-три открытки
   И спросит: "Как живете, как здоровье,
   Что мальчик ваш?" и скажет: "Приходите"...
   И, в общем, соблюдет меня повсюду -
   Спокойный, твердый, мужественный друг.
   
   Лишь изредка, но, правда, очень редко,
   В его глазах - почти без выраженья -
   Мелькнет, как тень, неуловимый отблеск
   Тишайшей, но тяжелой катастрофы,
   Прошедшей незаметно для газет.
   
   ...Как будто тень трагического флага
   Что бился бы большой бессильной птицей
   В тот гулкий, вдохновенный, страшный час
   Непоправимого жизнекрушенья
   (Числа, № 2/3, 1930)