Звезда поэтов

                Посвящается Усачёву Борису Сергеевичу

Жизнь не щадит их и… уносит
Под рябь искрящихся костров,
Под шорох ветра разголосый,
Под тишину своих шагов,

Под выстрел роковой, бездумный,
Под шелест листьев золотых,
Под грань стакана, облик лунный
Жизнь, не щадя, уносит их…

   1 (Сергей Есенин)

Зачатый на дрожжах Рязани,
И Константиновым рождён,
Ребёнок с чистыми глазами
И золотыми волосами
На радость, горе и урон.

Там жизнь его текла привольно,
Там многому учился он,
Когда не хлебно и не сольно
И что обидно, очень больно;
Вся страсть поставлена на кон.

«С двух лет у деда, там богаче,
Там остервелые дядья.
Но что-то быть должно иначе!
Что? кроме смеха? крика? плача?
Тогда ещё не понял я»

Тогда не знал Сергей Есенин,
Что в этот омут суетной
Он окунётся в день весенний
И будет в нём искать спасенья
Своей курчавой головой.

Стихи писать он начал рано
И мог бы вычурностью строк
Открыть исподнюю обмана,
Но не открыл, да и не странно…
Его заметил вскоре Блок.

«Я просто был разочарован
Началом мартовского дня.
Дом Блоков – холоден и скован.
Зато в стихах он сам, толково,
Учил лиричности меня»

Чуть позже, ревный Городецкий
Рязанца с Клюевым столкнул.
Он был Сергею довод веский;
Пусть нежный, ласковый, но резкий
Звучал его объёмный гул.

Меж тем, качалась, словно лодка,
Его запущенная жизнь.
Но женщины, стихи и водка:
Как паутина, как обмотка,
Заставили её забыть.

     *     *     *
И наконец, о чудо – Питер
Он покорил, раздвинув тьму.
О голову России вытер
Он руки. Сердце же закрыто,
И непонятно почему.

Не сразу строилась Москва,
Не разом приняла поэта,
Но всё же поняла она,
Что без стихов – печаль, тюрьма
И скука в жизни глупой этой.

«Да, слава – я мечтал о ней,
Влачась по женщинам и зельям.
Она, как океан огней,
Всё ярче, сказочней, новей,
Прекрасней, сладостней, бездельней.»

Он к этой славе подходил
Ступая пыльными ступнями.
А жизнь: женат не раз он был,
Жил в загранице, много пил
Считая время стаканами.

И вот – тридцатый жизни год.
Декабрь. Ночь. Двадцать седьмое.
На реках хрусталился лёд,
И тёмный, в звёздах, небосвод
Число отметил роковое.

Он умер. Версией одной
Самоубийством это было.
Другою – что там был второй.
Но как бы не было, какой
Цветок взяла могила!

Здесь я закончу о Сергее
Рассказ. И пусть вот этот стих
Быть может сделает смелее
Всех нас. Ещё раз вдруг навея:
«Жизнь не щадя уносит их»

   2 (Александр Башлачёв)

Шестидесятый. Время застоя.
В родильной палате явился на свет,
За тридцать лет до стихий перестроек,
Новый ребёнок, позже – поэт.

Сашей назвали рождённое чадо.
В череповецких кварталах домов
Вырос, окреп, семь кругов прошёл лада,
Парень простой: Александр Башлачёв.

Начал писать. Задушевные песни
Брали своё. Но остался один
В сумрачной жизни, простой, безызвестный,
Новой России непризнанный сын.

Позже – сумел перебраться в столицу,
Блеском заплаканных в горести глаз.
Дал в ней концерт и собрав рублей тридцать
В Питер поехал с чуткостью фраз.

С горя запил, но пробил головою
Северный порт безудержством своим;
Он, будто шут, над своей высотою
Мрачно, жестоко и странно шутил.

Под посошок, надевав колокольчик,
Скинул поклажу – была нелегка.
Словно искусный, чарующий зодчий,
Вывел на сцену из тьмы Шевчука.

Тесто любви замесил, да обидно,
Что не поел жаркой корки его.
Пусть пятьдесят песен… это не стыдно;
Просто не смог дать уже ничего…

Девять – злое число роковое
Он не запрятал в душевную клеть.
Он полетел – вот и всё… и простое
Дело посеял с названием смерть.

Нет Башлачёва двенадцать лет с нами,
Только остался напутственный стих.
Что ж, пусть подавимся злыми словами:
«Жизнь самых лучших уносит, родных»

   3 (Аркадий Кошелев)

Август. Звёздное небо.
Где-то там в небесах
Может быль, может небыль,
Может слёзы и страх…

Перед этой картиной:
Утро. Девять часов.
Переулок пустынный.
Шум немногих шагов.

Гроб. Обивка простая.
Мало-Дубненский тракт.
Журавлиная стая
Крик несёт, голося.

Скромно. Тихо. Случайно.
Он из жизни ушёл.
И нечаянно, печально,
Итог жизни подвёл.

Он любил песен мысли,
Любил город родной…
Сорок пятый год жизни,
Жизнь вдруг крикнула: «Стой!»

Рано он начертился,
Рано начал мечтать.
Но лжеством подавился
И не смог больше ждать…

Знал тогда ли Аркадий,
Что в одной из поэм
Отразит белой гладью
Мир Ореховских стен,

Что опишет по жизни
Он Морозовых путь
И в глухом афоризме
Отразит чувства суть.

И оставшись, бывало,
С грустью в сердце своём,
Он «Пшеничною» жалил
Ум свой. Крохотный дом

Становился бессвязным,
Бесполезным, чужим.
И в глаза обличал он
Словом смелым своим.

А теперь… похоронен,
На надгробии стих:
«Ты покоишься в скорби,
Но мы помним твой крик,

Крик твоих отголосков,
А не песен чужих»

     *     *     *
Жизнь, концовкой неброской,
В смерть уносит в миг их.

                2000г