Пятнистое Солнце 4, Часть 13

При всём этом хочу отметить вновь, талантливо и очень верно описанный портрет творческой личности Моцарта. И то, как к этому относился Сальери. Вполне возможно, что Пушкин сам чувствовал нечто похожее и справедливо наделил Моцарта той же гениальной лёгкостью и какой-то детской беспечностью в отношении к самому себе, к своему труду.
Моцарт, сидя за фортепиано, играет Сальери тему, незадолго до их встречи родившуюся в его мозгу...

Сальери
                Так ты с этим шёл ко мне
И мог остановиться у трактира
И слушать скрыпача слепого! – Боже!
Ты, Моцарт, недостоин, сам себя.

Моцарт
Что ж, хорошо?

Сальери
                Какая глубина!
Какая смелость и какая стройность!
Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь;
Я знаю, я.

А до этого эпизода, Моцарт приводит к Сальери какого-то скрипача, игравшего в трактире мелодии из его опер. Моцарта очень позабавила манера его игры и он решил развеселить ею и Сальери!

Старик играет арию из Дон –Жуана.
Моцарт хохочет.

Сальери
И ты смеяться можешь?

Моцарт
Ах, Сальери!
Ужель и сам ты не смеёшься?

Сальери
Нет!
Мне не смешно, когда маляр негодный
Мне пачкает Мадонну Рафаэля,
Мне не смешно, когда фигляр презренный
Пародией бесчестит Алигьери.
Пошёл, старик...

Следует признать, что, несмотря на гнусный оговор Сальери в этой пьесе, Пушкин напрямую указывает на какую-то божественную лёгкость отношения гения к собственному творчеству! И это замечание, на мой взгляд, удивительно точно!
Если есть вдохновение -- опять мы к нему возвращаемся, -- пишется легко, ясно, мысли парят, а не толкутся бесплодно в сознании. Эта лёгкость в творчестве проявляется и в оценке гением своего произведения: так набросал я пару тем, была бессоница, и мне пришли в голову несколько мелодий... 
Вот эта творческая воздушность  обычно сразу видна квалифицированному слушателю или читателю. И её не подделаешь натужным притягиванием рифм или мелодий, мучительным (хоть и профессиональным) прилаживанием их друг к другу, в часы и дни, когда божественное вдохновение на свидание не явилось, а писать надо!
В Моцарте Пушкин рисует самого себя именно в такие моменты гениального прояснения сознания!
Блестяще описанное состояние, блестяще описанный эпизод!
Небольшое замечание:
В последних строках «Моцарта и Сальери» Пушкин допускает некоторую неточность:     - - «и не был
Убийцею создатель Ватикана».
Ватикан – это не одно здание, не один Собор Святого Петра, это вообще не только и не столько архитектурный ансамбль, сколь общественный институт –  Мировой Центр Католической Религии!
Микеланджело Буонарроти «создателем» этого института, конечно, не был! Он был одним из многих художников, скульпторов, архитекторов, вложивших свой гений в художество, скультуру и архитектуру этого института. Он четыре года рисовал фрески «Секстинской Капеллы», он построил купол Собора Святого Петра, но и здесь, нисколько не преуменьшая его талант, он не был пионером, а позаимствовал технику возведения такого купола у флорентийского архитектора Брунеллески, который первый построил яйцеобразный  купол над собором Святой Марии в Цветах во Флоренции (Catedrale Santa Maria del Fiore)!  Микеланджело Буонарроти был не создателем, а «строителем» Ватикана, притом одним из многих. И история про знаменитое яйцо, «поставленное Колумбом на его круглую вершину» на гладком столе, на самом деле относится не к нему, а именно  к Брунеллески!

Другое верное замечание Пушкина о таланте можно встретить в его критических замечаниях о стихах Виктора Теплякова «Фракийские элегии», 1836 год.
«В наше время молодому человеку, который готовится посетить великолепный Восток, мудрено, садясь на корабль, не вспомнить лорда Байрона и невольным соучастием не сблизить судьбы своей с судьбою Чильд-Гарольда. Ежели, паче чаяния, молодой человек ещё и поэт и захочет выразить свои чувствования, то как избежать ему подражания? Можно ли за то его укорять? Талант неволен, и его подражание не есть постыдное похищение – признак умственной скудости, но благородная надежда на свои собственные силы, надежда открыть новые миры, стремясь по следам гения,  -  или чувство, в смирении своём ещё более возвышенное: желание изучить свой образец и дать ему вторичную жизнь.»
Ни прибавить, ни отнять! Прямо методическое руководство «Как стать гением».   

Вернёмся, однако ж, к теме о личности Пушкина.
Пушкин, несомненно,  был талантливым поэтом и не более! Он не обладал ни высокой и благородной душой, ни большим умом, ни добрым и честным характером.  И даже талант незаурядный свой далеко не всегда использовал в полной мере и по назначению.

В письме Бестужеву, (1825г.) Пушкин пишет о графе М.С. Воронцове:
«Мы не хотим быть покровительствуемы равными. Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится  в его передней с посвящением или одою,  а тот является с требованием на уважение, как шестисотлетний дворянин,  -  вот дьявольская разница.»
Чуть позже, в письме К.Ф. Рылееву (1825 г.) Он поясняет: «Ты сердишься за то, что я чванюсь своим шестисотлетним дворянством (NB, моё дворянство старее). Как же ты (не) видишь,что дух нашей словесности отчасти зависит от состояния писателей? Мы не можем подносить наших сочинений вельможам, ибо по своему рождению почитаем себя равными им. Отселе гордость etc.»

Тут и чуть позже мы разберём несколько аспектов и оттенков пушкинской мысли.
Начнём с того, что таланту, гению не гоже чваниться тем, что досталось ему от предков, в чём никакой персональной его заслуги нет. Пушкин мог бы справедливо гордиться лучшими своими стихами и поэмами, это создания его, и только его гения! А гордиться тем, что ты  волей случая, без малейших усилий с твоей стороны, родился в семье дворянской – это уж очень отдаёт стадным рабством, той самой чернью и толпой, о коей Пушкин писал не раз в весьма неодобрительном духе, с презрением, и оправданным! Ведь так же любое ничтожество, имевшее счастье родиться в семье богатых или вельможных родителей, может гордиться и чваниться не менее Пушкина, и, по логике великого поэта, справедливо!
Тут Пушкин загоняет себя в порочный логический круг: «Я не буду подносить высокопоставленным дворянам свои сочинения, ибо я сам -- шестисотлетний дворянин!» То есть, он принимает как нечто нормальное и оправданное, чванство вельмож и сам мыслит их же категориями. Уважение к себе – требование справедливое, но уважение это он (Пушкин) требует не к своему признанному и блестящему таланту, не  к своему, вполне им залуженному, «титулу» гениального поэта, а лишь к тому, что он,  де, тоже дворянин. Да сколько на Руси было дворян многосотлетних и ничем --  ни учёностью, ни характером, ни мыслью не выделявшихся из общей «толпы»?! Если бы Пушкин написал Рылееву, что с вельможами иначе говорить нельзя, что он тоже должен «изображать» дворянскую спесь и чванство, то тогда ситуация прояснилась бы:  Пушкин просто вынужден играть так, как это понятно было бы «вельможам». Но Пушкин не играет! Он ещё и гордость  к чванству приспосабливает, хотя гордость и чванство весьма далеки друг от друга!  Между прочим, чванство и спесь вообще к качествам интеллигентного и незаурядного человека не относятся, зато толпе, черни – весьма свойствены! Если бы его прадеда, Ибрагима-Аврама Ганнибала, не продали бы Петру Великому за бутылку водки, то родился бы Пушкин в Африке и писал бы поэмы на языке Мумбу-Юмбу со словарным запасом в 300 слов.

О графе Воронцове.
В своём письме П.А. Вяземскому в июне 1824 г. Пушкин пишет: «То, что ты говоришь насчёт журнала, давно уже бродит у меня в голове. Дело в том, что на Воронцова нечего надеятся. Он холоден ко всему, что не он; а меценатство вышло из моды. Никто из нас не захочет великодушного покровительства просвещённого вельможи, это обветшало вместе с Ломоносовым.»
Практически в то же время, в письме Пушкина А.И. Казначееву, он отзывается о Воронцове совсем иначе, никак не о «подлеце» и «холодному ко всему, что не он».
«Вы говорите мне о покровительстве и дружбе. Это две вещи несовместимые. Я не могу, да и не хочу притязать на дружбу графа Воронцова, ещё менее на его покровительство; по-моему, ничто так не беспечит (я полагаю, здесь описка, не беспечит, а бесчестит, вот что имел в виду Пушкин, РВ), как покровительство, а я слишком уважаю этого человека, чтобы желать унизиться перед ним. На этот счёт  у меня свои демократические предрассудки, вполне стоящие предрассудков аристократической гордости. (Что это вдруг за «демократические предрассудки», когда Пушкин чванится неоднократно  своим дворянством шестисотлетним?! РВ)
Я устал быть в зависимости от хорошего или плохого пищеварения того или другого начальника...»   (Вот это Пушкин замечает более, чем справедливо!)
А.С. Пушкин,  работая в Одессе под началом у графа Воронцова, закрутил весьма успешный роман с его женой,  до того успешный, что она даже родила от него ребёнка. Навряд ли этот роман остался незамеченным графом. Посему его неодобрительное отношение к любовнику своей жены представляется весьма понятным и оправданным. Но именно Пушкин увековечил обманутого им мужа эпиграммой «Полу- подлец» и прочее...  Правда, о рогах он не упоминает. Когда же другой мужчина стал ухаживать за его, Пушкина, женой   -  Пушкину это до того не понравилось, что он вызвал Дантеса на  дуэль, точнее, спровоцировал дуэль, послав совершенно оскорбительное письмо Геккерну.
«Пушкин перед пустоголовым болваном в кавалергардском мундире всё время оказывался в самом смешном и жалком положении и не мог этого не сознавать. И кипел злобой. Однажды на вечере у Вяземских, когда Дантес с обычной неприкрытостью увивался вокруг Натальи Николаевны, графиня Наталья Викторовна Строганова говорила княгине Вяземской, что у Пушкина такой страшный вид, что, будь она его женой, она не решилась бы вернуться с ним домой.
Пушкин дошёл почти да сумасшествия. Постоянно получались новые анонимки. Пушкин целыми днями разъезжал по городу.... либо запершись в кабинете, бегал из угла в угол и кусал ногти...»
Ужасное описание! Читать тяжело! Но ведь сам Пушкин делал то же самое, по отношению к другим мужьям, увиваясь за их жёнами. Изменяя направо и налево своей жене, даже с её сестрой, Александрой Гончаровой, в их же доме!
Мужей, им же обманутых, не щадя называл «величавыми рогоносцами» или использовал другие язвительные «титулы».

У Клариссы денег мало,
Ты -- богат, иди к венцу!
И богатсво ей пристало
И рога тебе к лицу!
 
А когда сам стал получать анонимки с подобными титулами, пошёл на дуэль-самоубийство.   

Слушатель из зала: Я хотел бы задать вопрос  г-же Вайскопф:
Вы, я слышал, сами тоже пишете? Даже книжку опубликовали? Или две? Так вот, Вы к своему творчеству относитесь также непримиримо критически, как и к Пушкину? Так  же скрупулёзно разбираете каждую строку, Вами написанную? Хотелось бы, между прочим, ознакомиться с Вашими «творениями», и их тоже разобрать в полном соответствии с Вашими принципами!
И, кстати, в каком жанре Вы пишите?
(Одобрительный гул и смешки в зале)
Рамона: Перефразируя Вольтера – в любом, кроме скучного!
А насчёт критичности  -  конечно нет! Стараюсь изо всех сил быть строгой к себе и самокритичной, но навряд ли это полностью возможно! Одна из особенностей человеческой психики как раз в том и заключается, что к себе мы относимся неизмеримо снисходительнее, чем к другим!
Но я и на роль Солнца Русской Поэзии никак не посягаю. Да и вообще,  на статус звезды класса G -3, к которому принадлежит и наше Солнце, не претендую. И на любую другую звёздную величину тоже! Если продолжать говорить терминами астрономии, я, в лучшем случае, какой-нибудь захудалый астероид, случайно залетевший в Солнечную систему. Их, кажется, обнаружено больше 30 000? Может найдётся среди них астероид «Рамона Вайскопф», а если нет, то для меня будет весьма лестно узнать, что кто-то обнаружил ещё один и дал ему моё имя. Но это забота астрономов будущего.
Выкрик из зала: А Пушкин, между прочим, себя Солнцем Русской Поэзии никогда не называл!
Рамона: Совершенно верно! 29 января 1837 года в «Литературных прибавлениях» к «Русскому инвалиду», в некрологе было написано: «Солнце Русской Поэзии закатилось...»
Но и я тоже себя Солнцем не называла! Разве что в моём некрологе кто-нибудь помянет....? «Астероид Рамона Вайскопф навеки покинул нашу Солнечную систему». Грустно и красиво!.
Так что мы оба при жизни проявили похвальную скромность!
Выкрик из зала: И не назовут! Не надейтесь!
Рамона: «Не надеюсь, не зову, не плачу...» Что же касается «знакомства» с моими книжками, то  желающие могут с ними «ознакомиться», если владеют испанским, или португальским, или немецким, или английским, или французским, или итальянским.  На русский язык, к сожалению или к счастью для меня, они не переведены. Издательство «Иностранная Литература» не сочло их достойными перевода.
Благодарю за внимание! 
    
Выступление Рамоны Вайскопф неоднократно прерывалось бурными возгласами возмущения, переходящими в  свист, и грубыми выкриками. «Дура!», «Ложкой дёгтя Пушкина не испортишь!», «Сама – шлюха!»,  «А ты,  кто такая?!»,  «Клеветница!», «Очернительница Солнца нашего!», «Давай, выйдем, поговорим...!»

 
Рамочка, извини меня, но ты сумасшедшая! Зачем ты полезла в Дом Литераторов с этим дурацким  докладом? У тебя других забот нет, как бесить тупых ханжей, невежд и фанатиков? А эти твои глупые «математические выкладки»? Бред сивой кобылы!
Федечка, если бы я спросила у этой интеллектуальной элиты Москвы, какая дробь больше -- семь пятнадцатых или восемь семнадцатых,  -- не думаю, чтобы кто-нибудь из собравшихся смог бы ответить раньше, чем через полчаса, если вообще…

Зачем тебе это всё? И как они тебя поносили? Мне просто больно было слышать это, хоть я там не был. Ты опять от меня это скрыла!
Как говорит моя дорогая Мамочка: «Хоть калачом называй, да только в печь не сажай!» Ну, назвали шлюхой! Главное, чтобы не отправили в то учреждение, «научно-исследовательское», в котором ты сделал своё великое открытие!
И ещё, мне это было забавно, Федечка! Я знала, что мой доклад их шокирует, но разве я сказала в нём что-то неверное? Клеветническое? Зауряднейшие вещи: гений – это краткие моменты вдохновения, а не перманентное состояние и не пожизненный  Орден Ленина. Что? Разве это не так, не очевидно? Там были десятки пушкиноведов, которым всё, что я говорила, отлично известно, и ещё многое такое, о чём я, дилетант, понятия не имею.
Рамочка, не всё, что очевидно, можно говорить вслух! И не каждому дано право такое говорить! Если бы ты была заслуженным советским академиком-лингвистом, то это звучало бы для всех иначе! А тут какая-то девчонка из УРУГВАЯ, не филолог даже, берётся рассуждать о ПУШКИНЕ! О признанном гении! О Солнце Русской Поэзии!  И как рассуждать!? Тебя могли просто линчевать,--  если не в прямом смысле, то в переносном.
А они уже готовились меня распять! Атмосфера в зале была накалена до предела!
Так зачем тебе всё это???
Интересно! Забавно!
Вот, кончатся эти твои забавы тем, что тебя объявят «persona non grata», что тогда?
Ты обо мне хоть секунду подумала?
Подумала! Ну, объявят! Уеду!
А  я?
А ты, Федечка, отлично прожил 28 лет,  даже не подозревая о моём существовании...
Но, Рамочка, последние два года у меня были некоторые основания подозревать
«о твоём существовании»!
Спасибо, Федечка! Дай я тебя поцелую за это подозрение! Но не бойся! Не объявят! Овчинка выделки не стоит! Зачем им поднимать шум на Западе из-за какой-то девчонки, недостаточно почтительно высказавшейся о Пушкине? Всё будет «забыто» и заметено под ковёр!
Кстати, у меня там оказался сторонник! Знаешь кто? Боряра!
Боряра записался для участия в прениях. Он узнал о моём докладе и решил тоже пойти послушать его и выступить, если будет, что сказать.  Он единственный, кто выступил в мою защиту, причём сделал это необыкновенно умно! Он, казалось бы,  идиот, с твоей точки зрения, а тут прямо гениально угадал, что и как надо говорить.
Видишь, Боряре ты сказала, а мне –нет!? Эта дубина! Что он мог сказать? Только напортить тебе!
Федя, не бесись, а выслушай! Я ничего Боряре не говорила! Как он узнал об этом докладе – не знаю! Услышал на филфаке, возможно. Но поступил он великолепно!

Он поднялся на трибуну и сказал:
Добрый вечер.   Меня зовут Боряра.    Я – папуас!
Весь зал грохнул! Накал враждебности, которой только что кипела вся честнáя публика, сразу испарился! Все смеялись над таким диким (в их представлении) сочетанием: папуас будет говорить о Пушкине!
Когда, после нескольких минут хохота, в зале наступила относительная тишина,
Боряра добавил неуверенно, как бы сомневаясь:
Я полагаю, что в этом зале нет язычников-идолопоклонников ... кроме меня?
Зал опять грохнул! Председательствующий прикрыл лицо рукой и, весь вздрагивая от приступов смеха,  вытирал слёзы носовым платком.
Но ведь именно к этому и призывает доклад г-жи Вайскопф,  -  продолжал Боряра,  -  к отказу от язычества и идолопоклонства в искусстве!
Хоть я лично,  --  он положил руку на сердце,  -  положа руку на сердце,  -  пояснил он свой жест,  -  с ней в этом совершенно не согласен, по причине только что упомянутой.
В зале снова смех.
Г-жа Вайскопф представила нам Пушкина не как его статую, не «горделивого истукана», а живого человека со всеми всплесками его гениальности, её спадами, с его силой и его слабостью! Но ведь он действительно был живым человеком, а не памятником самому себе! Он не робот и не стихотворная машина, всегда работающая  в оптимальном режиме. Вот, что, по моему мнению, хотела донести до слушателей г-жа Вайскопф, и это ей вполне удалось!

С вашего позволения – небольшая, но объясняющая многое цитата:
Герберт Кийт Честертон, современник Шоу, поэт, писатель, журналист и одарённый литературный критик, писал о выступлениях Бернарда Шоу против идолопоклонства:
«Ему недостаточно было быть просто революционером: революционеров было так много. Ему хотелось выбрать какой-нибудь выдающийся институт, который бездумно и инстинктивно принимали бы даже самые неистовые и нечестивые...
... И он нашёл такой предмет; он нашёл великий и неприкосновенный английский институт – Шекспира.         ( Как в России – Пушкин, добавлю)
Однако выступление Шоу против Шекспира, какие бы преувеличения ни допускал он смеха ради, ни в коем случае не было, как часто полагали, простой причудой или фейерверком парадоксов. Он говорил всё  всерьёз; то, что называли его легкомыслием, было лишь усмешкой человека, которому нравится говорить то, что он думает, -- занятие, являющееся, без сомнения,  самой большой забавой в жизни.
Более того, можно со всей прямотой сказать, что Шоу сделал доброе дело, пошатнув  идолопоклонническое почтитание Божества с берегов Эйвона.
Это идолопоклонство было вредным для Англии; оно укрепляло нас в нашей опасной самонадеянности, побуждая думать, что у нас, и только у нас одних, был поэт не только великий, но и единственный поэт,  стоящий выше критики.
Это было вредным для литературы, это превращало в постылый образец для подражания то, что являлось созданием гения, но создано было наспех и не лишено недостатков. Вредным с точки зрения религии и морали был и тот факт, что существовал столь огромных размеров земной идол, что мы вкладывали столь полную и безрассудную веру в дитя человеческое. Справедливо, что именно Шоу замечал слабости Шекспира. Однако нужен был именно  человек, в такой степени прозаический, чтобы противостоять всему, что было столь опасного в обаянии поэзии, подобной этой; может, и не было бы ошибкой послать глухого для того, чтобы разрушить скалу, на которой гнездятся сирены.»

А что делает г-жа Вайскопф? – спросил Боряра, --то же, что и Бернард Шоу!
Я процитирую, весьма кратко, его собственное высказывание.
«Ни одно имя (кроме имени Шкспира) не стоит в Англии на такой высоте; и всё потому, что средний англичанин никогда не читает его произведений, а тот небольшой процент англичан, который читает, засыпает на второй странице, и при этом некоторые успевают обнаружить там не то, что они читают, а лишь некое призрачное величие, внушённое им высокой репутацией нашего Вильяма, между тем люди по-настоящему пытливые вскоре обнаруживают у Барда весьма серьёзные изъяны, и в результате этого ужасного открытия у них появляется ощущение, что они дошли до абсурда!»
Если вместо имени Шекспира подставить имя Пушкина, то мы получим то, о чём говорила г-жа Вайскопф.
И её иконоборчество не есть что-то вредное или обидное. Она не выступает против Пушкина, а против человеческой слабости  у нас всех – склонности и идолопоклонству.

Поскольку мы говорим здесь о Пушкине, а не о язычестве и идолопоклонстве, я не смею углубляться  в теологичесий спор о том, что более логично: монотеизм, атеизм или вот наше, принятое в течении столетий, язычество. По-моему, у нас взгляд на природу более верный, опирающийся на практику, а не на смутные голословные утверждения о том, есть ли ОДИН бог или его нет! Я, сын папуасского народа,  отвечаю на этот вопрос чётко и однозначно: единого бога нет!
Благодарю за внимание!
 
Выкрик из зала: Простите, Боряра, а откуда у Вас такой свободный русский?
Папуасы,  -  объяснил Боряра,  -  это понятие собирательное. У нас там в Папуа-Новой Гвинее живут 700 разных народов и племён. Языков, наречий и диалектов тоже 700, и даже чуть больше.  Поэтому мы, папуасы, и к языкам такие способные: забредёшь среди джунглей ненароком в чужое племя, не сможешь объяснить, что ты тоже «ex nostris» («из своих») и тебя живо – в котёл!
Поневоле станешь быстро языки схватывать!
Зал опять грохнул.
Выкрик из зала: Боряра, а как Вы сами... братьев по разуму... Потребляете...?
Нет, я ведь уже много-много лет вегетарианец.
Снова смех.
Тот же голос из зала: А Вас тогда почему не ... потребили?
Я же сказал – к языкам способный. И вовремя уехал.
Смех, аплодисменты
Поднялся ещё один слушатель, судя по всему, философ, и ещё содрогаясь от внутреннего смеха, спросил:
Уважаемый оратор, Боряра, сказал – «опирающееся на практику». Хоть мы сегодня собрались здесь на чествование Пушкина, но логика дискуссии требует некоторого отступления от этой основной темы. Я хочу спросить, какая это у вас практика подтверждает идолопоклонство, многобожие и т.п.?
Боряра: Если уважаемый председатель позволит мне нарушить регламент и отвечать на вопросы более пяти минут, которые я уже исчерпал, то я постараюсь лаконично ответить на Ваш вопрос.
Выкрики из зала: Дайте ему ещё несколько минут! Пусть скажет!
Председатель молча махнул Боряре рукой -- мол, продолжайте.
Благодарю Вас! В двух словах: единобожие – это то же самое, что пытаться всё многообразие явлений в природе свести к одному и только одному закону! Ну, скажем, всё объяснять законом всемирного тяготения! Полёт птицы – потому что закон тяготения. Волны в море – закон тяготения! Войны и революции – закон тяготения! Смена дня и ночи – опять – закон тяготения и НИЧЕГО больше! Любовь – закон тяготения. (Здесь, кстати, можно говорить о своего рода «тяготении»)
Смех в зале.
Боряра продолжал: Смена поколений людей, животных, растений, их эволюция, кризисы,  – всё объясняется законом всемирного тяготения! Других законов в природе не существует!
Да и на поверку-то, это так называемое единобожие, монотеизм, тоже оказывается закамуфлированным многобожием, политеизмом. Возьмите любую монотеистическую религию --  христианство, например. Есть Бог, есть Сатана (это уже не Один, Единый Бог, а два!), есть боги чуть более низкого ранга –Ангелы, Архангелы, есть Сын Божий, тоже богом являющийся – Иисус Христос. Итак, сколько в «монотеизме» мы уже насчитали богов?! А если прибавить и богов, вновь, ещё более низкого ранга, 12 Апостолов, святых и прочих, обладающих частью атрибутов Бога, то счёт пойдёт на сотни! Так какое это единобожие?!
Одобрительный смех в зале, аплодисменты.
А наше многобожие хорошо объясняет явления природы в их многообразии и динамике. Противоборство разных богов,  духов, полубогов-титанов, злых, добрых и прочее. Иногда побеждает один бог, в другой раз его противник оказался сильнее, ибо объединился с другими богами! Это же, в иносказательном виде, и физика, и химия, и биология, и философия, и социология, и психология, и теория экономики! Практика жизни подтверждает ежедневно и ежечасно такое противоборство разных сил и мотивов. А как называть их  -  боги, духи, титаны, идолы, зомби, законы Ньютона, Фарадея, Ампера, Маркса, Ленина ... – это лишь терминологические тонкости!
Я полагаю, что дал ответ? Ещё раз, благодарю за внимание!
 
Зал разразился аплодисментами!
Враждебности ко мне – не стало и в помине. Несколько зануд-начётчиков пытались повернуть дискуссию опять «к вопросу о клевете на Пушкина», но настроение в зале уже было снисходительно-прощальное. Тем всё и окончилось!

Жаль, что меня там не было!
Очень хорошо, Федечка, что тебя там не было! Я поэтому тебе ничего не сказала. Ты бы сразу полез в драку! Что ты мог бы там сделать? Выступить страстно в мою защиту, логически доказывая, что я права? Толпа к логике в такую минуту – глуха! Ты бы этим только ещё больше разъярил  всех, и тебя съели бы вместе со мной! Мол, поддался антисоветской пропаганде, по бардакам на Западе шатался, сам агентом уругвайско-сионистской разведки стал! Мало ли что могли тебе приписать!?

Тот же Боряра -- он мог сделать первое, только что упомянутое, и  эффект был бы тем же. Съели бы!
Он мог выступить в мою защиту, извиняясь за меня -- мол, дура, не знает, не понимает, не ценит, она же из какого-то Уругвая....
Эффект был бы один  --  злобное улюлюкание и презрение к кающимся.
Но, Рамочка, он мог выступить и против тебя, сказав, что они правы, а ты во всём неправа!
Боряра? Он, хоть и глуповат, может быть, но честный человек и порядочный. Разделял или не разделял он мои взгляды, но никогда бы не присоединился к враждебной публике!
Видишь, Федя, ситуация вроде бы безвыходная: куда не кинь, всюду клин!
И вот тут Боряра додумался  до гениального решения!
Он вышел за пределы того Понятийного пространства, в котором проблема положительного решения не имела! Он ушёл в третье измерение из плоскости, находясь на которой  защитить меня эффективно было невозможно!
Он рассмешил зал своими, вроде бы странно нелепыми замечаниями, и сразу перенёс дискуссию в другое Эмоциональное пространство! И сказал то, что хотел: что я права! Но когда? Когда вся аудитория уже последовала за ним в это другое измерение! На актёрском жаргоне это называется «взять публику».

Не понимаю, Рамочка, как он додумался до такого решения? И что, он действительно – язычник? Я где-то читал, что папуасы в большинстве – христиане?
Федя, да какой он язычник или вообще религиозный! Он – атеист чистой воды. А про многобожие просто ввернул, симпровизировал, дабы отвлечь и потянуть за собой публику и провести свою главную мысль, что я – права! Мол, если, вы, товарищи, не идолопоклонники, нечего и из Пушкина делать идола! Просто и логично! Ведь теперь, в «новом» понятийном пространстве, его логика уже подействовала!

А  насчёт  «как додумался», я у него потом, когда мы вышли вместе, спросила.
Да, странно, я в ту минуту ещё не поняла, что атмосфера в зале изменилась и сказала Боряре, чтобы не шёл со мной вместе, если не хочет быть битым! Я допускала, что мне предстоит встреча-сюрприз с какими-нибудь подонками. Я-то сама каратистка, быстро с ними разделаюсь, а вот Боряра – совсем не боец. Могут побить! Боряра весь вспыхнул, обозлился и с раздражением ответил, что я его оскорбляю таким гнусным предложением:
«Я всё же не мог представить себе, что Вы, Рамона, так мерзко думаете обо мне!»
Я искренне извинилась перед ним. Но всё обошлось, никто не вышел бить меня. Несколько минут он вообще не разговаривал со мной и на вопросы не отвечал. Молча шёл рядом. Я попыталась разрядить напряжённость и сказала ему:
Да, Боряра, я искренне благодарна Вам за выступление! Меня там могли просто  съесть заживо! И как раз Вы, «сын папуасского народа», спасли мою жизнь! Спасибо Вам за это!
Боряра процедил, почти не разжимая губ: Errare humanum est!  Я, знаете, Рамона, всегда честно признаю свои ошибки!
Я рассмеялась: «Боряра, ну, хватит дуться!  Я знаю, что поступила очень некрасиво, ляпнула глупость, не подумав. Честно в этом раскаиваюсь! Сколько раз я могу просить прощения? Вот приду в посольство Уругвая, лягу на диванчик и помру, как Червяков! И некролог по мне напишут: «Смерть чиновницы»!
Он улыбнулся,  немного отошёл от обиды и начал отвечать.
Так вот. Он мне сказал, что вовсе не до чего не додумывался, ни о каких пространствах не рассуждал, он эмоционально почувствовал накалённую злобой атмосферу, и сразу понял -- нет не понял, а опять, интуитивно сделал то, что в миг это напряжение сняло. Он действовал импульсивно, иррационально! Смех над кажущейся нелепостью -- а ведь по сути это была не нелепость, а чистая правда -- разрядил озлобление, накопившееся в зале. Причём, Федя, он не паясничал, не старался рассмешить зал – это у него вышло непроизвольно, естественно и попало в точку! Потому я и называю это гениальным решением!
Между прочим, ты, Федя, тоже, придумав сингулярности, вышел за пределы проблемы, которая, казалось бы, требовала решения в плоскости чисто оптической!