А на соседней крыше..

Здесь   меня всё по-прежнему, разве только букетик жасмина за июньский солнечный день высох, то самое беспощадное солнце выжарило его до последней капли жидкости в клетках. Запах… ах, как изменился запах… Взяв его бережно в руки, я приклонилась к нежно-кремового цвета лепесткам – повеяло осенью – я содрогнулась и   боязливо положила его обратно, на кромку крыши. Нет! Ещё не согрелась! Душа моя ищет тепла, хотя тело и тело и скрывается от палящих лучей. Всё же этот воздух должен помочь. Оживить. За него я цепляюсь как тяжелобольной, исполненный огромной жаждой жизни, но по всем прогнозам врачей не способный протянуть и месяца, использующий все доступные средства, дабы оттянуть столь нежеланный момент ухода. Так окоченевшими жилистыми скрюченными пальцами неудавшейся (где-то ещё в глубоком детстве) пианистки, я цепляюсь за близких мне людей, жадными лёгкими, будто   только что толща воды, недвижно лежавшая над моей головой, неожиданно исчезла, я втягиваю в  себя этот воздух. У меня даже зрачки постоянно расширены – это от желания вбирать в себя, обезумевший зрачок пиявкой засасывает всё, абсолютно всё вокруг. Возможно, люди принимают меня за наркоманку… Далеко, на другом берегу разделяющей город реки, беззвучно взрывается фейерверк. Я даже на мгновение замешкалась… Слов ведь так много, искренность искрится в полосе, уходящего на покой, закатного солнца, руки выводят на, доселе чистом листе бумаги, строки,   в которые материализуются мои, мощным потоком изливающиеся, мысли. А зрачок, зрачок хочет следить за тем, что происходит вдалеке… Который раз я здесь, здесь больше воздуха и совсем безлюдно… Здесь совсем нет людей… с маленькой оговоркой на то, что по соседству сидит парочка влюблённых. До меня даже доносится порой звонкий, переливчатый смех девушки, бубенчики её по-детски чистого и беззаботного голоса я оставляю себе на память, закупориваю в священный сосуд. Не остаётся неуслышанным и вкрадчиво-вдумчивый тон юноши… их голоса приносит легкий июньский ветер. Но это совсем не мешает, отнюдь, это даёт ощущение присутствия рядом чего-то или, вернее, кого-то важного, чей образ ещё не до конца сложился в поём сознании, быть может, таким незавершённым он и останется. Что ж, наброски тоже могут иметь свою художественную ценность… Город принимает всё более привычный для меня вид, более желанный и более романтичный. Самые близкие люди знают, что я хотела бы жить на самом последнем этаже многоэтажного дома, в комнате, где одна стена будет полностью стеклянной, и смотреть на бесшумно проносящиеся в вечернем или ночном спокойствии и неподвижности огни машин, на эти самые машины и на отражение всего в реке, денно и нощно уносящей с собой печали и горести, боли и обиды… Все же во мне присутствует стремление к жизни, но к абсолютно другой, поэтому в данных условиях оно прячется в какой-то потаённой книге, находящейся внутри меня, в самой сокровенной библиотеке. Думаю, человека можно читать – это же целая библиотека, содержащая в себе всё о огромных фолиантов, с потускневшим на обложке золотом и потёртой парчой, хранящих самые давние, самые ценные воспоминания, до помятых и закапанных дождём, пропахших костром книжиц, не менее оттого ценных… куда же ещё можно поместить всё это юношеское, незрелое и, в крайней степени максималистичное, противоречивое, иногда пестрящее ошибками и   опечатками, романтичное, в конце концов!.. Читать человека не просто... Люди… они немного странные, вероятно, и я так же себя веду, если не знаю, как чем могу помочь. Если я заговариваю о себе и о том, что ощущаю в даны конкретный момент… они отвечают, что всё в моих силах, что просто надо смотреть на мир по-другому… Иногда, я даже принимаю их игру, соглашаюсь с тем, что я пессимистка, что пора бы уже двигаться дальше… но, чаще, сил во мне для этого маленького лицемерия не хватает. Я просто умолкаю. И этому искреннему молчанию я часто очень рада, потому что временами желание выкарабкаться на самом деле не даёт окружающим жить, как утопленник я ненамеренно тяну их с собой на дно… все эти внезапные сообщения и sms , желание видеть и дышать одним воздухом. Есть ли это навязчивость? В душе я понимаю, что это нечто иное, тяга к людям, не скука… я не скучаю по людям, я нуждаюсь в них до боли и стука в висках, до разрыва вен, до боли в мышцах, до отсутствия дыхания и сердцебиений! Это невозможность выносить одиночество, это оголенный крик… а может просто попытка оправдать себя, выразив всё парой-тройкой витиеватых, не до конца и не всем понятных предложений. Темнота сгущается, съедает буквы, запятые, точки, восклицательные… рукам не хватило – хотят дальше что-то выводить на листе. Зрачки отвлекаются на огни внизу. Дуновение ветра, чувствую его кожей. Этот ветер опять же приносит с собой ощущение неодиночества. А на соседней крыше встречали закат влюбленные, не доносятся их голоса… Тишина. Выдох. Точка.