Стефан Малларме. Окна

От белизны портьер и тягостного смрада,
Плывущего волной к распятью на стене,
Тоскующий больной устал – ему отрада
Пораспрямить хребет в пролёжанной спине.

Пытается привстать – неистово и тупо
Разогревает плоть, что тленью отдана;
Щетину бледных щёк и кости полутрупа
Вжимает в переплёт горящего окна.

Как прежде до любви – до синевы небесной
Прожорливы глаза, бессильно жаден рот;
Взамен девичьих плеч и гладкости телесной –
Пятнает гладь стекла и солнца горечь пьёт.

Он жив, он опьянён; забыв соборованье,
О снадобьях забыв, клонясь уныло ниц,
Он видит горизонт, закатное сиянье,
И отблески лучей на сгибах черепиц,

И стаю лебедей – галеры золотые
В благоуханных снах алеющей реки,
Что медленно влачат тела свои витые
В рыжеющих огнях беспамятной тоски!

Отвратен мне любой, кто, плоскодушно стоек,
У сытости тупой плетётся в поводу,
Кто счастием почтёт понатащить с помоек
Прожорливой семье гниющую еду.

Хочу налечь плечом и выбить прочь мембрану –
Ту раму, что меня от жизни отсекла,
Росой благословлюсь, и в Бесконечность пряну
С рассветной стороны злачёного стекла.

Ужели ангел я? Таинственное мнится,
Короной на челе горят мои мечты;
Мне любо – умереть и заново родиться
В предвечных небесах цветущей Красоты!

Увы! земная плоть владеет мной упорно,
Влечёт меня в затвор, в укрывище от бурь;
Безмысленна толпа, и Глупость тошнотворна –
Я зажимаю нос, взирая на лазурь.

О, как переживу всю горечь и тоску я,
Смогу ли я взмахнуть пощипанным крылом,
Огаженный хрусталь пробью ли, не рискуя
Навеки угодить в зияющий пролом?

LES FENETRES

Las du triste hopital, et de l’encens fetide
Qui monte en la blancheur banale des rideaux
Vers le grand crucifix ennuye du mur vide,
Le moribond surnois y redresse un vieux dos,

Se traine et va, moins pour chauffer sa pourriture
Que pour voir du soleil sur les pierres, coller
Les poils blancs et les os de la maigre figure
Aux fenetres qu’un beau rayon clair veut haler,

Et la bouche, fievreuse et d’azur bleu vorace,
Telle, jeune, elle alla respirer son tresor,
Une peau virginale et de jadis! encrasse
D’un long baiser amer les tiedes carreaux d’or.

Ivre, il vit, oubliant l’horreur des saintes huiles,
Les tisanes, l’horloge et le lit inflige,
La toux; et quand le soir saigne parmi les tuiles,
Son oeil, а l’horizon de lumiere gorge,

Voit des galeres d’or, belles comme des cygnes,
Sur un fleuve de pourpre et de parfums dormir
En bercant l’eclair fauve et riche de leurs lignes
Dans un grand nonchaloir charge de souvenir!

Ainsi, pris du degout de l’homme a l’ame dure
Vautre dans le bonheur, ou ses seuls appetits
Mangent, et qui s’entete a chercher cette ordure
Pour l’offrir a la femme allaitant ses petits,

Je fuis et je m’accroche a toutes les croisees
D’ou l’on tourne l’epaule a la vie, et, beni,
Dans leur verre, lave d’eternelles rosees,
Que dore le matin chaste de l’Infini

Je me mire et me vois ange! et je meurs, et j’aime
— Que la vitre soit l’art, soit la mysticite —
A renaitre, portant mon reve en diademe,
Au ciel anterieur ou fleurit la Beaute!

Mais, helas! Ici-bas est maitre: sa hantise
Vient m’ecoeurer parfois jusqu’en cet abri sur,
Et le vomissement impur de la Betise
Me force a me boucher le nez devant l’azur.

Est-il moyen, o Moi qui connais l’amertume,
D’enfoncer le cristal par le monstre insulte
Et de m’enfuir, avec mes deux ailes sans plume
— Au risque de tomber pendant l’eternite?