А. Т. Липатов Жизнь как факел

 Жизнь как факел

                … знаю, долгой будет разлука:
                Неузнанной вернусь еще я к вам
                Е.Кузьмина-Караваева (мать Мария)

Центральное место в поэтическом сборнике Людмилы Володиной, безусловно, занимает поэма «Огнепальный крест матери Марии».
Монахиня Мария (мирское имя – Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева) – личность поистине легендарная. Трудную, тернистую дорогу избрала она в жизни. Оказавшись в немилостивой эмиграции и приняв там  монашеский постриг, будущая мать Мария целиком отдалась служению Богу, выполняя один из великих библейских заветов – беззаветно любить ближнего. Милосердие матери Марии безгранично: она всю себя отдала святому делу помощи страждущим и обездоленным. Велик и ее крестный подвиг: активная участница французского Сопротивления фашизму, она безропотно пожертвовала своей жизнью ради жизни других, смертью смерть поправ.
Существует несколько версий о трагической гибели легендарной матери Марии, и каждая из них похожа на легенду.  Так Елена Микулина в романе «Мать Мария» (М.,1988) создает свою версию гибели славной дочери Отечества, основанную на анализе свидетельств узниц Равенсбрюка.
В бараке отбирали больных и немощных для отправки в газовую камеру. «Подошедший немецкий врач брезгливо поднял руку больной (матери троих детей. – А.Л.). Вытерев пальцы носовым платком, показал эсэсовке на ее лагерный номер:

- Запишите!
“Все! Конец! Эта женщина умрет и никогда не увидит своих детей”. В сознании Елизаветы Юрьевны все закружилось: мраморно-холодный лобик Настеньки, крест на далекой могиле Гайаны, она сама, распростертая на каменном полу церкви. “Я должна спасти эту русскую мать! Должна! Это будет мое искупление. За все, за мои грехи, за мое бегство с Родины. Я должна спасти ее. Но как? Что делать?” И вдруг пронзительная, такая простая и ясная мысль: поменяться одеждой! Обменяться номерами с этой приговоренной. …
Через час приговоренные женщины потянулись к выходу. Елизавета Юрьевна, бросив прощальный взгляд на спасенную  женщину, последовала за ними».
***
Лиза Пиленко (девичья фамилия матери Марии) родилась 8 (20) декабря 1891 года в Риге в семье юриста. Жизненные пути-дороги завели семью сначала в Анапу, а в 1906-м – в Петербург. Весной 1912 года в «Цехе поэтов» вышел в свет ее первый поэтический сборник «Скифские черепки». В 1913-м, в самый канун Первой мировой войны, оказалась в Москве, и все заслонило чувство ее неразделенной любви к А.Блоку. В жизни и творчестве молодой, легко увлекающейся поэтессы произошел резкий надлом: наступило время душевного разлада – «перепутье», по ее словам.
Начавшаяся Первая мировая война резко изменила все: поиск места и смысла жизни усилил в ней тягу к религии; началась пора поиска пути к Богу. Многое обусловлено личными переживаниями поэтессы: развод с мужем, рождение болезненной дочери, неразделенная любовь к Блоку.
Но все больше крепло голубиное послушание зову сердца, обращенное к Богу, и она уже открыто заявляет о своем созревшем решении:
Теперь свершилось: сочетаю
В один и тот же Божий час
Дорогу, что приводит к Раю,
И жизнь, что длится только раз.

Революционные потрясения 1917 года, огненным смерчем ворвавшиеся в жизнь Е.Кузьминой-Караваевой, застали ее в Анапе; «и там, ошеломленная волною людей, бежавших от революции, закружилась в этой волне, очутилась по ту сторону Черного моря, в эмиграции, в беспросветной нищете и одиночестве» (Е.М. Богат). 
 В эмиграции молодая женщина оказалась отнюдь не по каким-то отчетливо выраженным политическим мотивам. Скорее, причина тут чисто житейско-личностная. И, пожалуй, склонил ее к выезду из России Д.Е. Скобцов, который в самый канун этого стал ее мужем: офицер Белой армии, он после падения Крыма эмигрировал в Константинополь.  В начале 1923 года  в немилостивый и неприветливый Париж Скобцовы прибыли вшестером: с её матерью, старшей дочерью Гаяной, сыном Юрием и  родившейся во время тяжелого странствия  дочерью Настей.  Большая семья сразу окунулась в тяжелую неустроенность.
Жизнь брала  Елизавету Юрьевну, что называется, наизлом: тяжелая, неблагодарная работа, постоянная забота о хлебе насущном – все это изматывало ее.
В марте 1926 года на Скобцовых обрушилось страшное горе: умерла любимица семьи - четырехлетняя Настенька.


Елизавета Юрьевна решается принять монашеский постриг, чтобы целиком отдать себя служению Богу и людям. В ту пору во Франции не было никакой православной монашеской традиции, тем более – монастырей, но это не смущало её. Глава Русской Православной Церкви во Франции митрополит Евлогий (Георгиевский) 16 марта 1932 года в храме Сергиевского подворья в Париже совершил обряд пострижения. Елизавета Скобцова получила новое имя – Мария, в честь святой Марии Египетской.
«Лица строгого уставного типа поначалу любопытствовали, почему Е.Ю. митрополит Евлогий постриг прямо в  мантию, минуя рясофор.                Ответ получили обстоятельный: жизнь и деятельность Е.Ю. всех последних лет были подлинной школой аскетики и вполне приготовили ее к монашеству; были и бедность, и проявление полной нестяжательности, и ревностное исполнение возложенных на нее “Христианским движением” ответственных поручений в самых тяжких условиях. 
 Служение Богу становилось смыслом всей ее жизни. Но по благословению отца  Сергия Булгакова и наставлению владыки Евлогия мать Мария избрала нетрадиционный путь послушницы – монашество в миру.   
Она была поистине матерью отчаявшихся и потерявших веру, оказавшихся на дне; она не знала границ в добротворчестве, рассматривая свою жизнь как монашеское послушание и служение Богу. Елизавета Юрьевна отстаивает свое право монашествующего жить в миру, активно участвовать в мирских делах.
 «Это была странная монахиня, - может быть, самая странная из когда-либо существовавших монахинь. Она умела столярничать, плотничать, малярничать, шить, вышивать, писать иконы, мыть полы, стряпать, стучать на машинке, набивать тюфяки, доить коров, полоть огород. Она любила физический труд; ей были неприятны белоручки, она ненавидела комфорт – материальный и духовный, - могла по суткам не есть, не спать, отрицала усталость, любила опасность» (Е.М.Богат).
 Критик М. Цетлин так писал о матери Марии в парижском журнале «Современные записки» (1938, № 66): «Жизнь она знает подлинную, страдающее эмигрантское дно. Эта жизнь кажется ей “воронкой в ад”, а иногда и прямо ад». И надо спасать это «эмигрантское дно» - массу отчаявшихся и обездоленных пасынков России.
           С  помощью единомышленников и при финансовой поддержке православной церкви и митрополита Евлогия она смогла на улице-вилле де Сакс открыть женский пансионат (общежитие) со столовой и домовой Покровской церковью. Но уже через неполный год помещение стало тесным, и матери Марии удалось удачно снять новое, более просторное – на улице Лурмель в 15-м округе Парижа, где ютилась основная масса русских эмигрантов; из них-то и составился основной контингент пользующихся дешевой столовой, женщины заполнили общежитие; и здесь, во дворе, силами страждущих тоже была оборудована церковь.
Начинание матери Марии быстро разрасталось: в том же 15-м округе, на улице Феликс Фор, был открыт пансионат для одиноких мужчин, а на улице Франсуа Жерар – большой дом для бедствующих семей; под Парижем в Нуази-ле-Гран приобрели усадьбу и приспособили ее под санаторий для страдающих туберкулезом и дом для престарелых. 
При этом в своих пансионатах большую часть работы мать Мария делала сама: ходила на рынок, готовила пищу, расписывала домовые церкви, вышивала для них иконы и плащаницы. Так вся целиком она отдавалась служению Богу и заботам о страждущих.
Вот такой цельной, целеустремленной и незаурядной была она, мать Мария – «монахиня в миру».
Мать Мария и вдалеке от Родины всегда оставалась ее верной дочерью. Россия для нее – Святая Русь, земля обетованная, родной Ханаан.
***
А в 1940 году войска фашисткой Германии вторглись во Францию, и мать Мария оказалась в оккупированном фашистами Париже. Дом на Лурмель, 77 стал одним из штабов французского Сопротивления. Обездоленные, голодные, обиженные жизнью парижане (французы и русские), которым она деятельно сострадала,  именно они были опасной силой для фашистов. «И высокая, статная, легкая, уже стареющая женщина с круглым добрым лицом, в черном апостольнике еще раз увидела смысл жизни в том, чтобы добро стало делом, на этот раз рискованным, пахнущим порохом и застенком – ушла с головой в подпольную работу» (Е.М.Богат).
Лурмельский комитет уже в первые недели оккупации стал важным центром антифашистской деятельности в Париже. В городе сразу же начались повальные обыски и аресты. В числе арестованных были друзья и соратники матери Марии. Чтобы как-то поддержать их, стали собирать для них и отправлять им посылки в концлагеря от имени Лурмельской церкви. А после нападения фашисткой Германии на нашу страну прибавились и новые дела: нужно было укрывать патриотов, изготавливать подложные

документы, устраивать побеги заключенных, ловить по радио и распространять новости, поступающие из Лондона и Москвы. В доме на Лурмель скрывались участники сопротивления, евреи, советские воины, бежавшие из фашистского плена и до этого сражавшиеся в рядах борцов Сопротивления вместе с патриотами Франции и Италии, Югославии и Греции, Бельгии и Голландии, Норвегии и Дании.
А в мыслях она всегда оставалась с Родиной.  В одну из встреч с Т.Манухиной мать Мария признавалась: «Я живу только Россией. Только она мне нужна и интересна. И еще православие… все остальное  чуждое».
Но все плотнее сжималось кольцо слежки вокруг «Лурмеля». Утром 8 февраля – в отсутствие матери Марии – был арестован ее 18-летний сын Юрий.  Узнав о случившемся, она на следующий же день  явилась в немецкую комендатуру. После допроса ее арестовали, однако Юрия не освободили. Перед отправкой в Бухенвальд ему предложили влиться в армию Власова, но он наотрез отказался, предпочтя предательству лагерную неволю. Из Бухенвальда перевели его в лагерь Дора, заключенные которого строили подземный завод по производству ракет ФАУ-2. Стройка была строго секретной, и все ее строители-невольники были обречены на смерть. Так оно и сталось: ровно через год Юрия Скобцова не стало.
А для матери Марии начались тяжелые дни нечеловеческих страданий и унижений в фашистских концлагерях, началась ее мученическая одиссея. Сначала ее держали в пересылочной тюрьме, в форте Роменвиль под Парижем, затем перевели в Компьень, а потом отправили в один из самых жутких нацистских женских лагерей – Равенсбрюк. Однако и

здесь – в невыносимо ужасных условиях – она не сломилась и всячески вселяла стойкость в сердца своих соузниц. Она верила в скорое освобождение,  собиралась написать большую книгу о Равенсбрюке и вернуться в Россию. Но дожить до победы ей не было суждено: за неделю до освобождения лагеря советскими войсками, 31 марта 1945 года, ослабевшая физически, но не сломленная духовно, монахиня Мария была казнена в газовой камере.
За героизм в борьбе с германским фашизмом она, мать Мария,  французским правительством удостоена званием героини Сопротивления, и здесь же, во Франции, выпущена в ее честь почтовая марка Mere Ellisabeth.
***
Да, Россия славна своими героями. Но умеем ли мы дорожить этой славой? Нам хорошо известно, например, имя матери Терезы, спасительницы душ прокаженных, но многие ли слышали о великом подвиге нашей соотечественницы – матери Марии? А вот французы с гордостью называют ее имя, героини Франции. Для них это имя свято. У нас же о ней, великой мученице во имя Бога и Отечества, молчит даже Церковь: «Мать Мария? Но она же не знала монастырской кельи… Она же монахиня в миру!»
Но верится: славная дочь России мать Мария заслужила церковного возвеличения: была же монахиней в миру Муромская Иулиания Лазаревская-чудотворица. И разве недостойна великая мученица мать Мария  быть равной в чести Иулиании Муромской?




Поэтический гимн во славу великой дочери России

Поэма Людмилы Володиной «Огнепальный крест» - это не просто поэтическая версия, повествующая о жизненном пути славной дочери России, а исповедально-поэтическое сказание о ней, поэтическое осмысление огнепального подвига.
Жизнь матери Марии – это жизнь-подвиг, жизнь-факел. Потому и мучает поэтессу Л.Володину по-тютчевски глубинный вопрос о людях из когорты славных:
Каким аршином жизнь их мерить,
Поступка истину понять?
В её понимании - сама жизнь матери Марии излучает дивный свет служения Отечеству:
Елизавета, мать Мария:
Монахиня в миру, поэт,
С душою, преданной России,
Эпохи прошлой – дивный свет.
Жертвуя собою, мать Мария, как и героиня ее поэмы «Руфь», целует огнепальный крест. Собственно, уже в этой поэме  мать Мария предвосхитила и свою будущую тяжкую Голгофу:
Огонь показался у ног,
И громче напев погребальный,
И мгла не мертва, не пуста,
И в ней начертанье креста –
Конец мой, конец огнепальный.
Случайно ли ее жизнь, жизнь служения Богу и Отечеству, стала легендарной: спасая других, сама добровольно шагнула в газовую камеру:
Из уст в уста о ней легенда шла:
Своею смертью жизнь других продлила,
От казни мать троих детей спасла,
Сама  на эшафот костра ступила.
И поэтессой Л.Володиной найден тут изумительно точный метафорический перифраз:
А крематорий – смертоносный жнец –
Бросал клубами в небо черный пепел.
Каким мучительно-трудным, поистине трагичным, был у  Е.Ю.Кузьминой-Караваевой путь служения Богу и Отечеству, поэтически точно, не увлекаясь образной палитрой, показывает  Л. Володина в своей поэме.
В  пятнадцать девчоночьих лет у Лизы сломалась вера в Бога: «учила мать: ни волосок не упадет без Божьей воли». Но – как удар грома: неожиданно, в миг не стало любимого отца. Зачем же так жесток Бог! Из уст девчонки-подростка вырываются страшные слова:
       Сомнениям пришел конец:
                «Я поняла: нет Бога, мама!»»
А жизнь берет  Елизавету  наизлом; наступило время великих духовных испытаний:
У всех народов разный путь,
Сродни Голгофе у России…
Замкнулся личной жизни круг, теперь она «за все грехи должна нести расплату».
Что ж, «покаявшись, монашество принять?» Но «молитвой в келье не потушишь боль, ей будет радостью самоотдача» - сердцем своим всех людей усыновить. Так у Елизаветы-поэтессы появилось новое имя  мать Мария – «монахиня в миру»:
«Судья (Бог) не спросит: как поёшь Псалтырь,
А только – накормила ли голодных?»
И под небесами чужбины (во Франции) она вершит свой подвиг: участие во французском Сопротивлении фашизму, затем – «концлагеря Компьень и Равенсбрюк – круги ее невольничьего ада»…
В стихах Л.Володиной бьется пульс неравнодушного сердца поэтессы, потому-то и сплавлены в них воедино и яркая образность слога, и мелодика стиха, земное и космическое:

Душа давно ждала любви,
И в ней, как в лаве, растворилась:
Бурлит в крови огонь Земли,
Чтоб новой жизнью жизнь продлилась.
В текст поэмы-исповеди удивительно органично вплавлены стихи самой поэтессы-мученицы:
Тоскует сердце, мечется, зовет
«в тисках ребристой и глухой темницы»,
но «запретил надежду на полет» -
             тот (А.Блок), кто придал ему обличье птицы.
А это – введение в поэму «Огнепальный крест» целого пророческого четверостишия из поэмы «Руфь» - звучит как живой голос поэтессы серебряного века, дошедший до потомков:
«… сны бегут, и правда обнажилась.
Простая. Перекладина креста.
Последний знак последнего листа,-
И книга жизни в вечности закрылась»…

    Есть в поэме о трагической судьбе матери Марии важная особенность: в каждой из ее глав своя ритмика, создающая свою мелодику слога, свое речевое настроение. И эти различия в ритмомелодике каждой главы - вовсе не самоцель: они - выражение единства, формы и ее словесно-смыслового содержания. По мере нарастания трагизма усиливается не только напряженность повествования, а меняется ритм и мелодика стиха, все более акцентируется в поэме ее фразировка.

Поэма Л.Володиной «Огнепальный крест» звучит как гимн во славу великой дочери России – звучит ярко, ненавязчиво, исповедально. В память той, чей  подвиг – это вечный полёт в Бессмертие.

***
В поэтический сборник Л.Володиной «Крылья цвета пламени» - рядом с поэтическим сказанием о матери Марии органично вписались новые поэтические творения, в которых образно-поэтически, выпукло поданы бесчисленные грани человеческих деяний и чувств.
Сразу обращает на себя внимание новый для поэтессы жанр – притчи («Соловей и Роза», «Волна и Утес», «Хрупкий дар», «Лесная сага», «Птица-любовь») и рядом с ними – поэма-бурлеск «Блуждающая комета». В каждой из них свой поэтический стержень, своя глубинно и философски осмысленная манера повествования: на то они и притчи – зернинки мудрости мысли, никого не оставляющие равнодушными.
Поэтесса умеет сказать образно, по-своему не заёмно о любви, «что движет Солнце и светила». Оттого и многогранность отражения в стихах ее обвораживающего колдовства со всеми его светлыми и мрачными всплесками-чарами:
Звезде сродни Любви рождение.
Смотрите: новая зажглась!
Но где-то в это же мгновение
Лучи другой исчезли с глаз…
(«Эхо Любви»).
Дарить любовь – себя отдать…
Ведь дар любви - как щедрость неба:
Лучом над радугой взлетать…
Кто не любил – тот в небе не был.
У любви не только свои версты и  радости-боли, но и свои трудные восходы и утрата чувств. Все это поэтессой подано бережно – то с грустинкою в глазах, то в пламени чувств:
Разбуди меня голосом,
Прикоснись теплым ветром,
Тронь лучом мои волосы
Через все километры.

Даже об утрате былых светлых чувств лирическая героиня стихов Л.Володиной умеет сказать без надрыва, с искорками нежной притчевости. Таково стихотворение «Как тебе живется-дышится»:
А серебряными дымками
Не туманится стекло?..
То любовь моя – снежинками,
Потерявшая тепло.

Стихи Л.Володиной о любви венчает «Потенциал» - стихи о ее всеземной силе и величии. И тут очень образно использована максима Луи Бройля о любви: «О, если бы Солнцу силу ее подзарядки!»:
Любовь – энергии поток,
Частоты высшего порядка.
Сам Бройль сказал (а он – знаток):
«Вот Солнцу б эту подзарядку!»
Но мы, земляне, на авось
Схватить желаем счастья птицу.
Душа сродни свеченью звезд, -
Но нам в покое крепче спится.
Теряем зря потенциал,
В застое кровь – почти водица.
Любовь бы каждый излучал –
Стал ярче  Млечный путь светиться.

Новый сборник стихов Л.Володиной – свидетельство роста ее поэтического мастерства. Она - в постоянном поиске своего стиля и разнообразия формы стиха, от того-то и столь богато в ее стихах многоцветье граней слова и мыслей.
Обратите внимание на особенности образной палитры в поэме «Огнепальный крест». Нет тут щедрой метафорической цветень-радуги, лучащейся в лирических стихах Л.Володиной. Образность в поэме иная: она – в точной расстановке слов и смысловых акцентов во фразе, в особенностях ритма и мелодики стиха. Обилие же метафор и эпитетов здесь было бы просто не к месту: они гасили бы мудрую простоту стиха, его оправданного аскетизма. А у поэтессы зоркое видение выразительности слова, потому-то так щедры на образность ее стихи о природе и любви. Она умеет, «поддаваясь небесам, заглянуть в глаза заката», увидеть, как «полутона стирает ночь последней нотой грустной песни».
Прелестно-образна палитра стихов о звездных чувствах любви:
Вновь нежность омутом в глазах, -
Тону, срываясь…
А сердце – к звездам в небесах,
Не каясь!..
«Любить  - не каясь»… Согласитесь, это – важнейший из канонов, без коего нет и самой Любви.
Шаловливо и задорно полное солнечности и оптимизма стихотворение «Давай забудем в этот день…»::
Давай не пустим в гости Грусть,
В упор стреляя шуткой меткой.
А если тучи – есть розетка:
Включаем Солнце! Светит пусть!



Поэтесса умеет заметить в кипени жизни самого человека, его единство с природой и сказать это по-своему:
Постойте, люди, посмотрите –
Как желтый лист танцует вальс.
На несколько секунд замрите –
Он так старается для вас…
(«Звездный час листопада»).

А в стихотворении «Друзьям» - жизненное кредо лирического героя поэтического сборника:
Иллюзий неоправданных не строя,
Идем по жизни, но – путем своим.
Пусть Мир не так, как надо бы, устроен,-
Мы звезды и сквозь тучи разглядим.

Нет, неугасим свет наших надежд:

Пусть в житейской ладье слишком много пробоин,
Рвемся сквозь непогоду на всех парусах,
Помним: небо вверху – словно лен, голубое,
Оттого  и не гаснет надежда в глазах.

Александр Липатов, профессор,
доктор филологических наук