Солнечный мальчик

 рассказ

  Февраль. За окном мгла. Час ночи. Холст закончен. Не глядя, как всегда, размашисто подписал. Остался недоволен. Подумал, завтра разберемся. Доел Сашин остывший ужин, подбросил дров и в без того раскаленную печь. На улице - под 40. Не раздеваясь, пристроился рядом с полуторагодовалым сынишкой. Задумался. Паренек практически уже сирота. Мать где-то получает образование. Хочет стать умной. Дура! Дитё на родителей бросила. Не спалось. Сынок, причмокивая пухлыми губками во сне, забился ко мне под бочок. Тихо играл блюз. Думы одолевали ...
  Вдруг раздался резкий стук в оконное стекло. Сын вздрогнул. Схватив жостик, добавил звук. Прикрыв одеялом ребенка, отдернул занавеску. Темные силуэты на сером снегу выглядели сумрачно, неестественно. Открыл форточку, перед окном стоял тесть - Фалин Лавр Николаевич.
 - Что хотели?
 - Внука одень и выноси.
  Краем глаза глянул на часы, потом на сына. Помявшись, ответил: "Саша спит, приходите завтра."  Лаврушка обозвал меня чайником, тунеядцем, бездельником и приказным тоном потребовал: "Неси, а то ментов вызову".
 - Пошел ты в такую мать! - захлопнул форточку, задернул занавеску, добавил 40 дицибелл. Крутанулся по комнате, холст слетел с мольберта, измазал ковер - черт с ним, все равно дрянь. Сорок дицибелл блюза подвывали вьюге и в такт, отбиваемый палкой по морозному стеклу тещей Верой Назаровной: дзинь-дзинь, дзинь-дзинь. Стерва! Присел на краешек кровати. Сашок, скинув одеяло и разбросав ручонки от печной жары, раскрасневшийся, с капельками пота на висках и подбородке, дрых, как говорится, без задних ног и даже прихрапывал. Слушая дзиньканье, не выдержал, подошел к окну: "Если, старая карга, не прекратишь, оболью кипятком".  Ведьму как ветром сдуло.
  На улице прояснило. Протерев запотевшее стекло, глянул на градусник - 45. Дома жара. Луна высветилась сине-зеленым, на дороге две легковушки, ну, пускай до утра стоят, а я посплю.
Только задремал - удар в форточку. Форточка вылетела. Закрыв сына пуховым одеялом с головой, схватил березовую дубину, подскочил к окну. В проеме форточки бледнело лицо в папахе, на погонах поблескивали три полковничьих звездочки.
 - Что же вы на корточках, как обезьяна на подоконнике, не стыдно вам, разбойникам в личине ментовской, мирных обывателей по ночам пугать?
 - Художник, отдай ребеночка (крест вам кладу, коллеги, всю жизнь жалею, что по роже березовой дубиной этому наглецу не врезал). - Все равно дверь вынесем и дитятю заберем. Окажешь сопротивление - пристрелим.
 - Не имеете права. Прокурора приведите.
 - Вот уже будет тебе, оборванцу, прокурор. Разве ты не знаешь, кто в тайге хозяин?
 - Вот и я говорю, прокурора приведите, тогда поговорим. Вера Назаровна, прекратите стучать в окно, ваш внук спит. - Все время, пока я с полковником препирался, старая карга настукивала: дзинь-дзинь, дзинь-дзинь. Тварь!
  Полковнику надоело торчать на подоконнике задом к подчиненным. А собралось их там человек пятнадцать. Спрыгнул. Отдал своей кодле приказ: "Ломай дверь!
  Мне пальцем пригрозил: "Окажешь сопротивление - пристрелим".
  И пальцем так сделал, как ковбой из вестерна.  Во, урод!
  Слышу, его архаровцы засуетились, забегали, фонарями засветили, лом притащили.
Бешено мысли закрутились: "Три двери наикрепчайшие, через чердак - на улицу? Там 45, Сашок раздетый. Свет включить? Нельзя, долго провожусь, на дороге три УАЗика, человек 15-20. В огородах снег под вздошину - не уйти!"
  Первая дверь заскрипела, поддалась.  Быстро справились, ублюдки! Парня напугают до смерти! Надо сдаваться. Кричу в окно: "Пускай полковник заходит!"
  Заходит ... маленький, папаха, погоны, сбруя, морда наглая, всё, как положено, чин-чинарем. Сел - я напротив. Долго мы беседовали, я и так и этак, сынка показал спящего, умолял его, козла, до утра подождать, а он, паскуда, ничего не понимает. Вас, говорит, художников, поэтов, музыкантов всяких, в зародыше давить надо, чтобы воду не мутили. Короче, ни в какую... Пришлось бабку "любящую" впустить. Зашла она, стервь, с одеяльцем, будто ребенок под елкой в лесу лежит, а не у отца родного в теплой постели спит.
  Вот с тех пор я всех старух лютой ненавистью возненавидел. Завернула она спящего сынка в одеяльце и, как ведьма-паучиха, утащила к себе в нору с тараканами, мышами да паутиной.
  Долгих пять лет обрабатывали они парня на свой лад, в свое удовольствие, прикрываясь блатом, прокуратурой, судьями,  которые и по сей день пуще прежнего творят беспредел, беззаконие по всей матушке Руси.

  P.S. 11 лет спустя. Пареньку 13 лет. Рынок. Солнце. Жара. Смотрю - паренек идет в красной рубахе, весь в себе, задумчивый такой, ну, копия я. Окликнул я его, он весь встрепенулся, ну, прямо как я, когда меня кто-нибудь окликнет, из задумчивости значит выведет. Пошарил сынок глазками по рынку, увидел меня да как рванет - только пятки засверкали.
  Как впоследствии выяснилось - эта ведьма не просто вычеркнула меня из жизни ребенка, а превратила меня для него в страх, в кошмар, в ужасный сон.



Солнечный мальчик - 2  Продолжение...
 
  Огоньки, мелькающие сквозь снежную пелену, неумолимо приближались. Я лежал на мерзлом асфальте, как бревно, с перебитыми руками и ногами. Боли не было. Не было желания. Ничего не было. Лишь пурга, заледеневший асфальт и фары. Рев нарастал. В свете фар снежинки искрились сине-красно-фиолетовыми бликами и таяли на кончике носа.
  Я улыбнулся. Появились чувства. Появился страх. Заработали мозги. Резко дернувшись, перевернулся на живот. Страх впился в лицо, запульсировал, забился в груди. Впившись окровавленными деснами в ледяную кромку, придвинулся к краю дороги. Асфальт завибрировал. От нестерпимо яркого света зажгло в глазах. Крутанувшись, скатился с дороги. Грузовик оглушил ревом. Сунул голову в пушистый снег. Захотелось жить. Темнота. Привстав на коленки, повернул голову влево. Красные габариты стремительно удалялись. Впереди, метрах в пятистах, сквозь метущийся снег мерцали огоньки деревни.
  Повезло! Повезло, что начало декабря. Повезло, что снег не глубокий. Повезло, что менты, ублюдки - ленивы. Повезло, что деревня у речки под склоном холма. Повезло, что одет тепло. Повезло, что минус 20, а не 40. Повезло, что сломаны голени, а не бедра. Повезло, что руки не сломаны, а сломаны только пальцы. Повезло, что к боли равнодушен, и вообще я везунчик.
  Перекатываясь с живота на спину, кубарем, добрался до околицы. Деревенские псы набросились, начали остервенело рвать полушубок, хватать за ноги. Замелькал фонарь.
 - Цыть, Шалун! Отвали, Марта! 
  Старик огрел дубинкой еще одного пса. Пес завизжал, отскочил.
 - Ишь, разошлись - сучье племя!
Старик склонился, задел сивой бородой мой лоб.
 - Ты кто, мил человек? Вроде не пьяной. Ну ничё, счас побегу за подмогой, враз в хату доставим. Старик, хромая, уковылял.
  Псы, сверкая голодными зрачками, уселись напротив. Сучка, по-видимому Марта, подползла на брюхе, лизнула в лицо, почувствовав кровь, заурчала, принялась сгрызать кровяные сосульки.
  Прибежал народ, распинав собак, лихо подхватил под коленки, под локотки, потащил в деревню.
  В хате было просторно. Положив истерзанное тело на стол, раздели... Мужики заматерились. Бабы заохали и тоже заматерились. Обмыв и вытерев насухо, наложили шины из старых журналов, перевязали чем попало, чего-то там мне вкололи, уложили в постель. Провалился. Сознание ушло. Снились цветные сны.
  Через три месяца поправился.
  Весна! Вышел во двор. Девчонки хихикали. Пацаны бегали вокруг, толкались, дразнились: "Демка-Демка, Демка-Демка, нарисуй, нарисуй!"
 - Я же вас всех перерисовал.
 - Еще, еще нарисуй ...

Сатана

Солнечный мальчик, (сын художни ка Саша), бумага, цв.карандаш, сангина, 70х50, 2005г.
Авто - Кандинский-ДАЕ А.О.