Палитра пепла

Палитра пепла
******************************************************


Стихами поют и плачут,
Молят,
Кричат и даже молчат.
А ты написал пламя,
в котором они горят.
МОЯ ПЕРВАЯ БИБЛИЯ




Но я на твоём пути
из тех времён прежней Москвы,
когда снег был искрит и чист....
Как в начале,
так и в конце зимы.
Он скрипел под ногами,
когда мы
переулками первой любви
плутали и беззаботно болтали,
пока дошли
до кособокого дома
в закутке московской тиши.
Там притаилась малина ,
где торговали гашишем,
марихуаной ,
редкой «на вес» стариной,
всяким хламом,
в залог за дозу данным.
Сама я этого не видала-
Осталась на улице ждать,
снежный морозец вдыхая,
с привкусом горечи ,
побега ,
кошатины,
старых дров,
обрывков чьих кошмарных снов.
Затхлые запахи старой Москвы….
Но ,наконец вынырнул ты
cовсем с другой стороны.
За пазухой-Библия!
Полузапретная книга,
в те времена-
только «с рук»,
«из-под полы»
доступна была.
К себе прижимая книгу,
От радости хохоча,
Что дёшево прикупил
её для меня
у душегуба и хохмача.

Улицы были белы ,чисты.
«Песнь песней» читал ты.
Румяный московский школьник-
Голос,
И одноклассница-
Слух.
Строкой «Песни песней»
по улицам снежным
легло кружение этих двух.


Всё это было в прошлом веке,
И усомниться было бы легко,
Но дремлет Библия в старинном переплёте
Средь книг прочитанных давно.
Пятый король в колоде


Пятый король в колоде!
ОН-то и был- козырной....
Закон над ним бессилен,
тузам не подвластен он.
Отчего тот расклад
не сложился,
я и теперь не пойму.
Давай убежим!
Скроемся!
Я, как старый и ловкий шулер,
в рукаве тебя утаю.
От чёрной
пиковой погони,
от червонного искуса дней,
от черты:
между светом и тенью,
быть может, тебя спасу.

Пятый король в колоде!
На призраке скакуне,
ворвись в мой сон,
как прежде,
не думая ;
о звонке,
о вежливости стука
в двери ночной глуши.
Как прежде:
хмельной и шальной,
гонимый тоской нелюбви.
Разбуженные соседи,
расширенные зрачки,
а в них всё тузы бубновые,
крестовый казённый дом-
всё то,
что тебе напророчил
тринадцатый день июля,
когда ты был рождён.

Пятый король в колоде!
И масть твоя верховодит
в моей без тебя Судьбе.
Память пространства былого
нас приютила обоих.
Там мы по-прежнему бродим
по закоулкам в Москве.
И город ночной слушает
беспутные наши шаги.
Там ,в иной зазеркалье,
где мы с тобою вместе,
всему вокруг вопреки.
Там,в иных измереньях
своё разночтенье времён,
из Алфавита Былого
уж не сложить наших имен.

Но я не той масти дама,
да и колода не та...
Ведь я- всего лишь гадалка,
ворожу про чужую любовь.
Но гложет меня сомненье:
встретимся ли мы вновь,
и будет ли нам дано
друг друга узнать
сквозь года?








ХИПАРЬ


Хипарь -
теперь звучит наивно,
старомодно….
А ведь когда-то
рифмовалось с бунтарём!
Риск эпатажа ежечасный...
В нём изыск стиля
непременно заключён.
И ставка высока –Свобода!
Не только за решёткой
оказаться страх.
И шприц , аменазина
полный,
В руках служивого врача.
Один укол-
и нет уж бунтаря!
Перфоманс буден,
бой в котором знамя-
Сам знаменосец
через скуку дня,
как в бой против врага!
Хипарь....,
звучит,
как рыцарь,
в старь...


Стражи Неба и Стражи Порогов


Стражи Неба и Стражи Порогов-
Ты прожил у них под конвоем,
Прошагал без права побега
По острию луча,
что струился с неба.
Где Монады реальней любовниц,
Жен твоих,
Жен друзей
И просто поклонниц
И застеленного рояля
посреди мастерской
тень лояльна
к собеседникам Садов Рая,
Цы Бай Ши, и иных,
Ставших древностями Китая.
Мастерская твоя в закоулках Арбата,
Где время жестко в пространство вжато.
Сгусток истории ,
как в коммуналке тесно;
На Молчановке-Лермонтов,
На месте церкви снесённой-школа,
где ты учился из рук вон плохо.
А рядом притон-
В хаосе дней и ночей Вавилон.
Да и сам ты отсюда родом ,
Где-то близко родительский дом
На чёртову дюжину был рождён
Не нанизан на хорду буден
Повитухой Судьбой упущен
И потому не учтён
В гроссбухе Жизни
ни ангелом ,ни чёртом.
Только Владимирка-тёзка приняла,
Встал и пошел –вне правил
внедорожник похабных ухабов
Прозвучавший во всех регистрах,
Парящий над пропастью обжигающе низко,
К облакам подлетал близко близко,
и не только в гашишном бреду.
Твой светоносный,
твой рукотворны Рай
оставлен у всех на виду.

Достать чернил и плакать



Когда-то в прошлом веке,
в дни юности и школьных лет,
мой друг любил читать «Февраль»:
стихотворение поэта Пастернака.
То самое:
«Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд!...»
Прекрасные стихи!
Он и меня просил читать ему
«Февраль» .
Вслух, наизусть.
И злился, и стыдил меня ,
за то, что  не было дано,
прочувствовать, как он;
и ритм,
и магию ,
и тайну
судьбоносности стиха.....

Он умер в сорок лет....,
последним стал февраль,
в его короткой жизни.
В тот самый день-
отмены Крепостного права:
отринул этот Свет-
греха и святотатства,
и пагубной тоски
у запертых ворот
Вселенского раскаянья
и братства.
Наш смех и споры
юных душ о творчестве,
и благости искусства
живут во мне
сквозь годы без него.
Чем дальше удаляются дни те ,
тем ближе и дороже....
И жизнь учит все cтроже :
читать меж строк,
запечатленное в пространстве,
впечатанное в дней
иных теченье.
В февральском позднем снеге
различать
весны уж близкой голос.
Мы были
беспечные канатаходцы ,
мы бродили
по хорде трепетной стиха,
по улочкам  Москвы,
теперь уже ушедшей навсегда.
Уж столько лет прошло...
Давно я разучилась
так плакать и смеяться,
как той весной ,
с уходом февраля.










СТИХИ МОСКОВСКОЙ НОЧИ

Чернота московской ночи
Белоснежного листа ясней.
И в неё впечатано глубоко
Эхо наших прошлых дней.
Ночи напролёт тогда бродили.,
Ты читал стихи и переулки плыли
В ритме голоса ,дыханья и шагов.
Ты читал под визг колёс
Испуганных таксистов,
Подъезжавщих к нам:»Не подвезти ли?»
Но твоё лицо после отсидки,
Как увидят сразу по газам.
Зэковский загар,
Шик самокрутки,
Жутковатых шуток и ухмылок,
той тюряги пышный арсенал-
лучший пропуск в царство летней ночи,
в город Перестройки и Греха.
В гуле перестрелок там с тобой не страшно,
Да и стих острее слышался тогда.
Меж выбитых зубов ,по губам разбитым,
Свистел и на свободу рвался поэзии Грааль.
Не останавливаясь, шли,
а ты стихи читал.
Мне или той, которой я была когда- то?
Иль ангелу ночей ,что брёл за нами по пятам?
Быть может, он оберегал.
Нас? Или от нас покой дремотных улиц?
Дома и всё ,что в них творилось
Нанизывалось в ряд на стихотворный лад,
И начинало жить иной единой жизнью,
преображаясь близостью стиха.
К рассвету ближе мы спускались к Москва-реке.
В ночи все реки чисты.
Издалека помахивая мне,
ты плавал.
К утру усталый и уже не страшный,
ты шёл ловить такси
чтоб проводить домой.
Прощаясь наспех , почти захлопнув дверцу,
Из вежливости или по привычке:
»Ты замуж выйдешь за меня?»
И успокоенный дежурным за 15 лет отказом,
Прощаясь,
ёжился от утренней прохлады.

Приметы дружбы.
Их множество-
одна из них и то,
Что срок не назначают
новой встречи.
А просто среди ночи
вдруг-звонок:
«Ну ,Белякова ,хватит спать,
вставай!
Вставай,
пойдём читать стихи!
Сегодня теплый вечер!
Поминанье пишут, чтобы отмолить



Поминанье пишут,
чтобы отмолить
тех,
кто уж не может
больше нагрешить
Среди ночи рваться
в запертую дверь.
Выть в подъезде злобно,
Словно лютый зверь.
Распугав соседей,
Обхамить друзей
На себе рубаху рвать и орать,орать,орать:
«ЛЮБЛЮ!»-голосом дурным вселенскому бабью,
Сотрясая ночь,
Изгоняя тьму.
Ну,скажи на милость ,просто намекни-
Тенью чёрной птицы мимо промелькни,
Скрипом половицы тихо поясни:
Нужны ль мои молитвы там в ином миру,
Когда в твоих работах отсвет Чистоты
 отмаливает ночь твоей больной Души?
А в ответ звучит стихия цвета,
Рукотворный ангельский рассвет
неустанно краску покупную превращает
в чистый ясный свет.
Где-то в вечности,
В подвалах поднебесья Смерть уныла,
 как товаровед,
клеит ценники с уценкой вновь прибывшим
в сумме не прожитых ими лет.
Черканёт крест на крест-
Скосит годы,
Вот и стал ты вечно молодой.
Мне оставил тихую заботу,
Способ пообщаться нам с тобой.
Как на почту,
прихожу я в церковь, поминальную записку написать.
Словно бы гостинец сдобный в даль бедняцкую родне послать.
А в ответ всё снишься, снишься…
Как тут не поверить в Божью Благодать!


 Заходи в мои сны

Где ты ...там?
Среди звезд заблудился?
Или в райском саду
плодов с древа познанья
урожай уродился?
Анаша колосится
под забором границы ада и рая?
Что еще не дает отлучиться,
В мои сны просочиться,
мотыльком из ночной темноты
появиться?
Заходи в мои сны,
не подкрашенные и скрипучие-
это двери в мой затянувшийся день,
для тебя,
ставшим гостем из мира теней.
Когда слякоть Москвы
и весенняя дребедень,
как забытый аквариум
в доме покойника.
И некуда плыть
в мутном отстое на подоконнике.
И прошлое, чем удаленней,
тем ближе и ярче,
как фильм про нас.
Когда ты,
на мой резкий отказ:
Все это чушь!
Подожди, ты увидишь:
все будет иначе!
В Вечности нам бродить рядом!
Я терпеливо живу,
вечно куда-то бреду....
кругом баррикады хлама.
И уже все равно:
из чьих жизней
все это растет громадой:
из моей,
или соседской,
нажитое течением лет,
осело на берегу Леты.
И все дороже знание,
что все это бред:
по зыбким устоям,
остатков старинного домостроя,
разложено разложенье
привычек,правил, законов.
И в сущности-
так мало надо;
что б было бы с кем
пошептаться ,
по дороге домой поспорить-
это и есть главное.

Лысеют хипари олдовые



Лысеют хипари олдовые.
Их сленг всё ближе
слогу давних лет,
когда поэт
был больше чем поэт.
По улицам Москвы они,
как знамя яростных побед,
истрепанно в боях,
бредут.....
С величием руин
по руслу уходящих дней плывут,
по-прежнему к себе самим.
Как сокровенный оберег
в самих себе лелеят
презрение к уюту
и сквозь жизнь,
как свечку негасимую несут,
завет давно истлевшего
их общего начала.
Пересеченьем антимиров,
мозаичным вкраплением,
не смешиваясь с городским потоком,
разнопространственность реалий
соблюдают.
Их ветхость антикварности родня.
Они-загадочное поколенье,
какой-то необъявленной войны.
И,словно бы таинственные знаки,
рассыпанного Богом Алфавита,
живут вне буден,
то складываясь в слоги,
то в слова,
непостижимых и зовущих смыслов.
И для таких как я-
томительная горечь,маята
какой-то не прожитой жизни,
упущенных свободы и любви.
________________________________________________________

Художественной школе №1 имени им.В.Серова


Мы дети »художки»-
под номером первым,
в сердце Пречистенки,
У Академии под крылом.
Ссылаясь на классиков вечных,
нас учил Гераскевич
страстно ,но чинно.
А был он тогда-
 вчерашним мальчишкой,
и той же школы выпускником.
Директором стал он потом.
Ему было трудно с нами:
мы почему-то всегда бунтовали!
Быть непокорным-вот кредо
интеллигента застойных времён.
Но ему- вольнодумцу
c томами Бодлера,Сартра,
поклоннику Аполенера,
с альбомами: Пикассо ,Модельяни ,
Брака ,Гогена...
Ему-то за что????
Теперь, когда прошлое стало химерой,
хоть в нынешнем веке
прости нас,Валера!

Великих биографы нас уверяли,
что путь творца непременно тернист.
И атрибуты страдальцев в искусстве
с особым азартом мы примеряли,
поскольку каждый из нас,
конечно же,был эгоист.
Хотя-изначальный наш путь
был светел и изумительно чист.
Весной-рок-энд-рол
на крыше Кропоткинской школы
к ужасу жителей дома напротив.
Ниспровержения культ во всём!
Белютинского Неофигуратива развёрнуто знамя
поперёк класса,рулона обоев длиной!
А значит и классику всю-долой!!!
Иных пространств мы предтавители!
В своих рисунках- мы повелители всех измерений!
На все светотени и перспективы
нам наплевать,и всё ни по чём!
В смешном предвкушении негодования
античности слепков на школьной стене,
и в ожидании,что их обрушение
освободит в искусство дорогу тебе.
Незыблемость классики и безмятежность
белели гипсом на пухлых губах ровесниц Венер.
Тот гипсовый ценз всё же пугал.
Казался ненужной,непостижимой ,
«вещью в себе»и совершенством своим укорял.

Теплухин и Кабаков не допускали скуки,
как основного клейма Совка.
Ни до,
ни вместо,
ни после уроков,
нигде и никогда!.
Мы с Жуховичер ,едва поспевая,
Им подражали во всём и везде.
Не то что креститься ,как должно в церкви,
да просто войти и молиться в храме-
недопустимо в тогдашнем Совке.
А мы с Обыденском у Кабакова
пируем на Пасху.
На столе пироги,
что пекла его мама
и яйца пасхальные а-ля Пикассо.
Бутылка Шартреза
Весной зеленеет
на этом пасхальном столе.
Потом Крестный ход
в переулке направо.
Теплухин сел на ступени
храмаи громко читал "Песнь песней"
той московской весне, прихожанам и
,конечно же мне.

Впервые обе мы вернулись поздно,
И зеленью Шартреза мы пахли по утру,
Но были девственны и трезвы.
А похристосовались-то!
О!
По-детски и наивно чисто,
Хоть по уши все были влюблены.
В те времена и sex
читалось просто напросто шестёркой
-такие времена….
В советскую эпоху сплошного дефицита
и секса даже не было тогда.
Потом на улице Архипова плясали.
У синагоги.
Нагилла Хавва над Москвой плыла.
Отплясывали и орали:»Хавва!»
Да так неистово,
что вдруг ,не тронув нас девчонок,
ГэБуХа Вову с Лёней загребла.
И в ту же ночь ,
и утром рано
враждебный голос из-за океана,
«глушилок»затмевая треск вещал,
о наших мальчиках –героях,
что узников Совести,
простых советских заключённых
они пополнили ряды.
Понятие-«дессидент» внедрилось к нам потом.
Словечко «Хеппининг» родилось позже.
Но мы-то,без названий ,просто жили
В пространстве странных игр,
провоцируя Судьбу.
Страшась и призывая её норов.
Непредсказуемость её капризных поворотов
ободряла,и обещала
что сможем ярко жизнь прожить
в тени уж ржавого ,
но жёсткого Совка.
Потом пути искали почерк,
точили жизни слог
но это было позже-
и каждый дальше шёл,
как смог.



© Copyright: Белякова Надя, 2008
Свидетельство о публикации №1802130938
Гераскевичу В.А.