Житие Понырева

                Памяти актера Вл. Галкина


 А Николаич Понырев, Вано - историк и поэт – влюбился в женщину со стройными ногами.
Курчавую, с короткой стрижкой, косящую на правый глаз, лет тридцати. История вдруг разонравилась Вано, пошли стихи: тут переводы в пять языков, поэма Берлиозу, Михссанычу, главами. Как многие поэты, жил замкнуто Вано и поддавал слегка, прыщавость ковыряя, как заведено, и часто в одиночку, а в малых дозах можно выпить бочку.
 Впервой ее увидел, когда несла тревожно-желтых роз букет и на него косилась. А после часто снилась. Проведав где и с кем она, стал больше пить в ответ и профсоюз лишил Вано путевки в Кисловодск и даже в Сочи. М. Берлиоз не дал матпомощи, к тому же о Христе поэму заказал с оплатою через неделю, срок малый  чтобы в рот не брал ни дня - ни ночи.
...
Был жаркий день, Иван искал квартиру съемную, но не нашел, как часто с ним случалось, не зря Михссаныч душу клял его Бездомную. Так что Иван сегодня был в пролете, скучая завернул к Марго - так незнакомку он прозвал по "Фаусту", из Гете. Встал черный воронок. Наверное, за мужем. Шофер как черный грач к тому же. И шнобель- клюв, как клык, и виден правый глаз. Вот Маргарита вышла на тихий стук и, побледнев, окликнула Наталью, упала вдруг, на кафель наступив - метлахскую занозу - издав костяный звук как на бильярде -рраз!
...
Поэт был вне себя на встрече с Берлиозом. Михссаныч тоже был дурак не выпить и выпить не дурак, за что его так и прозвали, для смеху, коллеги меж собой по творческому цеху. Всегда с собою было у Ивана: и корка хлеба для занюху в грудном кармане, стаканчик - раскладушка интуриста, забытый после третьей им в подъезде, и фляга спирта с завода - оборонки за стих в стенной газете. Жара плыла. Разбавив абрикосовой, друзья стали икать.
Повторили. Не пьянства ради, чтоб не отвыкать. Что ж, повторим и мы. Была жара. И Берлиоз критиковал поэму:
- Народ ведь иудейский ни при чем, вот в чем вопрос! Поскольку вымышлен Христос.
 Иван, с ним не согласный, стал бормотать, грозить кому-то (зеленым человечкам).
-И Кесаря, то бишь вождя, не трожь навечно! – шепнул вдруг Берлиоз. - Чертям стал угрожать... пацан, ты много пьешь, так до профессора Стравинского дойдешь, коль будешь до конца. Поэма же твоя не стоит вы-вы-ик-баного яйца!
 Озлобился Иван и, помрачнев лицом:
- Меня ты уважаешь? Где ты? – в Михссаныча ткнул огурцом у турникета. Тот всполошился, вспомнил МАССОЛИТ, проекты, задел стакан, стакан сложился (проклятый интурист!) и выпал из нетвердых рук, а Берлиоз за ним и хвать его! А тут и "Аннушка" - трамвай - каюк! – и голова Михссаныча, успев моргнуть лишь глазом, враз покатилась по путям - по камушкам, зараза. Тут Ваня обезумел, ммать его! А далее вы знаете.
...
А далее вы знаете: в халате белом с красною опушкой инициалов на кармане мастерицу Прасковью Федоровну, фельдшерицу - душку за Маргариту Ваня принимал, когда не спится
в скипидарной ванне, она ж его жалела и ждала. Жара плыла. Иван, весь раздвоившись дважды, как Мастер  сам с собою говорил, и за Пилата наблюдал за ласточкою-птицей. И грезились ему мужи и жены с рваными главами, которые тряслись друг с дружкой, чтоб прирасти... квартиры, что заняты, где места нет, хоть и пусты. Христа изгнавших он не вспомнил (наложено табу, на корках) – был виноват Пилат, такой же трус! Не смог Михссаныча затормозить последний спуск, а мог бы за руку схватить, да ноги вдруг свело.
Стравинский-психиатр занес над ним свою иглу - стило по Фрейду.
И Мастер умер, двойник исчез во временных задворках. Был вытеснен как и Марго, и жажда, как и венок из мирта чей-то. Стравинский сотворил. Иной Понырев ныне профессор института историй-философий, хоть и слабеет память. Женат однажды. Боится спирта - одно кино. Стихов своих не знает. Но в полнолуние тех снов вновь ожидает, где был он счастлив, где жизнь - цветная.