Пятнистое Солнце 3, Часть 12

И я, в закон себе вменяя
Страстей единый произвол,    --  Опять невразумительный  набор слов 
С толпою чувства разделяя,    --  Это Пушкин-то с толпою чувства разделял?
Я Музу резвую привёл
На шум пиров и буйных споров
Грозы полуночных дозоров;    -  Вновь что-то невнятное. Шум пиров – это гроза
                полуночных дозоров? Хотя, если принять во
                внимание замечание барона Дельвига, участника,
                как и Пушкин, общества «Зелёная Лампа» -- не       
                столь пишущей, сколь пьющей братии, не столь
                любомудрой, сколь сластолюбивой,  -- эта фраза               
                становится понятной. Дельвиг пишет Пушкину:
                «Нет ничего скучнее теперешнего Петербурга.
                Вообрази, даже простых шалунов нет!
                Квартальных некому бить. Мертво и холодно.»               
И к ним, в безумные пиры          --  А причём тут безумство?
Она несла свои дары.                – Опять заурядность!

И, как вакханочка резвилась,
За чашей пела для гостей,
И молодёжь минувших дней
За нею буйно волочилась,  -     А вот эти четыре строчки – прекрасны, гениальны! Он Музу не называет вакханкой, опытной развратной женщиной, принимающей участие в пьяном пиру с мужчинами во славу Вакха! Нет, Пушкин называет её, гениально точно,  --  вакханочкой, то есть ещё резвящейся, чуть легкомысленной, молоденькой  девушкой! И одобрение  друзей, сопутствовавшее его поэтическим пробам пера, он тоже,  персонифицируя, называет: Буйно волочилась (за его Музой,  -  Подругой ветренной моей) Здесь смело можно поставить оценку наивысшую, гениально, но сколько таких гениальных строчек в поэме?

Немного, к сожалению.
Ну, а потом его Муза действительно превращалась, и весьма часто и охотно,  в самую разнузданную вакханку (см. выше).


В.Г. Белинский назвал эту поэму «Энциклопедией русской жизни». Я бы не сказала, что это комплимент для художественного произведения. «Энциклопедия»  -  это, говоря простым детским языком,  «книга про всё». И это «всё» расположено в ней без всякой смысловой связи, обычно в алфавитном порядке. Я полагаю, никто в этом зале не станет утверждать, что любой справочник, или словарь, или энциклопедия являются выдающимися литературными произведениями?!
И, действительно, Белинский прав в какой-то степени. Поэма композиционно рыхла, мысли Пушкина непрерывно разбегаются как тараканы: то к вину, то к дорогам, то к балетам, то к трактирам придорожным, то к женским ножкам и к чему нет? Впечатление, что здесь Пушкин старался выполнить план по количеству исписанных станиц, не слишком заботясь о качестве. И недаром он называет «Евгений Онегин» романом в стихах.
В письме А.А. Бестужеву  (1825г.)  он пишет: « ...Да полно тебе писать быстрые повести с романтическими переходами – это хорошо для поэмы байронической. Роман требует болтовни; высказывай всё начисто.»
В письме к А.А. Дельвигу:
«Пишу теперь новую поэму, в которой забалтываюсь донельзя» (16 ноября 1823 г)

Вот и летает мысль Пушкина свободно по темам, и «болтает» он, что в голову придёт в момент написания той или иной главы.
.............................................

Даже в такой, лучшей своей поэме, компактной и лишённой лишней размазанности, -- «Медный Всадник», даже здесь наблюдаются, к сожалению, сбои – пропажа вдохновения, хотя в целом всю поэму можно назвать гениальной.

На берегу пустынных волн
Стоял Он, дум великих полн...

Писано в 1833 году
В 1827 году, в стихотворении «Поэт» в последней строфе:

«Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснётся... 

Пушкин пишет в конце:

Бежит он, дикий и суровый,
И звуков и смятенья полн,
На берега пустынных волн,
В широкошумные дубровы...»

В конце концов, можно сказать, поэт имеет право «заимствовать сам у себя»! Ладно, приемлю этот довод, не он первый, не он последний допускал такое.

                Так злодей
С свирепой шайкою своей
В село ворвавшись, ломит, режет,     Швед, русский, колет, рубит, режет
Крушит и грабит; вопли, скрежет      Бой барабанный, клики, скрежет,
Насилье, брань, тревога, вой...            Рёв пушек, топот, ржанье, стон

По-моему, нечто похожее имеется  уже в «Полтаве»  (справа  - описание полтавского боя) Снова – самозаимствование?
Между прочим, обратите, пожалуйста, внимание на рифму «суровый- дубровы». Дубравы, обычно, а не дубровы! Или, если уж менять «а» на «о», то можно было бы и «о» изменить на «а»  (Бежит он, дикий и суравый).
Со словом «дубравы» отлично рифмуются, к примеру: лукавый, управы, славы, здравый, кровавый, нравы, отравы, безглавый, бравый и десятки, если не сотни других слов.
Так что Пушкин мог бы легко избежать насилия над правописанием, сказав:

Бежит, презрев рассудок «здравый»,  или,  Бежит, толпы чуждаясь славы
И звуков и смятенья полн,
На берега пустынных волн
В широкошумные дубравы.

Выкрик из зала: Сама ты – дуброва! (Дружный смех! Одобрительные аплодисменты)

Рамона: Принимаю. Тогда я  буду широкоумной дубровой!

Замечание из зала: К Вашему сведению, г-жа Вайскопф, слово «дубровы» употреблялось в пушкинские времена наряду со словом «дубравы». Это Вы могли бы найти в словаре Даля или в любом другом толковом словаре той поры!

Рамона: Если это действительно так, а я думаю, что уважаемый комментатор не взял с потолка своё утверждение, приношу извинения! В отношеии «дубров»  я была неправа! Но принципиально это не изменяет сути моего доклада. Могу продолжать? Итак:
 
Забавное предвосхищение слов Игоря Северянина «Громокипящий кубок» -- «Широкошумные». Кстати, а что это означает?
Что же до «Громокипящего кубка», то это лишь название сборника стихов Северянина, вышедшего в 1913 году. Название, позаимствованное из стиха Тютчева:

Ты скажешь: Ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила.

.............................................

                ... Нева всю ночь
Рвалася к морю против бури,
Не одолев их буйной дури...
И спорить стало ей невмочь...

Чьей «ИХ»? Речь, как будто, идёт о буре в единственном числе,  не о бурях, ветрах, волнах и т.п.
Мог же Пушкин написать:
                ... Нева всю ночь
Рвалася к морю против бури,
Её не пересилив дури...
И спорить стало ей невмочь...

..........................................

Поутру над её брегами
Теснился кучами народ

Тесниться «кучами» народ,  то есть много людей, не может! А вот «толпами» тесниться может.

.........................................

Нева вздувалась и ревела
Котлом клокоча и клубясь

Котёл не может клокотать и ещё клубиться! Всё это может делать находящаяся в нём вода, если её нагревают до кипения.

...........................................
                -  воды вдруг
Втекли в подземные подвалы.

А что, есть подвалы надземные, на четвёртом этаже расположенные? По-моему, само слово «подвал» указывает на его местоположение относительно поверхности земли и конструкции здания.
Слова «ужасный» «ужасных» и «мрачный» и «мрачно» повторяются слишком близко одно от другого. Поэту, владеющему всем богатством русского языка, так обеднять себя в соседних строчках – не с руки!

Мрачный вал,
Плескал на пристань, ропща пени...

Как может быть вал, речная волна, «мрачным»?
Несколькими строчками ниже:

Бедняк проснулся. Мрачно было:

И дальше:

Вскочил Евгений; вспомнил живо
Он прошлый ужас; торопливо
Он встал: пошёл бродить, и вдруг
Остановился и вокруг
Тихонько стал водить очами.

Ну, здесь прямо нагромождение нелепостей: То он вскочил, то тут же, после того, как вскочил, торопливо встал? Он, что, вскочил, а потом поспешно лёг, а затем снова «встал торопливо»? Пушкин играет со своим бедным героем как самодур-сержант с провинившимся новобранцем, командуя: Лечь-Встать! Лечь-Встать! Тихонько... водить очами,  -  значит можно водить очами и громко?

............................................

И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой  -
Как будто грома грохотанье  -
Тяжёло-звонкое скаканье
По потрясённой мостовой   

Излишняя строчка, ясно, что скакать по воде или по облакам всадник с «грома грохотанием» не может! Только по твёрдой поверхности мостовой!  Строка  ненужная и вносящая диссонанс в ритм стихотворения.
Но, я ещё раз повторяю, эта поэма Пушкина, «Медный Всадник», несмотря на перечисленные мелкие сбои, гениальна! Почти безупречна!

Не только стилистическими диссонансами он грешил, а вообще, с грамматикой и ударениями «пурист» Пушкин обращался куда как вольно: Е и Ё в конце рифмы он использует как равнозвучащие фонемы, ударение смещает в словах,  как хочет, если это смещение помогает рифмовке и стопе стиха. Только что мы видели, как дубравы превратились в дубровы, а вот и библиотека, с ударением на «о»! Таких приёмов в стихах и поэмах Пушкина – сотни. Хоть Пушкин не раз пытается доказать своим критикам, какой он пурист в вопросах русской грамматики. Он порой назидательно указывает другим русским литераторам и критикам, как безграмотным школьникам-второгодникам, на правила правописания. Мол, татаре и цыганы я, Пушкин, пишу именно так, потому что ... и дальше следует одно из правил грамматики. Однако же его собственные сочинения никак в эти строгости не укладываются.

Итак, перманентную «гениальность» Александра Сергеевича, приписываемую ему многочисленными, и часто весьма «авторитетными», поклонниками, мы, кажется, обсудили.

А что за человек -- как личность, как «персона», -- был Пушкин? Ведь можно быть талантливым инженером и плохим человеком. Ведь не ждём мы от талантливого врача, чтобы он был непременно и прекрасным семьянином или баскетболистом! От способного архитектора, чтобы он был порядочнейшим человеком на Земле!
Кем, в человеческом аспекте, был «гениальный поэт», Солнце Русской Поэзии?
Ну, одно качество отнять у него никак нельзя – Пушкин был зоологическим антисемитом. Понятно, как очень многие полу-четверть-осьмикровки, он из кожи лез, чтобы казаться чистокровным русским. То есть был квасным русским патриотом и националистом. Презирал, как и полагается великорусскому шовинисту, поляков, немцев и прочих иностранцев. Из-за своей исконно росейской родословной затеял целую свару с Булгариным, доказывая чванливо своё дворянское происхождение. Мелко и унизительно для большого поэта! В своих комментариях к «Евгению Онегину» изображал пылкую любовь к простонародным именам: «Сладкозвучнейшие греческие имена, каковы, например, Агафон, Филат, Федора, Фёкла и проч., употребляются у нас только между простолюдинами»,  -  с огорчением отмечает Пушкин. (Что-то не слышала я таких сладкозвучнейших греческих имён, хоть и была в Греции несколько недель.) Наверно детей своих так же он и назвал? Агафоном? Фёклой? Кажется, нет!? Что же до «сладкозвучности» имён, то это весьма субьективно, вот назвал же он одну героиню Парашей. Какие  ассоциации это имя вызывает у современных читателей, я не спрашиваю.

Униженно просил  известного характером своей службы графа Бенкендорфа, чтобы тот выдал ему, Пушкину, «положительную характеристику». Пушкин тогда жениться на Н.Н. Гончаровой собрался и будущая тёща запросила у жениха вот такую характеристику! Получил, кстати, и благополучно женился на девушке, которая его нисколько не любила, иначе бы не внимала с таким интересом комплиментам Дантеса.

Но к евреям Пушкин был особенно злобен. Все герои – евреи у него – жиды или «презренные евреи». В 1822 году он пишет брату: «Читал стихи и прозу Кюхельбекера. Что за чудак! Только в его голову могла войти жидовская идея воспевать Грецию славянорусскими стихами. Целиком взятыми из Иеремия». Между тем, Пушкин любил Кюхельбекера и тот евреем вообще не был!
 
«А, приятель! Проклятый жид, почтенный Соломон!»   -  в «Скупом рыцаре» обращается прекрасный молодой герой-дворянин к ростовщику -- конечно же еврею. Этот молодой и препорядочнейший человек испытывает к скупому отцу своему вполне искреннюю ненависть и только мечтает о его смерти. Готов его сам убить, использовав как повод дуэль, которую он же и хотел спровоцировать.  Но когда Пушкин заставляет своего героя, отвратильного ростовщика Соломона, намекнуть Альберу о способе умертвить папочку, молодой рыцарь вдруг становится на дыбы и правдоподобно изображает возмущение! Дабы вытянуть под этот гнев ещё денежки из запуганного ростовщика!
Между прочим, интересно отношение Пушкина к некоторым своим героям. Одни герои изображаются им людьми, живыми существами с их достоинствами и пороками. В своей статье Table-Talk (Застольная беседа) он отмечает, совершенно справедливо, что у Шекспира герои – суть живые люди, а вот «У Мольера скупой скуп  -  и только; у Шекспира – Шейлок скуп, сметлив, мстителен, чадолюбив, остроумен. У Мольера лицемер волочится за женой своего добродетеля, лицемеря...» Пушкин здесь явно делает свой выбор в пользу Шекспира. Но других своих героев сам он всегда и последовательно изображает, используя только чёрную краску, и создаёт не живых людей, а некое средоточие всего самого отвратительного, что есть на свете. Кого? Евреев!  Это только показывает степень внутреннего духовного рабства Пушкина.
Этот псевдоинтернационалист евреев ненавидит, как и другой замечательный русский писатель, Н.В. Гоголь, лютой ненавистью!
Вот, например, что он пишет в «Набросках предисловия к «Борису Годунову»
Я не буду читать этот отрывок по-французски, как он  был написан в оригинале, поскольку здесь собралась литературная элита Москвы и французский все, конечно, знают получше меня. Посему даю его сразу в переводе:
«Посмотрите, как она, вкусив царской власти, опьянённая несбыточной мечтой, отдаётся одному проходимцу за другим, деля то отвратительное ложе жида,  то палатку казака, всегда готовая каждому, кто только может дать ей слабую надежду  на более уже несуществующий трон».
Это Пушкин пишет о Марине Мнишек.
Для восемнадцатилетней Натальи Гончаровой ложе Александра Сергеевича Пушкина, отличавшегося  африканской несдержанностью сексуальных порывов, полным отсутствием чуткости к чувствам девушки, и к которой он испытывал чисто физическое влечение, конечно же, не было отвратительно! И его бесконечные измены на том же «ложе»!
При том, что её выдали замуж за него, нимало не считаясь с её чувствами! А ведь она не испытывала к Пушкину ни малейшей любви.

Известная французская писательница, Жорж Занд (Амандина  Аврора  Люсиль Дюдеван, девичья фамилия --Дюпен) со свойственной ей мужской откровенностью, описала Александру Дюма-сыну, все тяготы своего замужества и дала ему понять, сколь ужасно бывает для девушки первое «супружеское испытание», если её мужу недостаёт деликатности.
«Мы воспитываем их, как святых, -- говорила Жорж Занд, -- а случáем, как кобылиц!» 
Пушкин тоже излишней деликатности с женщинами вообще, а с Натальей Гончаровой  в частности, не проявлял и даже не думал о её чувствах,  о такой малости!!

И уж, конечно,  для  белой девушки, немецкой дворянки, Христины-Регины фон Шеберх не было отвратительным ложе его прадеда по материнской линии – африканца Ибрагима – Аврама Ганнибала. Которая, по словам Пушкина, родила тому множество чёрных детей обоего пола. То есть дед Пушкина был тоже, как и прадед, совершенно чёрным. Прабабушка Пушкина, так отзывалась о своём муже:
«Шорн шорт делат мне шорных репят и даёт им шертовск имя.»
В переводе это означает: «Чёрный чорт делает мне чёрных ребят и дает им чертовские имена.»
О поведении его прадеда по отношению к его первой жене, красавице-гречанке, которая родила ему белую дочь и которую он сослал в монастырь (достойный воспитаник Петра-Первого!) Пушкин говорит с мягкой грустью как о «несчастливой семейственной жизни его прадеда». И эту белую дочь свою от первого брака Ганнибал вообще не допускал под очи свои! Кстати, где-то на уровне дедов в семье Пушкиных произошло и некое кровосмешение, бабушка Пушкина по материнской линии была отдана замуж за сына Ганнибала, деда Пушкина. Так вот эта бабушка была тоже из рода Пушкиных и приходилась родственницей деду Пушкина по отцовской линии.
.
Что же касается женитьбы Пушкина, всё решилось при дворе императора Николая Первого. Наталья уже была введена в свет и царь присматривался к красавице никак не с отцовскими чувствами. Он-то  и пожелал одобрить брак Пушкина с Натальей, дабы держать последнюю при дворце и, под прикрытием её замужества за камер-юнкером, наслаждаться периодически обществом красавицы «без свидетелей», tete-a-tete. А мужа «за понимание и покладистость» постепенно повышать в должности.
Но не тут-то было!
Пушкин не понял правил, принятых при дворе. Одно из которых гласило: Императору  никто ни в чём не отказывает! И, «не отказав»,  умный муж получал за жену свою тоже немало от щедрот царских! Пушкин же считал Наталью Николаевну своей законной  собственностью, ни с кем не желая  делить её, даже с Императором!
За что и пострадал. А не за своё, якобы, вольнодумие. «Вольнодумцев», гораздо более опасных, и без него хватало в России! Да, вот, жён таких молодых и редкостно красивых, как Наталья Николаевна, у них не было!

Своим зоологическим антисемитизмом Пушкин только подчёркивает, насколько его психология великого поэта, гения Русской земли, не отличается от типичной рабской психологии любого его современника – ничтожества. Ведь мечта каждого раба – быть на месте его господина! Значит следует найти кого-то, по отношению к кому, любой, самый ничтожный раб и подонок, мог бы чувствовать себя Господином. Унижая, оплёвывая, притесняя  других, более бесправных существ, будь то люди или животные, раб хоть в эти минуты блаженства ощущает себя Хозяином.  Евреи на  роль повсеместно унижаемых и избиваемых всегда подходили, независимо от их истинных деяний и намерений.
А ведь это тот самый Пушкин, который осуждал рабство (в других!).
В письме П.А. Вяземскому в ноябре 1825 г. он писал:
«Зачем жалеешь  ты о потере записок Байрона? Чёрт с ними! Слава Богу, что потеряны!...Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением. Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы....Охота тебе видеть его на судне.  (Имеется в виду не то судно, на котором плавают по морям и океанам! РВ) Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей  радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении.Он мал как мы, он мерзок как мы! Врёте подлецы; он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе.»  Конец цитаты.
Итак, как будто ясно мнение Пушкина о стаде рабов, называемого им «толпой». (Он, вообще, очень любил слово «толпа» и использовал его к месту и не к месту. Толпою нимф окружена,  -  я уже упоминала это, Корабли, толпой со всех концов земли,  -  корабли «толпой» к богатым пристаням не стремятся!)
Но, увы, сам нередко вёл себя точно также.  И его антисемитизм – нагляднейшее этому подтверждение
Кстати, он неправ в этом письме, утверждая, что, де, гений «мал и мерзок иначе!»
Это он утверждает безапеляционно, напирая на эмоции, но не приводя ни одного логически приемлемого доказательства своей правоты. Ибо их нет! Да, гений, увы, как все люди, только смертный человек, часто такой же слабый, как и все. А потому  в малости и мерзости своей ничем от мерзостей и слабостей толпы не отличается!
И сам Пушкин здесь – не исключение!
Он, который писал Вяземскому письмо, выше цитированное,  в целом, вполне разумное, он сам нередко соединялся с этой толпой в мерзостях о «слабостях могущего».

В 1836 году Пушкин пишет критические замечания на статью Лобанова о русской и французской литературе  -  «Мнение М.Е. Лобанова о духе словесности, как иностранной, так и отечественной»:
«Спрашиваю: можно ли на целый народ изрекать такую страшную анафему? Народ, который произвёл Фенелона, Рассина, Боссюэта, Паскаля и Монтескье...
...Ужели весь сей народ должен ответствовать за произведения нескольких писателей...»
Это Пушкин говорит о нападках Лобанова, понятно из текста, на французскую литературу и весь народ Франции! До чего прав Пушкин в этом отрывке, до чего критичен и страстен! Да вот беда, для евреев, всех поголовно, тоже «кое-что» давших миру и цивилизации, сам Пушкин никогда никакого приветливого слова не находил! Для него, защитника французского народа, все евреи, весь народ,  -  это отвратительные, проклятые жиды! 

Это он, А.С. Пушкин достаточно гнусно поступил, написав о Екатерине Второй (Великой), к которой, несмотря на критику в её адрес, испытывал, как будто, уважение, -- что, де, умерла она на стульчаке!

«Старушка милая жила
Приятно и немного блудно,
Вольтеру первый друг была,
Наказ писала, флоты жгла
И умерла, садясь на судно...»

Любой медик знает, что у пожилых людей часты запоры и инсульты у них происходят именно в туалете. Но говорить об этом вслух, да ещё столь глумливо – недостойно просто порядочного человека, не говоря о «гении» художественного слова.
Своего любимого Державина Пушкин тоже не щадит, такта к его слабостям не проявляет, хоть, если он не причисляет себя, вот, к этой толпе, мог бы!
В «Онегине» он пишет:

Старик Державин нас заметил
И, в  гроб сходя, благословил.

Я не буду здесь разбирать очередные и очевидные нелепости пушкинского стиля:
в гроб не сходят, а ложатся. Сходят в могилу или гробницу! А сам гроб издавна на Руси ставили на стол, за которым позже пили-ели на поминках. Так что в гроб надо было не сходить, а восходить!
Но эдесь важно, что Державин его действительно заметил, отметил и даже хотел обнять талантливого мальчика!
И вот «талантливый мальчик» вспоминает эпизод приезда Державина в Лицей.
Что же он помнит? А то, что его друг Дельвиг спрятался у лестницы,  дабы в одиночестве, когда Державин приедет, поцеловать ему руку. Руку, создавшую «Водопад».
Державин  вошёл в Лицей, и первое,  с чем он обратился к швейцару, было:
«Где, братец, здесь нужник?»
Разочарованный такой прозой жизни Дельвиг, будучи в душе поэтом, тут же решил руку не целовать, и со смехом рассказал об этом эпизоде Пушкину, а тот, мы видим, – всему свету.
Державин был человеком старым, дело было зимой, и опять же, каждый врач знает, прошу прощение за натурализм, что у пожилых мужчин возникают проблемы с простатой, заставляющие их часто, особенно находясь на холоде, пользоваться услугами туалета. Что мальчики с такой проблемой незнакомы, что молодой Пушкин об этом не думал  -  это понятно. Понятно и то, что Дельвиг хотел поцеловать руку, написавшую «Водопад», но затем передумал,  какой уж может быть «водопад» у старого простатника?! Но вот, зачем понадобилось взрослому Пушкину вспоминать этот эпизод, выставляя своего кумира в таком непритязательном виде, вот это непонятно, если не предположить, что, как говорил В.И. Ленин, нельзя жить в обществе и быть свободным от него! Или, используя пушкинскую терминологию, нельзя жить в толпе и быть духовно свободным от неё! И Пушкин следовал за толпой, которую так беспощадно и верно охарактеризовал в письме к  Вяземскому!
А в том же «Онегине» он писал:

Несносно видеть пред собою
Одних обедов длинный ряд,
Глядеть на жизнь как на обряд,
И вслед за чинною толпою
Идти, не разделяя с ней
Ни общих мнений, ни страстей.

Так уж Пушкин не разделял с чинною толпою этих самых мнений и страстей? Ведь несколькими страницами раньше он же пишет нечто другое:

И я, в закон себе вменяя
Страстей единый произвол,
С толпою чувства разделяя,
Я Музу резвую привёл
На шум пиров и буйных споров....

Так как же --  вменял Пушкин себе в закон разделять с толпою страстей единый произвол или нет? Судя по некоторым, приведённым мной цитатам, вменял и следовал за толпой весьма охотно!
А случай с Державиным, обнародованный Пушкиным, как видно, запал в память благодарным потомкам.
В конце 19 го века в среде русских литераторов имел хождение не вполне прилично звучащий анекдот-каламбур:
Какая разница между молодым Чеховым и старым Державиным?
Чехову – «Спать хочется»
А Державину  – « .... хочется».
Я, конечно, не могу повторить дословно эту неумную шутку.

А как он тревожился, своей судьбой озабоченный, когда декабристы пошли под суд? И замечательный свой стих «Во глубине сибирских руд» он долго декабристам не отправлял, понимал, чем для него это может закончиться! Следует ли нам осуждать его за это? Не думаю. Естественный страх человека за свою жизнь и благополучие, в конце концов – не преступление! Да вот, если ты себе прощаешь чисто человеческие слабости, то прости и другим! Может простить Пушкин и жестокость Пугачёву, и многим другим злодеям, вот только евреям ничего не прощается!

Охотно, вслед за толпою, подхватывал Пушкин и откровенную клевету, и оговор, хотя в 1830 году, отвечая на критику «Полтавы», он писал:
«Обременять вымышленными ужасами исторические характеры и не мудрено и не великодушно. Клевета и в поэмах всегда казалась мне непохвальною...»
(Опровержение на критики, 1830г).
И тут же: либерального Бориса Годунова (после кровопийцы Ивана Грозного) он клеймит детоубийцей! И по сей день немало людей думают, что именно Годунов подослал убийц к царевичу Дмитрию! Ведь за этим утверждением стоит гигантский литературный авторитет самого Пушкина! Он-то зря  ведь не скажет,  -- думает читающий обыватель-невежда.
Сальери, жертва клеветы, благодаря Пушкину стал навечно злодеем – отравителем Моцарта! По крайней мере для читающей русскоязычной публики.  Так ли поступает достойный и благородный человек? Исторические же материалы говорят нечто другое: Моцарт умер от болезней и бедности! Его и похоронили-то в общей могиле для бедняков! А Сальери на смертном одре, исповедаясь, отрицал какую-либо причастность к смерти Моцарта. Тут кто-то меня в выкрике обвинил в клевете на Пушкина, а что делало Солнце Русской Поэзии, клевеща на ни в чём неповинных людей? Если уж задумал писать исторические драмы, то проверь сначала, что было на самом деле! Но ему это безразлично! Пушкина интересовала коллизия эмоций, характеров, судеб. И что не сделаешь ради эффектного словца или фразы, или многозначительного конца главы, всей книги? Пушкин – литератор явно торжествовал над Пушкиным – порядочным человеком и добросовестным исследователем! На вот такую развилку: выбор --  драматическая коллизия или скромная правда жизни -- указывает в своём рассказе «Пассажир» Владимир Набоков. Он там тоже описывает отличную завязку для рассказа: сосед рассказчика по купе бурно рыдает всю ночь и рассказчик-писатель придумывает всякие трагические истории, вызвавшие эту заинтриговавшую его сцену. Затем он ещё больше обостряет ситуацию, сообщая, что весь поезд был оцеплен полицией – искали человека, который убил накануне свою жену и её любовника и, возможно, находился в этом поезде. И оканчивает весьма разочаровывающе – его рыдавший ночью сосед убийцей не оказался! Драма с эффектным концом не состоялась. А вот Пушкин бы, наверно, уж не упустил возможности! Но это только мои спекуляции...