Глава Восьмая
Современные пушкинисты
о дуэли Пушкина
Первый раздел
Последняя дуэль и
смерть А. С. Пушкина
Материал из Википедии
Общее
Дуэль Пушкина с Дантесом — дуэль на пистолетах между Пушкиным и Дантесом 27 января (8 февраля) 1837 года на окраине Санкт-Петербурга, в районе Чёрной речки близ Комендантской дачи, в результате которой Пушкин был смертельно ранен. Спустя два дня поэт умер. Дуэль была спровоцирована анонимными письмами, намекавшими на любовную связь между женой Пушкина и Дантесом.
По подсчётам пушкинистов существует мнение, что столкновение с Дантесом было как минимум двадцать первым[1] вызовом на дуэль в биографии поэта. Он был инициатором пятнадцати дуэлей, из которых состоялись четыре,[2] остальные не состоялись ввиду примирения сторон, в основном стараниями друзей Пушкина; в шести случаях вызов на дуэль исходил не от Пушкина, а от его оппонентов.
Содержание
1 Предыстория. Дантес и Н. Н. Пушкина
2 Анонимные письма и первый конфликт (ноябрь 1836)
3. Второй вызов
4 Дуэль
5 Смертельное ранение Пушкина
6 Ход лечения и его оценка
7 Предсмертная переписка поэта с императором
8 Погребение Пушкина и судьба участников дуэли
Предыстория. Дантес и Н. Н. Пушкина
Французский кавалергард, приёмный сын (и, по свидетельству нескольких современников, любовник[3]) нидерландского посла в Петербурге барона Луи Геккерна, познакомился со своей ровесницей Натальей Николаевной Пушкиной, женой поэта, в 1835 в Аничковым дворце. В глазах светского общества Дантес предстал блестящим молодым офицером, влюблённым в красавицу-жену ревнивого мужа (Пушкин не любил придворной жизни и не вызывал тёплых чувств у влиятельных светских людей).
Несмотря на обнаружение всё новых и новых документов, включая переписку самого Дантеса, по-видимому, никогда не станет известно, насколько искренним был Дантес, изображая свою влюблённость в Наталью Николаевну, и каковы были её ответные чувства [источник?]. Тем не менее, в обществе ходили слухи о взаимности чувств Пушкиной и о том, что Дантес уже добился победы; для разворачивания конфликта возникшая молва играла не меньшую, а то и бо;льшую роль, чем реальные события.
Патент на звание рогоносца получен поэтом 4 (16) ноября 1836 года[2]
Текст пасквиля
Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д.Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена
Непременный секретарь граф И. Борх
Анонимные письма и первый конфликт (ноябрь 1836)
4 (16) ноября 1836 года городская почта доставила Пушкину и нескольким его друзьям анонимный пасквиль на французском языке, в котором Пушкину присваивался «диплом рогоносца»; в «дипломе» содержался косвенный намёк на внимание к Н. Н. Пушкиной со стороны не только Дантеса, но и самого царя.
В 1927 году пушкинистами (Б. В. Казанским и П. Е. Рейнботом) было высказано предположение, что пасквиль указывает на мнимую связь Натальи Николаевны с императором, так как Пушкин назван заместителем Нарышкина, мужа любовницы Александра I; эту точку зрения поддержал и автор наиболее авторитетного на то время исследования дуэли П. Е. Щёголев.
Однако Н. А. Раевский считал, что «доказанным его [предположение] считать нельзя»[4]). Александр Сергеевич счёл письмо исходящим от Геккерна-отца. До сих пор неизвестно, был ли он прав; во всяком случае, доказано, что дошедшие до нас экземпляры писаны не собственноручно Геккерном или Дантесом. Подозрение многих современников пало на близкого к Геккернам князя П. В. Долгорукова, экспертиза 1927 года подтвердила его почерк, однако более тщательное исследование 1987 «реабилитировало» Долгорукова и ряд других «подозреваемых» современников.
Придя к выводу об авторстве Геккерна, Пушкин немедленно послал Дантесу вызов на дуэль. Через неделю после вызова Жорж Дантес сделал предложение Екатерине Гончаровой — сестре Натальи Николаевны и, соответственно, свояченице Пушкина. Как бы то ни было, коль скоро Дантес стал женихом Екатерины, Пушкин был вынужден отозвать свой вызов (сыграла роль и аудиенция, данная Пушкину Николаем I, и посредничество В. А. Жуковского).
Второй вызов
10 января 1837 Екатерина Гончарова стала женой Дантеса. Она родила ему четверых детей и умерла после родов в 1843 году, на седьмом году замужества.
Однако конфликт между Пушкиным и Геккернами не был исчерпан. Вскоре после брака Дантеса с Екатериной началось распространение в свете слухов и шуток («казарменных каламбуров») по адресу Пушкина и его семьи. Двадцать шестого января (7 февраля) 1837 Пушкин отправил Геккерну-отцу письмо (в своей основе сочинённое еще во время первого конфликта в ноябре), где, чрезвычайно резко характеризуя как отца, так и приёмного сына, он отказал им от дома. Отправляя письмо, Пушкин не мог не знать, что оно носит явно оскорбительный характер и приведёт к новой дуэли. В тот же день Геккерн объявил Пушкину, что его вызов в силе, и Жорж готов принять его.
Дуэль
27 января (8 февраля) под Петербургом в перелеске близ Комендантской дачи состоялась дуэль, на которой Пушкин был смертельно ранен в живот. Ответным выстрелом Пушкин легко ранил Дантеса в правую руку. Условия дуэли, по настоянию Пушкина, были смертельными и не оставляли шанса уцелеть обоим противникам: барьер отделял врагов едва на десять шагов, стрелять разрешалось с любого расстояния на пути к барьеру. Секундантом Пушкина был его лицейский товарищ К. К. Данзас, секундантом Дантеса — сотрудник французского посольства виконт д’Аршиак.
В воспоминаниях современников отмечалось, что в свете упорно циркулировал слух, о том, что лично Геккерн приобрел для Дантеса кольчугу, в которой он и был на дуэли [источник?] Для подобных слухов имелись веские основания — пуля Пушкина пробила мягкие ткани руки навылет, и, следовательно, попала в туловище, в показаниях Комиссии военного суда Данзас и виконт в один голос утверждали, что выстрел Пушкина сбил Дантеса с ног [источник?].
Согласно официальной версии, пуля срикошетила от пуговицы вицмундира, однако при ударе такой силы пуля, скорее всего, просто разорвала и вбила бы пуговицу в тело (мундирные пуговицы тогда изготавливались исключительно из мягких металлов), но, как известно, других ранений Дантес не получил. Кроме того, загадочная пуговица так и не была представлена суду [источник?].
Другой светский слух был связан с тем, что Николай I дал поручение шефу корпуса жандармов Бенкендорфу пресечь дуэль и задержать дуэлянтов, поскольку о месте и времени дуэли было известно широкому кругу лиц. Бенкендорф, умышленно или нет, подошел к исполнению поручения формально, и отправил жандармский пикет «на Черную речку», не уточняя конкретно — на какую именно.
Смертельное ранение Пушкина
Пушкина с места дуэли привезли домой, на набережную реки Мойки, дом 12. Рана оказалась смертельной: поэт прожил два дня. Несмотря на усилия врачей под руководством Н. Ф. Арендта скончался 29 января (11 февраля) 1837 года в 14:45. В момент его кончины были остановлены часы, которые, являясь реликтом эпохи, хранятся до сих пор, став одним из значимых экспонатов музея, организованного в этом доме впоследствии.
Врачи, боровшиеся за жизнь Пушкина [5]
Н.Ф. Арендт — руководил лечением с момента приезда и до кончины.
51 год, доктор медицины, лейб-медик императора Николая I с 1829 года.
И.Т. Спасский — практически всё время был при раненом, выполняя назначения Н. Ф. Арендта. Позже, вместе с В. И. Далем производил вскрытие тела поэта.
42 года, академик. Домашний врач семьи Пушкиных. По отзывам современников, прекрасный и очень авторитетный врач.
В.И. Даль — с полудня 28 января (10 февраля) 1837 год вёл дневник истории болезни, писал протокол вскрытия.
36 лет. К этому моменту защитил докторскую диссертацию по хирургии. Современники называли его мастером на все руки и ловким хирургом. Впоследствии (в 1867 году) издал «Толковый словарь живого великорусского языка».
Х.Х. Саломон — проконсультировал Н. Ф. Арендта при первом осмотре раненого.
41 год. Современники считали его прекрасным хирургом, он одним из первых в России использовал эфирный наркоз.
И. В. Буяльский — консультировал Н.Ф. Арендта по поводу ранения Пушкина.
48 лет. Заведующий кафедрой анатомии Санкт-Петербургской Медико-хирургической академии, один из крупнейших отечественных хирургов.
Официальное донесение о дуэли
Полициею узнано, что вчера в 5 часу пополудни, за чертою города позади комендантской дачи, происходила дуэль между камер-юнкером Александром Пушкиным и поручиком Кавалергардского ее величества полка Геккерном, первый из них ранен пулею в нижнюю часть брюха, а последний в правую руку навылет и получил контузию в брюхо. Г-н Пушкин при всех пособиях, оказываемых ему его превосходительством г-м лейб-медиком Арендтом, находится в опасности жизни. О чем вашему превосходительству имею честь донесть.
28 января (9 февраля) 1837 года. Старший врач полиции Иоделич [2]
Оценка лечения
По мнению ряда авторов, опубликованному в начале XXI века, в ходе лечения поэта ошибок допущено не было [5]. По их мнению, дополнительным подтверждением этого служит следующее обстоятельство. В 1926 году поэт Андрей Соболь застрелился у памятника Пушкину, сознательно причинив себе рану, максимально похожую на рану Александра Пушкина — в живот с правой стороны. Несмотря на то, что скорая помощь прибыла очень быстро, и была оказана квалифицированная помощь, спасти его не удалось. См. Громбах С. М. Пушкин и медицина его времени. М., 1989.
В то же время, ряд авторов указывает на грубейшие ошибки, на их взгляд допущенные при лечении А. С. Пушкина. Причиной смерти при этом называется сильная потеря крови и огнестрельный остеомиелит, осложненный газовой гангреной[6]. Перитонит, как причину смерти, эти авторы оспаривают.
В то же время указывается, что внутреннее кровотечение вызвало гематому брюшной полости. Еще В. И. Даль указывал, что перитонит не был непосредственной причиной смерти А. С. Пушкина, и предполагал, что смерть наступила вследствие воспаления вен (флебита), инфекции, вызванной раздроблением костей таза, и потери крови. Ранения кишечника установлено не было.
Однако, по словам В. И. Даля, «в одном только месте, величиною с грош, тонкие кишки были поражены гангреной. В этой точке, по всей вероятности, кишки были ушиблены пулей»[7]. В. И. Даль при этом указывал, что «раздробления подвздошной и в особенности крестцовой кости — неисцелимы» (неизлечимы), что соответствовало уровню медицины того времени.
В 1899 году Доктор Родзевич в своей публикации упрекал лечащих врачей за назначение пиявок, так как они ослабили состояние больного.[5]. Точки зрения, что пиявки серьезно ухудшили состояние больного, потерявшего много крови, придерживаются также некоторые современные авторы.
По их мнению, обескровливание, вызванное пиявками, а также назначение холодных компрессов вместо показанного при данном заболевании тепла, способствовало ухудшению течения огнестрельного остеомиелита и его осложнению газовой гангреной. Отмечается, что больному с осколочным огнестрельным переломом правой подвздошной и крестцовой костей не была обеспечена полная неподвижность, показанная при данного вида ранениях [8], [9].
В качестве оценки работы врачей также было указано нарушение клятвы Гиппократа Ардентом.
— Арденту приписывается раскрытие Пушкину истинного положения вещей:
Приехал Арендт, он также осмотрел рану. Пушкин просил его сказать ему откровенно, в каком он его находит положении, и прибавил, что какой бы ответ ни был, он его испугать не может, но что ему необходимо знать наверное свое положение, чтобы успеть сделать некоторые нужные распоряжения
— Если так, — отвечал ему Арендт, — то я должен вам сказать, что рана ваша очень опасна и что к выздоровлению вашему я почти не имею надежды
— Из воспоминаний Данзаса [10].
Предсмертная переписка поэта с императором
Перед смертью Пушкин, приводя в порядок свои дела, обменивался сообщениями с императором Николаем I. Посредниками были В. А. Жуковский — поэт, на тот момент воспитатель наследника престола, будущего императора Александра II и Н. Ф. Арендт — лейб-медик императора Николая I, врач Пушкина. Врач первым стал посредником между умирающим поэтом и царём: он передал царю просьбу о помиловании секунданта Данзаса [11].
— Также поэт просил прощения за нарушение царского запрета на дуэли:
…жду царского слова, чтобы умереть спокойно…
— Николай I:
Если Бог не велит нам уже свидеться на здешнем свете, посылаю тебе моё прощение и мой последний совет умереть христианином. О жене и детях не беспокойся, я беру их на свои руки.
— Одни историки утверждают, что эту записку передал Жуковский, другие — Арендт [11].
Николай видел в Пушкине опасного «вождя вольнодумцев»[12] (в этой связи были ограничены народные выступления его памяти) и впоследствии уверял, что он «насилу довёл Пушкина до кончины христианской»[12], что не соответствует известным фактам: ещё до получения царской записки поэт, узнав от врачей, что его рана смертельна, послал за священником, чтобы причаститься[12]. 29 января (10 февраля) в 14:45 Пушкин скончался от перитонита. Николай I выполнил обещания, данные поэту.
— Распоряжение императора:
1. Заплатить долги. 2. Заложенное имение отца очистить от долга. 3. Вдове пенсион и дочери по замужество. 4. Сыновей в пажи и по 1 500 рублей на воспитание каждого по вступление на службу. 5. Сочинения издать на казённый счёт в пользу вдовы и детей. 6. Единовременно 10 000 рублей.
Погребение Пушкина и
судьба участников дуэли
Погребение
Поэт обрел вечный покой утром 6 (18) февраля 1837 года [2] на кладбище Святогорского монастыря в Псковской губернии.[2].
Лучшим местом на земле я считаю холм под стеной Святогорского монастыря в Псковской области, где похоронен Пушкин. Таких далеких и чистых далей, какие открываются с этого холма, нет больше нигде в России — К. Паустовский
Дантес был арестован, предан военному суду первой инстанции, который приговорил его за участие в дуэли к повешению по законам Петра I. При прохождении по инстанциям приговор постепенно смягчался. По распоряжению императора, Дантес был выдворен за границу с лишением офицерских патентов. Нидерландский посол Геккерн был отозван из Петербурга. Дантес дожил до глубокой старости, был членом французского парламента. Последние годы жизни Геккерна прошли в семье Дантеса.
К. К. Данзас также содержался в крепости, был приговорён к смертной казни, затем к разжалованию и лишению наград, затем и этот приговор был отменён.
Событие в литературе
Михаил Юрьевич Лермонтов, не знакомый лично с Пушкиным, но близкий к его друзьям (семье Карамзиных и Н. Ф. Арендтом), написал стихотворение «Смерть Поэта»: «Погиб Поэт, невольник чести, пал, оклеветанный молвой».
В конце XX века вышла книга: «История одной болезни»[13], она была переиздана в виде сборника под названием «Дополнение к портретам: Скорбный лист, или история болезни А. С. Пушкина. Доктор А. П. Чехов»[14]
Примечания
; В. Ф. Ходасевич. «Дуэльные истории» // Пушкин в эмиграции. М., 1997
; 1 2 3 4 5 Михаил Давыдов Дуэль и смерть А. С. Пушкина глазами современного хирурга // «Урал»: Журнал. — 2006. — № 1.
; Узник России • Смерть изгоя.
; Н. А. Раевский, Избранное, М., Художественная литература, 1978, с.299
; 1 2 3 4 соб. корр. «Труда» Цыганкова Светлана со ссылкой на доктора медицинских наук, профессора Петрозаводского государственного университета Игоря Григовича «После дуэли правильно ли лечили Пушкина?» // Газета «Труд»: Газета. — Петрозаводск: 2003. — Т. 22 марта. — № 052.
; Брейдо И. С. Ранение и смерть Пушкина (клинический анализ) // Клиническая хирургия. 1987. № 1. С. 73—75
; Записка доктора В. И. Даля
; Брейдо И. С. Ранение и смерть Пушкина (клинический анализ) // Клиническая хирургия. 1987. № 1. С. 73—75
; Смерть Пушкина
; Профессор Марк Мирский, заведующий отделом истории медицины и здравоохранения Национального НИИ общественного здоровья РАМН Рана Пушкина: К 170-летию гибели великого поэта // «Медицинский Вестник»: Газета. — 2007. — № 2 (387).
; 1 2 Аренд Николай Фёдорович (русск.). Хронос. Проверено 16 августа 2008.
; 1 2 3 Я. Л. Левкович. Жуковский и последняя дуэль Пушкина
; Б. М. Шубин История одной болезни. — 1-е изд. — М.: Знание, 1983. — 55 с.
; Б. М. Шубин Дополнение к портретам: Скорбный лист, или история болезни А.С. Пушкина. Доктор А.П. Чехов. — М.: Знание, 1985. — 224 с.
Второй раздел
Я. Л. Левкович
В. А. Жуковский и последняя дуэль Пушкина
146
Вульгарно-социологическое литературоведение создало Жуковскому репутацию царедворца, который хотя и был человеком добрым, но в силу своей социальной сущности не понимал, не мог и не старался понять Пушкина. П. Е. Щеголев называл его человеком, «склонным затирать в потоке идеализации шероховатости жизни» [1]; для И. Боричевского он, прежде всего, «благонамеренный воспитатель наследника» [2], для П. С. Попова [3] — «придворная лиса».
Репутация человека, который вмешивался в дела Пушкина, насиловал его волю и постоянно удерживал при дворе, оказалась устойчивой и в несколько сглаженной форме дожила до наших дней. В комментарии к «Переписке» Пушкина читаем: «Буквально „спеленатый“ волей Жуковского, с громадным напряжением, ломая себя, Пушкин идет на примирение с правительством» [4].
Приведенные слова относятся к хорошо известному эпизоду с отставкой Пушкина, когда в ответ на просьбу поэта об отставке царь ответил, что отставку он получить может, но при этом вход в архивы будет для него закрыт.
Без работы в архивах не могли состояться исторические занятия Пушкина. Кроме того, в ответе царя чувствовалась угроза новой опалы. В это время Жуковский буквально мечется между двором и поэтом, всячески сглаживая конфликт [5].
Когда хлопоты его увенчались успехом, - и конфликт был, уже, позади! - сам Пушкин, заключая этот эпизод своей жизни, писал жене: «На днях я чуть было беды не сделал: с тем (т. е. с Николаем I. — Я. Л.) чуть было не побранился — и трухнул-то я, да и грустно стало. С этим поссорюсь — другого не наживу. А долго на него сердиться не умею; хоть и он не прав» (XV, 178).
В той же «Переписке» о преддуэльных месяцах сказано: «Письма Жуковского поражают чрезмерно менторским тоном, порой граничащим с бестактностью, и полным непониманием сути происходящего. Это не могло не оттолкнуть Пушкина, и последний акт трагедии разыгрался уже без участия Жуковского».[6]
Не будем вдаваться в перипетии дуэльных событий, напомним только, что из «последнего акта трагедии» Пушкин исключил не только Жуковского, но и других своих друзей, боясь, что они могут помешать дуэли. По той же причине он выбрал в секунданты Данзаса. Выбор Данзаса
147
В качестве секунданта подтверждает решимость Пушкина драться во что бы то ни стало: Данзас не принадлежал к его кругу и меньше, чем кто-либо другой, мог сделать для предотвращения дуэли. Пушкин если и «оттолкнул» Жуковского, то только потому, что его активность могла сделать дуэль невозможной.[7]
К Жуковскому восходят важнейшие документы о гибели Пушкина. Здесь следует различать заметки, сделанные для себя, для распространения в публике и для правительства. Для себя — это его дневниковые записи, или «конспективные заметки», как их называют. Для публики — письмо к С. Л. Пушкину, написанное 15 февраля 1837 г., для правительства — письмо к Бенкендорфу, написанное после 25 февраля (когда был закончен так называемый «посмертный обыск» на квартире поэта).[8]
Конспективные заметки, которые Жуковский делал для себя, фиксируют события с 4 ноября, дня получения анонимного пасквиля, и включают действия Жуковского уже после смерти поэта. Они чрезвычайно кратки, делались для памяти — Жуковский не рассказывает о событиях, а записывает ключевые слова или фразы, за которыми скрывались значительные и не всегда абсолютно понятные нам эпизоды.[9] Точность и хронологическая последовательность его записей позволили первому историку дуэли — Щеголеву положить их в основу своего изложения дуэльных событий.
О том, насколько важны эти записи и насколько они точны, свидетельствует следующий факт. Во всех известных мемуарах современников определенно говорится, что в день дуэли у Пушкина еще не было секунданта и что, выйдя на улицу, он будто бы случайно встретил Данзаса, посадил его к себе в сани, повез во французское посольство к секунданту Дантеса д’Аршиаку.
И что будто бы только там Данзас узнал, куда и зачем Пушкин его привез. Таковы свидетельства современников. А вот что читаем о Пушкине в день дуэли в заметках Жуковского: «Встал весело в 8 часов. После чаю много писал — часу до 11-го. В 11 обед. Ходил по комнате необыкновенно весело, пел песни.
Потом увидел в окно Данзаса, в дверях встретил радостно. Взошли в кабинет, запер дверь. Через несколько минут послал за пистолетами. По отъезде Данзаса начал одеваться...» [10].
Версия о случайной встрече с Данзасом — несомненно, результат сговора близких Пушкину людей. По закону секунданты «при зачатии драк должны были примирить ссорящихся. И ежели того не могут учинить, то немедленно по караулам послать и о таком деле объявить» [11]. Версия, которая была зафиксирована в военно-судном деле, потом проходит через все мемуары, и только в записках, которые Жуковский писал для себя, находим достоверно изложенный факт.
Присмотримся ко второму документу — письму к С. Л. Пушкину, которое распространялось в списках и было напечатано в посмертном томе «Современника»[12]. Письмо к отцу поэта было первым известием об обстоятельствах смерти Пушкина в печати. Оно содержит остро схваченные и мастерски нарисованные подробности последних дней и часов Пушкина. Кроме своих наблюдений Жуковский использовал для этого
148
Письма записки врачей И. Т. Спасского и В. Б. Шольца [13], а также свидетельства друзей поэта, составляя, как писал П. А. Вяземский А. Я. Булгакову 6 февраля 1837 г., «общую реляцию из очных наших ставок» [14]. Однако именно это письмо создало Жуковскому репутацию человека, который не только не понимал живого Пушкина, но и фальсифицировал его облик после смерти.
Письмо к С. Л. Пушкину известно в двух редакциях. Одна написана 15 февраля и тогда же отправлена московскому почт-директору А. Я. Булгакову с просьбой передать, её, отцу поэта. Это подтверждается следующей запиской Жуковского: «Вот тебе, мой милый Александр, письмо, которое передай от меня Сергею Львовичу. Можешь его после вытребовать и прочитать в нем подробное описание последних минут Пушкина».[15] Другая редакция напечатана в «Современнике».
Подлинник, который был отправлен отцу поэта, до нас не дошел. В архиве Жуковского осталось два списка письма — черновой с исправлениями и перебеленный. Оба текста значительно отличаются от печатной редакции. Перерабатывая написанное сразу, по горячим следам, мемуарное письмо в статью для журнала, Жуковский сокращал его и вносил исправления. Печатный текст следует рассматривать как литературную обработку мемуарного документа.
Критический анализ текста письма, основанный на сличении известных автографов и печатного текста, произвел Щеголев в своей книге «Дуэль и смерть Пушкина». Книга Щеголева — фундаментальное исследование, без ссылки на которое не обходится ни одна работа о последней дуэли Пушкина. Третьим изданием (со значительными дополнениями) она вышла в 1928 г. и несет на себе отпечаток социологических концепций своего времени.
Прежде всего, это касается интерпретации письма Жуковского к отцу поэта. Щеголев был первым исследователем, обвинившим Жуковского в намеренной фальсификации событий.
Признавая, что как мемуарное письмо, так и статья в «Современнике» являются первостепенным источником для биографии Пушкина, он видел в них большее — стремление Жуковского внушить читателю определенное представление о внутренней жизни Пушкина, его миросозерцании не только в предсмертные дни, но и в последние годы его жизни.
Обращаясь к описанию Жуковского, он считал необходимым в первую очередь его «разоблачать». «Особенное значение, — пишет он, — приобретают те разоблачения, которые приносит критика письма Жуковского как исторического источника» [16].
Щеголев пытается быть объективным. Прежде чем приступить к «разоблачениям», он отмечает вымарки, которые были сделаны в печатном варианте письма по цензурным условиям.
«Нетрудно, — пишет он, — сразу же определить мотивы, по которым были совершены Жуковским исключения для „Современника“.
Очевидно, в печати Жуковский не мог и не должен был упоминать о том, что болезнь Пушкина была результатом дуэли, о том, как держал себя в этих обстоятельствах император Николай Павлович, и о том, какое отношение проявили в этом случае иностранные дипломаты, как барон Барант и барон Люцероде. Особенно странным является первый мотив умолчания.
Но, действительно, если статью Жуковского прочтет человек, не слыхавший, что Пушкин дрался на дуэли и был ранен, он никогда не узнает и не поймет, отчего же помер Пушкин. И зачем ему нужно было прощение государя» [17].
149
Указав причины («очевидно, в печати Жуковский не мог и не должен был о них упоминать»), Щеголев не видит их неизбежных следствий в печатном тексте.
«Первый мотив умолчания» — дуэль — никак не может быть назван «странным». Дуэли в России были запрещены еще указом Петра I и упоминать в печати о дуэли поэта, конечно, было нельзя. Из печатного текста Жуковский изъял все подробности, относящиеся к поединку.
В публикации не упоминается само слово «дуэль», как и «рана», и смерть поэта воспринимается как следствие некой таинственной болезни. Запрет пропускать в печать сведения о дуэли неизбежно вел к изменению некоторых эпизодов в изложении событий.
С невозможностью, даже намеком, дать читателям понять истинную причину болезни поэта связаны, например, перемены в той части текста, где сообщалось о приезде его после дуэли домой. В мемуарном письме Жуковский рассказывает, как камердинер на руках нес поэта из кареты, как жена встретила его в передней, упала без чувств и, очнувшись, хотела войти в кабинет и как Пушкин закричал «„N’entrez pas“, — ибо опасался показать ей рану, чувствуя сам, что она была опасною»[18].
А в «Современнике» сцена в передней исключена, и рассказ о первой встрече с женой после поединка выглядит так: «В то время, когда его укладывали, жена, ни о чем не знавшая, хотела войти; но он громким голосом закричал: „N’entrez pas<...>“. Он боялся ее испугать. Жена вошла уже тогда, когда он лежал совсем раздетый» [19].
Щеголев удивляется: «Остается неясным, по каким причинам Жуковский допустил явное искажение действительного факта», но «факт» — обморок жены поэта при виде, как его вносят на руках в переднюю, в присутствии Данзаса, — требовал либо пояснений, либо вел читателя к догадкам и пересудам, т. е. опять-таки мог быть связан с дуэлью.
Второй мотив «умолчания» — «как держал себя в этих обстоятельствах император Николай Павлович». Действительно, в мемуарном письме о царе говорится много: подробно рассказывается, как Арендт приехал во дворец с известием о Пушкине, где был царь и когда он узнал о положении поэта, как, послав Арендта с запиской к Пушкину, он сказал: «Я не лягу, я буду ждать».
Приводится текст записки (приблизительный, так как Жуковский знает ее только в пересказе) [20] с советом «умереть по-христиански» и с обещанием позаботиться о семье поэта и, наконец, следует рассказ об исповеди и причащении.
Кроме фактического изложения событий в мемуарном письме в завуалированной и сильно идеализированной форме содержится история отношений царя и поэта.
Здесь Жуковский во власти просветительской иллюзии о духовной близости монарха и поэта.[21] Царь «отворил руки» поэту «в то время, когда он был раздражен несчастьем, им самим на себя навлеченным». Поэт «навлекал на себя неудовольствие своего хранителя, но во всех изъявлениях неудовольствия со стороны государя было что-то отеческое, нежное».
«После каждого подобного случая связь между ними усиливалась» [22]. Последнюю стадию их отношений — в предсмертные дни Пушкина — Жуковский изображает как «трогательный конец земной связи между царем и тем, кого он когда-то отечески присвоил». Со стороны царя здесь проявилось «стремление захватить душу Пушкина на отлете, очистить ее для будущей жизни», со стороны поэта — слова благодарности.
150
Если отбросить патетическое обрамление эпизодов с царем, то видно (из сопоставления с другими источниками), что Жуковский излагает действительный ход событий и мемуарное письмо оправдывает название «общей реляции» свидетелей предсмертных дней Пушкина. В печатном тексте упоминания о царе убраны. Оставлены только слова благодарности, которые просит передать царю Пушкин.
Щеголев высказал предположение, что в печатном тексте Жуковский не мог писать о поведении царя. Это предположение подкрепляется тем, что мы знаем о порядке прохождения любых упоминаний об императоре и императорской фамилии в печати. Все, что касалось царской фамилии (даже самые хвалебные слова), кроме общей цензуры, должно было проходить через Министерство императорского двора.
Через десять лет после смерти Пушкина Д. П. Бантыш-Каменский, печатая биографию поэта в «Прибавлении» к своему «Словарю достопамятных людей Русской земли»,[23] ввел в нее эпизод с запиской, посланной умирающему Пушкину Николаем I.
Этот эпизод он заимствовал из письма Вяземского к А. Я. Булгакову о смерти Пушкина. Цензурный комитет, рассматривая труд Бантыша-Каменского, постановил «препроводить выписку этого места» к генерал-адъютанту Адлербергу (в то время министру императорского двора), и только после его санкции было дано разрешение на публикацию этой «выписки».[24]
Очевидно, что Жуковский в свое время такой санкции не получил. По своей воле исключить эпизоды, связанные с царем, он не мог. Конечно же, С. Л. Пушкин давал для чтения полученное от него письмо не одному Булгакову. Определенный круг читателей предполагался изначально, еще когда писалось письмо (это подтверждает и его публикация в «Современнике»).
Текст мемуарного письма был известен и в литературных, и в светских кругах, и в III отделении, и в царской семье. Самовольное исключение отрывков о царе могло быть понято как неуважение к монарху, и только сам монарх мог потребовать внести изменения в этот текст. Очевидно, что Николай I даже в мертвом Пушкине не захотел видеть «своего» поэта, брать его под свое покровительство.
Что же считал необходимым «разоблачать» Щеголев? «Разоблачению» подлежали «христианские» и «патриотические» чувства Пушкина «в момент кончины», как их изобразил Жуковский.
Вопрос о «христианских чувствах» Пушкина Щеголев связывает с исповедью и причащением умирающего поэта.
Щеголев уверен, что Пушкин исполнил христианский обряд только под влиянием записки царя: «Несмотря на то, что Спасский, Жуковский и Вяземский стараются представить дело так, что Пушкин исповедался по собственному почину, — пишет он, — приходится признать, что обращение к священнику совершено под воздействием устно через Арендта или письменно выраженной воле государя».[25]
Сопоставляя данные, идущие от современников, Щеголев «ловит» их на противоречиях в изложении последовательности событий: когда было решено послать за священником, когда была получена записка императора, когда совершился обряд исповеди и причащения.
Из всех свидетельств (Спасского, Жуковского, Тургенева, Данзаса) очевидно, что Пушкин, «следуя совету родных и друзей», согласился исповедаться сразу после того, как узнал от Арендта, что рана его смертельна. Правда, друзья поэта расходятся в показаниях о времени, когда был совершен обряд.
Расхождения эти и кажутся Щеголеву доказательством сознательной подтасовки фактов. Спасский и Данзас относят этот эпизод ко времени первого прихода Арендта к Пушкину, до его поездки во дворец и встречи с царем, Жуковский и Тургенев — к 12 часам, когда Арендт второй раз был у Пушкина и привез ему записку от царя.
151
Спасский и Данзас не выделяют исповедь в отдельный эпизод, а связывают ее с согласием Пушкина исполнить обряд.[26] Согласие Пушкина означало для них, что поэт осознал безнадежность своего положения, — этот момент и отмечают они как наиболее значительный и трагичный в истории последних часов Пушкина.
Оба они были у Пушкина, когда Арендт приезжал в первый раз, и первыми из друзей поэта узнали его приговор. Далекие от придворных кругов, не посвященные в отношения между монархом и поэтом, они не обратили особого внимания на выраженную в записке Николая I заботу о «спасении души поэта».
Неточность их показаний свидетельствует только об одном — христианскому обряду они не придавали того значения, которое вложил в него Щеголев. В пушкинскую пору исповедь и причащение умирающего — дело обычное, житейское (как крещение или венчание); независимо от религиозных чувств Пушкина, он должен был обряд этот исполнить, и только случай повинен в том, что священник пришел после того, как Арендт привез от царя записку с советом «умереть по-христиански». Это случайное совпадение дало основание царю сказать: «Пушкина мы насилу довели до смерти христианской».
Иное дело Жуковский, Тургенев, Вяземский. Для них совет царя был признаком нерасположения, недоверия к Пушкину, упреком в безбожии. Этим объясняется акцент, который поставил Жуковский на религиозных чувствах Пушкина: «Умирающий исповедался и причастился с глубоким чувством».
Этим объясняется и скрупулезная точность, с которой он (в отличие от Спасского и Данзаса) описывает события. Сперва (со слов Спасского и, очевидно, Данзаса) он сообщает о принятом решении: «Но вот черта чрезвычайно трогательная. В самый день дуэли, рано поутру, получил он пригласительный билет на погребение Гречева сына. Он вспомнил об этом посреди всех страданий. „Если увидите Греча, — сказал он Спасскому, — поклонитесь ему и скажите, что я принимаю душевное участие в его потере“.
У него спросили: желает ли он исповедаться и причаститься. Он согласился охотно, и положено было призвать священника утром».[27] Затем следует рассказ об исполнении обряда в присутствии Арендта возвратившегося? «в полночь» с запиской царя: «В ту же минуту было исполнено угаданное желание государя. Послали за священником в ближнюю церковь.
Умирающий исповедался и причастился с глубоким чувством».[28] Обряд ускорили для того, чтобы Арендт, уже как очевидец, мог доложить царю, что желание его исполнено. На Арендта как свидетеля исповеди ссылается и Тургенев.[29]
Присутствие постороннего (не из друзей Пушкина) свидетеля исповеди должно было служить гарантией того, что во враждебных Пушкину кругах не будут муссироваться слухи о его безбожии.
На поставленный Щеголевым вопрос о религиозных чувствах Пушкина можно ответить так: не Жуковский создавал легенду о христианском смирении Пушкина, а Николай I создавал легенду о Пушкине-безбожнике, что в устах монарха было равнозначно бунтовщику.
Теперь о словах благодарности в адрес царя, которые тоже «разоблачает» Щеголев. Здесь текст «Современника» значительно отличается от мемуарного письма. В «Современнике» Пушкин произносит длинную фразу, которая, именно потому, что она длинная, кажется фальшивой. Вот эта фраза: «Скажи государю, что мне жаль умереть; был бы весь его.
Скажи, что я желаю ему долгого, долгого царствования, что я ему желаю счастия в его сыне, что я желаю счастия его в счастии России» [30]. Поскольку эпизод с запиской в статье убран, то Пушкин произносит эти слова в момент прощания с друзьями, т. е. когда умирающий прощается со спутниками своей жизни.
152
Что же мы видим в мемуарном письме? Там Пушкин обращается к царю со словами благодарности дважды и соответственно длинная фраза делится на две. Первый раз — когда Арендт привез записку от царя с обещанием взять на себя заботу о семье поэта. На вопрос Жуковского, что передать царю, Пушкин говорит: «Скажи ему, что мне жаль умереть, был бы весь его».
Второй раз — после того, как Жуковский, побывав во дворце, возвращается к Пушкину. Царь просит передать поэту следующее: «Скажи ему от меня, что я поздравляю его с исполнением христианского долга; о жене же и детях он беспокоиться не должен: они мои».[31] В ответ на эти слова Пушкин и говорит: «Вот как я утешен! Скажи государю, что я желаю ему долгого, долгого царствования, что я желаю ему счастия в его сыне, что я желаю счастия <его> в счастии России».
Первая фраза подтверждается запиской доктора Спасского. Конечно, нас могут шокировать слова «был бы весь его», но вспомним, что слова эти произносятся в самый экстремальный момент жизни человека, когда человек знает, что он умирает, и одновременно в тот момент, когда он сознает, что с него снята главная земная забота — забота об оставшейся семье.
То, что вторая фраза, по-видимому, сочинена Жуковским, Щеголев заметил правильно. У других мемуаристов ее нет. Почему она появилась в письме и в статье Жуковского? Была ли она вызвана стремлением Жуковского создать легенду о благонамеренном христианине Пушкине, полностью преданном своему монарху, как считает Щеголев,[32] или же была вызвана какими-то неизбежными обстоятельствами? Нам представляется справедливым второе предположение.
29 января, вечером, Жуковский (тогда еще он не думал о письме, которое потом напишет отцу поэта и которое затем появится в «Современнике») представил Николаю I проект записки о милостях семье Пушкина. Туда он и вписал приведенную фразу: заботясь о семье поэта, он как бы выполнял волю Пушкина.
Это была плата за благополучие семьи покойного. Фраза эта появилась в следующем контексте: после пожеланий, касающихся материальных дел семьи и издания сочинений Пушкина в пользу его детей, Жуковский пишет: «К вышесказанному осмеливаюсь прибавить личную просьбу. Вы, государь, уже даровали мне высочайшее счастие быть через вас успокоителем последних минут Карамзина. Мною же передано было от вас последнее радостное слово, услышанное Пушкиным на земле. Вот что он отвечал, подняв руки к небу с каким-то судорожным движением (и что я вчера забыл передать в<ашему> в<еличеству>): как я утешен! Скажи государю, что я желаю ему долгого, долгого царствования, что я желаю ему счастия его в сыне, что я желаю счастия <его> в счастии России. Итак, позвольте мне, государь и в настоящем случае быть изъяснителем вашей монаршей воли и написать ту бумагу, которая должна будет ее выразить для благодарного Отечества и Европы».
Дальше шли снова денежные просьбы («Прибавлю еще одно: в доме Пушкина нашлось всего навсего триста рублей <...> не благоволите ли что-нибудь пожаловать на первые домашние нужды?») и просьба не судить строго Данзаса.[33]
Итак, помимо денежных просьб, Жуковский напоминает царю о «бумаге», которую он составил после смерти Карамзина. Назначение пенсии Карамзину сопровождалось специальным царским рескриптом, в котором утверждалось национальное и государственное значение деятельности историографа. Составить и опубликовать аналогичный указ о Пушкине царь отказался.
Широко известен его ответ Жуковскому, который приводит А. И. Тургенев в письме к А. И. Нефедьевой: «Ты видишь, что я делаю все, что можно для Пушкина и для семейства его, и на все согласен, но в одном только не могу согласиться с тобою: это — в том, чтобы ты написал указы, как о Карамзине. Есть разница: ты видишь, что мы насилу довели его до смерти христианской <...> а Карамзин умирал как ангел».[34]
153
Так Николай I выразил нежелание сообщать своим «милостям» семье Пушкина значение государственного акта и придал им характер личного благодеяния. Благочестивости Пушкина царь не верил. Надо думать, не забыл он и эпизод с «Гавриилиадой», разыгравшийся в 1828 г. Пушкин для него был автором «кощунственной» поэмы.
Уловка Жуковского убедить царя, что он «забыл» передать ему пушкинские слова, не удалась, а скорее раздражила его — отсюда и убеждение, что если бы не он, царь, то Пушкин умер бы без исповеди, как нехристь и бунтовщик.
Однако написанные Жуковским однажды слова неизбежно должны были войти и в следующие документы — в публикацию в «Современнике» и в письмо, не предназначенное для печати. Таким образом, повторился случай с секундантством Данзаса, когда свидетельство выдуманное, вынужденное обстоятельствами, обрело силу документа.
Сама по себе эта, составленная Жуковским, фраза весьма характерна — отличается большим тактом и полна глубокого достоинства. Слова царя (в записке и еще раз переданные Пушкину через Жуковского) и слова Пушкина расположены в одной смысловой плоскости. Царь обещает поэту позаботиться о его семье, поэт отвечает тем же — желает счастия царю в его сыне.
Но поэт — частное лицо, и его дети — это только его дети. Император же — «отец» не только своего сына, но и подданных. Ответ Пушкина, как его составил Жуковский, не просто полон достоинства, но и согласуется с бытующим в России этикетом.
Эту же этикетную формулу (царь — наш отец, а подданные его дети) мы находим и в письмах самого Пушкина, адресованных Бенкендорфу, но писавшихся для царя. Пушкин не раз пишет об «отеческой» доброте государя. Вот, например, отрывок из одного его письма 1834 г. к Бенкендорфу (письмо связано с прошением об отставке): «Крайне огорчен я, что необдуманное прошение мое <...> могло показаться безумной неблагодарностью и супротивлением воле того, кто доныне был более моим благодетелем, нежели государем. Буду ждать решения участи моей, но ничто не изменит чувства глубокой преданности моей к царю и сыновней благодарности за прежние милости» (XV, 174).
Царь недоволен поступком поэта, и поэт спешит засвидетельствовать свое сыновнее отношение к монарху. Письмо Жуковского — отражение такой же ситуации: царь недоволен Пушкиным (теперь уже мертвым), и Жуковский заверяет царя в сыновних чувствах Пушкина и напоминает царю о его отеческих, если не чувствах, то обязанностях. Т. е. и Пушкин в свое время, и Жуковский теперь в письме, рассчитанном уже на широкий круг читателей (насколько можно говорить о широком круге читателей в пушкинское время), действуют в соответствии с бытующим в самодержавной России порядком.
Акцент, поставленный Жуковским на религиозных чувствах Пушкина, и адресованные царю слова, которые он был вынужден приписать Пушкину, заслонили для исследователей весь смысл письма Жуковского, все, ради чего оно было написано и напечатано.
В атмосфере журнальной травли, которая сопутствовала Пушкину последние годы, в атмосфере слухов, которые, в конечном счете, привели поэта к гибели, письмо Жуковского к С. Л. Пушкину в «Современнике» было единственной чистой нотой, которую могла слышать читающая публика. Журналы твердили, что Пушкин как писатель кончился. Жуковский называет его национальным гением. «В одну минуту, — пишет он, — погибла сильная, крепкая жизнь, полная гения, светлая надеждами. Россия лишилась своего национального поэта <...> У кого из русских с сей смертию не оторвалось что-то родное».[35]
154
Письмо Жуковского содержит и первые в печати обличения светского общества, равнодушного к гибели великого поэта. «Там, где он бывал ежедневно, ничто не переменилось, нет и признаков бедственной утраты, все в обыкновенном порядке, все на своем месте, а он пропал, и навсегда — непостижимо», — заключает Жуковский.[36] В письме впервые прозвучали слова о мировом значении Пушкина: «Пушкин по своему гению был собственностью не одной России, но и целой Европы».[37]
Совершенно очевидно, что первая часть письма — характеристика Пушкина как национального гения — не могла появиться в печати без второй, где следовало сказать, что гений этот был человеком религиозным и преданным своему монарху.
Письмо к отцу поэта датировано 15 февраля. 7 февраля уже начался «посмертный обыск» бумаг Пушкина.[38] Жуковский уже слышал слова царя: «Пушкина мы насилу заставили умереть христианином» — и знал, что это ложь, что Пушкин сразу, по желанию родных, согласился на выполнение предсмертного обряда.
Жуковский знал, что он сам обманут царем. Царь обещал, что бумаги поэта Жуковский будет разбирать один, и нарушил слово: бумаги просматривались вместе с жандармским офицером, помощником Бенкендорфа, генералом Дубельтом. Изменение порядка просмотра бумаг свидетельствовало о недоверии к самому Жуковскому, а разбор бумаг превратился в политический сыск.
20 февраля через руки Жуковского прошли письма Бенкендорфа к Пушкину. Эти письма заставили его по-новому взглянуть на всю жизнь Пушкина — ему открылось все унижение, которое испытывал поднадзорный поэт: мелочная опека, придирки, выговоры, нравоучения. И тогда Жуковский пишет еще одно письмо, адресованное Бенкендорфу. Это удивительный документ — по гражданскому пафосу, по человеческой отваге.
Приведу выписку из этого письма, из той его части, которая касается надзора над Пушкиным: «Вы на своем месте не могли следовать за тем, что делалось внутри души его. Но подумайте сами, каково было бы вам, когда бы вы в зрелых летах были обременены такою сетью, видели каждый шаг ваш истолкованный предубеждением, не имели возможности произвольно переменить место без навлечения на себя подозрения или укора.
В ваших письмах нахожу выговоры за то, что Пушкин поехал в Москву, что Пушкин поехал в Арзрум. Да какое же это преступление! Наконец в одном из ваших писем нахожу выговор за то, что Пушкин в некоторых обществах читал свою трагедию прежде, нежели она была одобрена. Да какое же это преступление? Каково же было положение Пушкина под гнетом подобных запрещений?».[39]
Эта цитата не нуждается в комментариях. Обвинения, высказанные в письме к шефу жандармов, задевали, несомненно, и Николая I. Так смело говорили с царем только декабристы. Как обращение к царю понимали это письмо и друзья Жуковского. В дневнике А. И. Тургенева 8 марта 1837 г. записано: «Жуковский читал нам свое письмо к Бенкендорфу о поведении с ним государя и жандармства, и он закатал Бенкендорфу, что Пушкин погиб оттого, что его не пустили ни в чужие края, ни в деревню, где бы ни он, ни жена его не встретили Дантеса. Советовал ему не посылать этого письма в этом виде». [40].
Последовал ли Жуковский совету Тургенева? Щеголев считал, что «вероятнее, пожалуй» последовал. При этом он ссылается на архив III отделения. «И 1917 год, — пишет он, — открывший нам несколько самых секретных документов к истории дуэли, не открыл никаких следов этой записки Жуковского в архивах III отделения». [41].
На экземпляре книги Щеголева, хранящемся в Пушкинском Доме, к этому месту рукой Н. В. Измайлова сделано следующее примечание: «Естественно: Бенкендорфу выгоднее было не оставлять ее в делах III отделения, где ее могли прочитать чиновники».
155
Мы полностью согласны с мнением Н. В. Измайлова. Это мнение подтверждается и конспективными заметками Жуковского. В конце февраля — начале марта он записал: «Я читал мое письмо тоже и на днях». Несомненно, речь идет о письме к Бенкендорфу [42]. Это подтверждает приведенная запись в дневнике Тургенева. Слово «тоже» и «на днях» свидетельствуют, что письмо читалось не один раз, а несколько. И если даже оно и не было отослано, то содержание его могло быть известно в III отделении. В дни после смерти Пушкина правительство особенно пристально следило за действиями его друзей. [43]
Мемуарное письмо, как справедливо пишет исследователь, «ставило Пушкина — символ современной литературы под эгиду имени Николая I». Жуковский добивался официального признания Пушкина, что «означало бы признание литературы как формы деятельности, возвращения ее на уровень общегосударственного, общенационального дела» [44].
Однако в процессе переработки письма в статью просветительская идея единения поэта и монарха была осознана Жуковским как несостоятельная. Действия монарха разрушили иллюзию. Мемуарное письмо Жуковского — последняя дань идее просвещенного абсолютизма. Оно перерабатывалось для «Современника» после того, как Жуковский написал свое письмо шефу жандармов, когда он раскрыл для себя сущность жизненной трагедии Пушкина, осознал, как «отеческие заботы» царя отравляли его жизнь. Можно предположить, что запрет печатать эпизоды с царем Жуковский принял с облегчением.
Свидетельство этого — процесс работы над письмом к Бенкендорфу. Оно известно в двух черновых редакциях. В первом черновике имеется абзац, который по содержанию можно сопоставить с мемуарным письмом. Жуковский вспоминает здесь, как царь вернул Пушкина из ссылки. Сравним эти два отрывка.
Мемуарное письмо: «И между всеми русскими особенную потерю сделал в нем сам государь. При начале своего царствования он его себе присвоил; он отворил руки ему в то время, когда он был раздражен несчастием, им самим на себя навлеченным; он следил за ним до последнего его часа. Бывали минуты, в которые, как буйный, еще не остепенившийся ребенок, он навлекал на себя неудовольствие своего хранителя, но во всех изъявлениях неудовольствия со стороны государя было что-то нежное, отеческое. После каждого такого случая связь между ними усиливалась: в одном — чувство испытанного им наслаждения простить, в другом — живым движением благодарности, которая более и более проникала душу Пушкина и наконец слилась в ней с поэзиею» [45]..
Письмо к Бенкендорфу (первая редакция): «Пушкин — потеря для целой России; он погиб в цвете лет жизни, имел гений, каких не много и какие родятся редко. Этот гений только что пришел в силу. Благодаря государю, которого [доверенность] отеческие заботы [и милости] подняли [душу] его из-под гнета судьбы (им самим на себя навлеченным), примирили с прошедшим, и, наконец, привели бы в порядок и душу его и жизнь, он произвел бы со временем много истинно превосходного и сделался бы славною принадлежностью [его времени] славного времени своего царя и благодетеля» [46].
156
Из письма к Бенкендорфу Жуковский убирает все, что могло бы свидетельствовать о духовной близости поэта и царя. Уверения в «нежности» царя «во всех изъявлениях неудовольствия» по отношению к Пушкину, в том, что «связь» между поэтом и царем постоянно «усиливалась», теперь были бы кощунственными, а слова: «он <царь> следил за ним до последнего его часа» — приобретали смысл, противоположный тому, который первоначально вкладывал в него Жуковский.
«Неудовольствие» государя обернулось для Пушкина слежкой, тайным надзором, мелочными придирками, препонами творческой свободе. Вместо слов: «Между всеми русскими особенную потерю сделал в нем сам государь» — появляется: «Пушкин — потеря для целой России». Гибель поэта подается как национальное бедствие, а деятельность его измеряется масштабом эпохи («славного времени»).
Уходит из текста и все касающееся мнимых, как видит теперь Жуковский, провинностей Пушкина — следствие его «буйного», «ребяческого» непослушания. Даже на ссылку Пушкина Жуковский смотрит иначе: «несчастие, им самим на себя навлеченное» представлено теперь как «гнет судьбы». В письме звучит и укор царю, который был властен «привести в порядок и душу, и жизнь» Пушкина (т. е. предотвратить дуэль и позволить Пушкину жить по своему хотению) и не сделал этого, и потому Пушкин уже не произведет ничего «истинно превосходного».
Особенно трудно даются Жуковскому слова о царских «милостях». Говоря о возвращении поэта из ссылки, он с трудом подбирает слова: пишет «благодаря государю, которого доверенность», зачеркивает «доверенность» (какая же доверенность может быть к поднадзорному поэту), пишет «отеческие заботы и милости», зачеркивает «милости» (ведь именно «милости» царские приковывали поэта ко двору и, пусть косвенно, привели его к гибели) и оставляет только этикетное «отеческие заботы».
Весь этот абзац (особенно в сравнении с мемуарным письмом) звучит упреком царю, и Жуковский убирает его из второго черновика, т. е. делает свое письмо более приемлемым для отсылки адресату.
Во втором черновике в гибели поэта прямо обвиняется только Бенкендорф. Однако процесс переработки письма свидетельствует о прозрении Жуковского. Его конспективные заметки заканчиваются словами: «Только в семье своей убежище»; эти слова могут быть поняты как горестное воспоминание о Пушкине (у самого Жуковского семьи не было) и как сознание своей неправоты. Спасая Пушкина от царской опалы, Жуковский в 1834 г. уговаривал его взять обратно прошение об отставке — теперь он понял, что это было ошибкой. Надежным убежищем для поэта могла быть только семья, покой, «обитель дальняя трудов и чистых нег».
Поняв это, Жуковский не стал молчать, а написал шефу жандармов письмо, которое А. Н. Веселовский считал «свидетельством того, что Жуковский был способен на гражданский подвиг». [47].
Сноски
Сноски к стр. 146
1 Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина: Исследование и материалы. М.; Л., 1928. С. 236.
2 Боричевский И. Заметки Жуковского о гибели Пушкина // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. Л., 1937. Т. 3. С. 85.
3 Летописи Гос. Литературного музея. М., 1939. Т. V. Архив опеки Пушкина. С. 344.
4 Переписка Пушкина: В 2 т. М., 1982. Т. 1. С. 85.
5 См.: Иезуитова Р. В. Пушкин и «Дневник» Жуковского 1834 г. // Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1978. Т. VIII. С. 227—229, 240—241. Ср. наш комментарий в кн.: Пушкин. Письма последних лет. Л., 1969. С. 204—207.
6 Переписка Пушкина. Т. 1. С. 85.
Сноски к стр. 147
7 О том, как с помощью Жуковского был улажен ноябрьский конфликт, см.: Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. С. 73—102; Абрамович С. Л. Пушкин в 1836 году. Предыстория последней дуэли. Л., 1984. С. 88—165.
8 См.: Цявловский М. А. «Посмертный обыск» у Пушкина // Цявловский М. А. Статьи о Пушкине. М., 1962. С. 276—358.
9 Публикацию всех заметок см.: Боричевский И. Заметки Жуковского о гибели Пушкина. С исправлениями опубликованы в статье: Левкович Я. Л. Заметки Жуковского о гибели Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. 1972. Л., 1974. С. 77—83.
10 А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1974. Т. 2. С. 340. Сам Жуковский в письме к С. Л. Пушкину пишет о «случайной» встрече с Данзасом (Там же. С. 343).
11 Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккереном. Подлинное военно-судное дело 1837 г. СПб., 1899. М. 79.
12 Жуковский В. Последние минуты Пушкина // Современник. 1837. Т. 5. С. II—XVIII.
Сноски к стр. 148
13 Записку И. Т. Спасского см.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 335—338. Записку В. Б. Шольца см.: Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. С. 199—200.
14 Русский архив. 1879. Кн. 2. С. 247.
15 ИРЛИ, ф. 244, оп. 18, № 24. Щеголев ошибочно адресует эту записку А. И. Тургеневу.
16 Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. С. 173.
17 Там же. С. 163.
Сноски к стр. 149
18 А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 345.
19 Современник. 1837. Т. 5. С. IV.
20 Арендт должен был прочитать записку Пушкину и вернуть ее обратно Николаю I. Поэтому текст записки в воспоминаниях разных лиц приводится с разночтениями. Это дало основание П. Е. Щеголеву и Ю. Г. Оксману обвинить Жуковского в искажении действительных событий и усомниться в существовании записки, адресованной непосредственно поэту (см.: Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. С. 165—169; Оксман Ю. Г. Апокрифическое письмо императора Николая к Пушкину // Модзалевский Б. Л., Оксман Ю. Г., Цявловский М. А. Новые материалы о дуэли и смерти Пушкина. Пб., 1924. С. 51—73).
21 См.: В. Э. Вацуро. Пушкин в сознании современников // А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 32—34.
22 А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 342.
Сноски к стр. 150
23 Бантыш-Каменский Д. П. Прибавление к «Словарю достопамятных людей Русской земли». СПб., 1847. С. 92—104.
24 Отрывок из «Журнала СПб. цензурного комитета» за 1846 г. опубликован Ю. Г. Оксманом, см.: Оксман Ю. Г. Апокрифическое письмо императора Николая к Пушкину. С. 69—72.
25 Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. С. 168.
Сноски к стр. 151
26 См.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 330, 335—336.
27 Там же. С. 347.
28 Там же. С. 347—348.
29 См. письмо А. И. Тургенева к А. И. Нефедьевой от 28 января: Пушкин и его современники. СПб., 1908. Вып. 6. С. 47—51.
30 Современник. 1837. Т. 5. С. VIII—IX.
Сноски к стр. 152
31 А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 349—350.
32 Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. С. 165—168.
33 Там же. С. 221—222.
Сноски к стр. 153
34 Пушкин и его современники. Вып. 6. С. 65—66 (письмо от 1 февраля).
35 Современник. 1837. Т. 5. С. III.
Сноски к стр. 154
36 Там же. С. II.
37 Там же. С. XII.
38 См.: Цявловский М. А. «Посмертный обыск» у Пушкина. С. 273—334.
39 А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 359, 361.
40 Там же. С. 503.
41 Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. С. 235.
Сноски к стр. 155
42 Соображения о датировке этого письма см.: Левкович Я. Л. Заметки Жуковского о гибели Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. 1972. Л., 1974. С. 82.
43 См.: Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. С. 234—236.
44 Вацуро В. Э. Пушкин в сознании современников. С. 33.
45 А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 342.
46 Щеголев П. Е. Дуэль и смерть Пушкина. С. 240.
Сноски к стр. 156
47 Веселовский А. Н. Поэзия чувства и «сердечного воображения». СПб., 1904. С. 365. В книге Веселовского впервые опубликованы отрывки из этого письма.
Заключение
Первый раздел
Бог покарал убивцев ряд
Эпилог раскрытой, вам, истории заговора против Пушкина, - и Лермонтова! - тоже весьма необычен. Во всяком случае, он несет, в себе, даже какие-то элементы мистицизма. Попробуем передать вам, их, в духе пушкинской лучезарной “Пиковой дамы”!
***
Пушкин-Германн, разумеется, не сошел с ума. Он был расстрелян, Дантесом, на заказной дуэли! Однако Николай I попытался сделать сумасшедшим, как вы уже знаете, Лермонтова! Слава богу, что из этой его злобной затеи ничего не получилось! Но, как видите уже и сами, “позаимствование”, из пушкинской “Пиковой дамы”, здесь явно налицо!
Как налицо и дальнейшее “устройство”, им (царем!), судьбы Н.Н. Пушкиной! Кстати, последняя дочь, её, от Пушкина, Натали, став взрослой, стала походить, - и не только по взрывному характеру! - именно на отца своего! А не на царя Николая I, как пытался нам втолковать, совсем еще недавно, Александр Зинухов!
Вот как это предает художница, - а взгляд у художников - очень точный! - Ангелина Минина в богато иллюстрированной, портретами, брошюре “Пушкин”, воспроизведя, там, и портрет Н.А. Пушкиной художника И.К. Макарова 1850 года:
«Последним ребенком в семье была Натали. Она родилась 23 мая 1836 года. Чем-то она напоминала отца, а прелестные черты матери придавали ей особое очарование. Вторым мужем Н.А. Пушкиной стал принц Николай Нассауский. Наталья Александрова получила титул графини Меренберг». Так что и здесь, А. Зинухов, фальсификатор! Однако вернемся именно к Н.Н. Пушкиной.
По пушкинской “Пиковой даме”: Лизавета Ивановна, которую Пушкин-Германн “тронул за сердце”, - смотрите пушкинскую повесть и все предыдущие наши книги! – «вышла замуж за очень любезного молодого человека», сына бывшего управителя у старой графини». По содержанию нашей книги - за молодого графа Зубова. Графа, отец, которого, и был последним любовником у уже старой Екатерины второй! А, следовательно, и “управителем”!
Именно через графа Г.А. Строганова царь, практически, и предопределил, - через тайную подставу! - дальнейшую судьбу жены поэта. Через семь лет после убийства поэта на заказной дуэли, в 1844 году, она выйдет замуж - именно за ротмистра 1836 года, - и, следовательно, пиководамовского “ротмистра”, за которым стоит, как вы уже знаете, император Александр первый! - П.П. Ланского. За ротмистра 1836 года, которому, царь Николай I, станет обеспечивать - блестящую военную карьеру. Практически сразу же после убийства им, Пушкина, на заказной дуэли.
Кстати, заговорщикам хотелось выдать Н.Н. Пушкину, повторно замуж, значительно раньше. Только обет самой жены поэта, да любовь, её, именно к своему первому мужу и к своим детям, разумеется, не позволили “провернуть” им, это дело, раньше. Следовательно, царь Николай I второй раз “выдал замуж”, жену Пушкина (Был он причастен и к женитьбе, поэта, на Н.Н. Гончаровой в 1831 году, дав “бумагу”, через Бенкендорфа, о лояльности власти к Пушкину!), именно за пиководамовского “ротмистра”, то есть именно за “царя Александра первого”.
Переженив его в своем заговоре, тем самым, с Идалии Полетики, как даме легкого поведения, именно на вдовствующую, по его прямой вине, Н.Н. Пушкину (Смотрите более подробно, об этом, в нашей второй книги.).
И здесь прослеживается связь, названного события, с появлением у Пушкина, 4-го ноября 1836 года, диплома-пасквиля. Конец так называемой “царственной линии” пасквиля! И четко прослеживается самое настоящее осквернение, злопамятливым царем, уже давно убитого, им, поэта. Как видите уже и сами, и здесь “дух” пушкинской «Пиковой дамы», - но - в николаевском исполнении! - налицо! На этом можно, было бы, и закончить наше Заключение.
***
Однако закончим мы, его, все же, именно по-пушкински. Дантес хотя и прожил долгую жизнь (Скончался в возрасте 83-х лет!), но умер - именно 2-го ноября 1895 года, в день совершения им, 2-го ноября 1836 года, “свидания» - провокации с женой поэта! Чем вам не знак судьбы!
Кстати, многие русские люди, начиная с брата поэта, Л.С. Пушкина, намеревались с ним дуэлировать. Однако это, почему-то, не осуществилось. Может быть, “сработала” просьба Пушкина “не мстить”! Однако Дантес все равно был наказан! И не только через ненависть, - и презрение! - к нему многих русских людей, с которыми он не раз встречался в своей жизни, но и через свою дочь от Е.Н. Гончаровой!
Через дочь Леонию-Шарлотту, полюбившую Пушкина: и как поэта, и как благородного человека! Которая, самостоятельно выучив русский язык, исследовав творчество поэта и его дуэльную историю, прямо назвала, своего отца, “убийцей Пушкина”!
***
Помощник Дантеса, барон Геккерн, дожил почти до 94-х лет. Однако умер тоже в знаменательный день: 27-го сентября 1884 года, то есть именно в число свершения, Николаем I, заказной дуэли! Другими словами, умер именно “под числом” дантесо-николаевской дуэли, к которой он холодно, - и расчетливо! - “подвел” Пушкина! А это (число смерти Геккерна!) - тоже знак Судьбы!
***
Плохо закончил и Аршиак, секундант Дантеса. Его обстоятельства смерти еще недостаточно исследованы. По официальной же версии он был убит, в 1851 году, на охоте от “случайного выстрела”. А это уже может быть и не знаком Судьбы! Не преднамеренное ли это убийство, следы которого могут исходить - именно из дантесо-николаевской заказной дуэли и николаевского заговора против Пушкина?
***
Самой же показательной является, разумеется, развязка судьбы самого Николая I. Есть версия, что ему была уготована - “развязка судьбы Деспота и Тирана”, то есть он, как и большинство Деспотов, был умерщвлен - насильственно (Есть так же версия, что он сам принял яд в связи с поражением России в Крымской войне 1853-55 годов!). Вот здесь-то, кстати, и уместны слова его брата Михаила: “Туда ему и дорога”!
Мы же не будем столь кровожадны и, потому, раскроем вам, в нашем Заключении, всего лишь суть официальной версии, которая, именно в связи, её, с николаевским заговором против наших двух Величайших поэтов, не только знаменательна, но и, даже, удивительна. Но, прежде чем раскрыть её, вам, произведем небольшой расчет.
Дуэль, Эрнеста Баранта, с М.Ю. Лермонтовым, заказанная и организованная, через Бенкендорфа и Нессельроде, Николаем I (Их - просто столкнули друг с другом через сплетни!), началась на Черной речке, на Парголовой дороге, ровно в 12-ть часов, пополудни, 18-го февраля 1840 года. Вскоре она прервалась из-за слома кончика шпаги у поэта (Кончик шпаги был, скорее всего, незаметно подточен: для того, чтобы перейти - именно на пистолеты!).
Тогда перешли на барантовские пистолеты, которые, как вы уже знаете, были использованы, заговорщиками, для смертельного ранения Пушкина, на дантесо-николаевской дуэли, 27-го января 1837 года. Следовательно, выстрел Эрнеста Баранта, по М.Ю. Лермонтову, стоявшему, как и Пушкин, неподвижно у барьера с пистолетом, поднятым - дулом вверх, произошел - примерно в 20-ть минут первого.
Барантовская пуля просвистела, тогда, над головой поэта! Лермонтов же выстрелил - в воздух, или, как он писал в письме к брату царя, “на воздух”! Дуло вверх - демонстрационный показ, противнику, что поэт стрелять, по своему оппоненту, не будет. Это, кстати, один из ритуалов тогдашних дуэлей, которым потом явно воспользуется, - кроме Эрнеста Баранта! - и Н.С. Мартынов, тщательно и долго прицеливающегося в Лермонтова! Настолько долго, что А.А. Столыпин, не выдержав, даже скажет: “Стреляйте! Иначе я разведу вас!
Вот только что выделенное вам, сейчас, время, и, разумеется, дата дуэли, и оказались не только знаменательными, но и показательными, именно для развязки судьбы самого Николая I, заказчика убийств русских поэтов именно через дуэль! Но, прежде чем говорить, об этом, немного поговорим именно о самих датах лермонтовских дуэлей. Точнее, о том, как они были созданы, царем.
Подчеркнем, что первоначально, то есть в первоначальном замысле царя, возникли, через дни 13-15 февраля 1937 года, - а это дни принятия, Николаем I, решения именно по Лермонтову! - именно дни второй лермонтовской дуэли, в Пятигорске, 13-15 июля 1841 года! Связанные им, через число тринадцать, с казнью, 13-го июля 1826 года, пятерых декабристов-руководителей.
Которая отделена, - от даты казни, им, декабристов! - ровно на 15 лет! А от дантесо-пушкинской дуэли 1837 года, как вы уже знаете по нашей книге, ровно на четыре года. Здесь у царя-”сценариста” доминирует, как вы помните по нашим предыдущим книгам, четырехгодичный интервал “царственной линии” «Пиковой дамы». Линия, интервал которой, Николай I, и продолжил - именно через даты проведения им, 13-15 июля 1841 года, пятигорской лермонтовской дуэли! Вот математический факт, подтверждающий именно выделяемую, здесь, логику царя: 1837 + 4 = 1841 год!
Потом, при вовлечении француза Эрнеста в заговор, а довольно-таки легкомысленного Эрнеста буквально столкнули с Лермонтовым именно через сплетни, - что сразу же делало его, у царя-”сценариста”, «Дантесом»! - у царя сразу же возникли, тогда, - то есть уже 16-18 февраля 1837 года! - именно даты 16-18 февраля 1840 года. Другими словами, возникли, у царя, даты именно первой баранто-лермонтовской дуэли!
Еще раз подчеркнем, здесь, что они, даты двух лермонтовких дуэлей, возникли у царя, 13-18 февраля 1837 года, из-за появления, в Петербурге, именно знаменитого лермонтовского стихотворения “На смерть поэта”! Сначала у царя возникают в сознании, через дни 13-15 февраля 1837 года, именно даты второй лермонтовской дуэли. Дуэли 13-15 июля 1841 года.
А потом, при появлении дополнительных 16-ти знаменитых лермонтовских строк, то есть через дни 16-18 февраля 1837 года, которые расположены именно друг за другом (После 13-15 февраля идут дни 16-18 февраля!), у царя-”сценариста” появляются, в его злом уме, и даты первой лермонтовской дуэли. Дуэли поэта, 16-18 февраля 1840 года, с французом Эрнестом Барантом!
Кстати, возникновение, в злом уме царя Николая I, именно баранто-лермонтовской дуэли могут служить и другие логические свидетельства. Перечислим хотя бы некоторые из них, связанные, в основном, именно с неистребимой “театральностью” царя! Названная дуэль, - как, впрочем, и пятигорская дуэль! - очень сценична! Эрнест Барант тоже, как и Дантес, француз!
Его пистолеты участвовали уже, как вы уже знаете по нашим предыдущим книгам, в дантесо-пушкинской дуэли 1837 года! Дуэль должна произойти - тоже на Черной речке (Произошла - вблизи её: на Парголовой дороге!)! 16-го февраля 1837 года царь посетил бал у французского посла, чтобы, скорее всего, уже лично увидеть, и оценить, именно сына посла, Эрнеста Баранта! Вот косвенное свидетельство этому, тоже взятое, нами, из дневника А.И. Тургенева:
«16 февраля. Потом на бал к послу. Государь взглянул не по-прежнему, потом громко подозвал меня к себе. Сказал мне: “Благодарю тебя, очень благодарен, я читал твои бумаги с большим удовольствием”. Я - “Я жалею В. В., что не все хорошо переписаны”. Он: “Нет нужды. Я читать умею. Теперь благословляю тебя, можешь ехать куда хочешь, только одно условие: “другим не заниматься”. Я - “ Вы видели, государь, что я там трудился”. “Верю, верю тебе. Дай же мне руку” - и пожал ее крепко. Все слышали, все видели, и в доме французского посла»!
Пояснение В.Б. - Зная двуликость и коварство Николая I, Тургенев именно через восклицательный знак делает себе, в дневнике, “памятный айсберг”, подчеркивающий всю необычность поведения царя: именно на балу у французского посла, страны, граждане, которой, только что убили Пушкина; он поздравляет Тургенева, только что вернувшегося с похорон поэта! Это - первое.
Второе, не менее важное. Дуэлирование французов с именно русскими поэтами, носит уже у Николая I, как вы уже знаете по нашим предыдущим брошюрам, и политический характер: являясь одним из руководителей “Священного союза, в 1833 году специально реанимированным им, он уже создает, в это время, напряженные отношения именно с вновь ставшей буржуазной Францией! Поэтому выделенные, выше, дуэльные инциденты - ему просто на руку! Однако вернемся именно к официальной версии смерти Николая первого!
По официальной же версии, он, царь Николай I, 27-го января 1855 года, - то есть ровно в день исполнения, им, дантесовской дуэли! - простудился, да еще и - заболел гриппом! И, в 20 минут первого, 18-го февраля 1855 года, то есть ровно через 15 лет, - после выстрела Эрнеста Баранта по М.Ю. Лермонтову! - умер!
Здесь, как видите уже и сами, абсолютно совпало, - с моментом кончины Деспота и Тирана! - даже время пролета, барантовской пули, над головой М.Ю. Лермонтова!
Не знаю, есть ли бог. Но в только что изложенной официальной версии, кончина «последнего крепостника России» (так я назвал, его, для себя!) не только знакова и знаменательна, но и, в высшей степени, примерна или - показательна! Здесь мы видим не только знак и перст Судьбы, - которые очень точно выражает русская пословица: “Бог шельму метит!”! - но и, в своем роде, разумеется, просто уникальный “суд Судьбы” над самым активным потомком самозванки!
Над внуком Екатерины II, который, через прозвание его “Российским тормозом”, определил, практически, и всю суть правления, в России, самозваной династии Екатерины второй!
Суть, как вы уже знаете, омертвления России, замораживания, её развития, во всех областях человеческой деятельности. Особенно - в области демократизации страны и, разумеется, капитализации!
Замораживания с целью сделать, из нее, не только уникальную “дубинку”, но и, в перспективе, огромнейшую колонию - именно для Пруссии! Как видите уже и сами, здесь, в официальной версии кончины Николая I, мы наблюдаем, уже, и самый настоящий…мистицизм! Однако, всё же, следует еще раз выделить, что Николай первый остался, крепостником, практически до последнего своего мгновения! Он так и умер, как вы уже знаете, со сжатым кулаком и со словами, своему сыну: “Держи, их, в кулаке!”.
***
А, вообще-то, за Пушкиным давно подмечено множество необъяснимых, пока, явлений. Настолько много, что его часто называют и…пророком! Мы же не будем пока впадать - именно в мистицизм! А отметим часто употребляемое, им, то есть поэтом, слово “Злодей”, которое состоит из двух слов: делающий Зло!
Так вот, если учесть, что Зло, как и Добро, имеют “круги своя”, то именно с 27-го января 1855 года для самого злодеястого Злодея, Николая I, душившего Россию ровно тридцать лет, и начался завершаться круг Зла или круг Ада.
Кстати, “Ад”, в переводе с древнегреческого, это, всего лишь, могила! Круг Ада, который и завершился, для него, датой 18-го февраля 1855 года: датой его смерти.
Датой, абсолютно совпадающей - с датой свершения, им, первой лермонтовской дуэли! Имея же ввиду только прямых убийц Пушкина и Лермонтова, можно уже сказать, здесь, - через стихотворные строки! - и следующее: «Бог покарал убивцев ряд, Раз показал нам, всем, такое»!
Второй раздел
История – наука удивительная
Попытаемся закончить же нашу книгу следующим. История - наука удивительная! Многие явления, и события, в ней - объяснимы и, потому, подлежат исследованию. Но некоторые, из них, действительно, “пахнут”, как видите уже и сами, именно мистицизмом. Жаль только, что пишется она нам, до настоящего времени, очень плохо! Мистицизм же лежит, скорее всего, в области нашего воображения.
Однако вернемся именно к самозванцам! Причины появления их, именно в России, вы уже знаете из вышеизложенного материала. Поэтому еще раз выделим именно недовольство русского народа их правлением. Выделим и потому, что идеологи, - и политики разных мастей! – часто договариваются до того, что утверждают, к примеру: что Григорий Отрепьев (А это - пушкинский “Борис Годунов”!) - нравился русскому народу.
А Столыпин, с его “галстуками”, реформатор России, и прочее. Которое, то есть их правление, до настоящего времени преподносится, нам, то как подрыв, народом, реакционного абсолютизма. В качестве факта ставят, обычно, пример мощного восстания Е. Пугачева! Этим баловались, к примеру, именно коммунистические идеологи!
А то и как революционную, или классовую, борьбу именно против российского самодержавия. Классические примеры этой большевистской чепухи: декабристы, народовольцы, сами большевики, и прочие!
А нам не нужно ни первое и ни второе! Ибо - ложно всё это! Мир вновь стал несправедливым! И - враждебным! И, чтобы нам не стать голозадой Африкой, которой все помыкают, - или сверкающей, от нищеты, Индией! - надо просто не быть пассивным, всегда, и во всем, отстаивая интересы именно народа, а не ничтожной кучки богатых!
Самый же простой смысл как возникновения мощного пугачевского бунта, так и, потом: выступления декабристов; террористических актов народовольцев против системы тиранического самовластия; перехода заблудившегося, - в сплошь сфальсифицированной, русской Истории! - русского мышления, к утопическому, по своей главной сути, марксистско-ленинскому учению, заключен в следующем.
Главный смысл заключен в том, что само правление их, самозванцев, оказалось не только - плохим, но и оказалось предназначенным для целей тайного подчинения и угнетения России, в будущем, именно главенствующими, в хищной Европе, в то или иное время, царствующими, или буржуазными, кланами!
Это, еще раз выделим, было именно Игом самозванцев. Иго, протяженность которого, во времени, 155 лет!
Иго, соизмеримое только, пожалуй, с монгольским игом! Разного рода недовольства народа, только что выделенные вам, выше, сигнализируют, прежде всего, именно об этом! Здесь не нужны, собственно, никакие заумные теории и учения, так как именно нищенская, и бесправная, жизнь, жизнь в невежестве и в нищете, отличается, как небо от земли, от хорошей, - и достойной всякого человека! - жизни! И, тем более, не нужны здесь разного рода восхваления ветви екатерининских самозванцев, которое мы тоже наблюдаем - именно в настоящее время!
Никогда, со времен царствования Екатерины II, они не были хорошими властителями именно по отношению к русскому народу! Ибо основное предназначение, их, было - совершенно иное. Другими словами, оно было прямо противоположное развитию России. В то время как истинно русские цари, начиная с династии Рюриковичей и кончая “ничтожными наследниками Петра Великого” (Выражение А.С. Пушкина в его “Заметках по русской истории 18-го века”!), всегда заботились - именно о развитии и процветании России!
Говоря о самозванцах, можно уже очертить и понятия, заключенные в модном слове “терроризм”. Не собираемся давать его, вам, сверхточным. Главная же суть, его, заключена, сейчас, примерно в следующем: «Терроризм - это использование определенными лицами, кланами или государствами (Группировками государств!) разнообразных средств и способов в целях достижения каких-то своих целей! Например: насилия, ограбления или угнетения отдельных людей, кланов, сообществ, а, в современной нам форме, и целых народов или государств».
Другими словами, это новый неофашизм, который действительно представляет собой, для современного человеческого сообщества, огромную опасность. Миллиардер Бен Ладен, с его огромным семейным кланом (Он - 17-ый, из 54-х сыновей его клана!), задумавший создать, с помощью очень сильно воздействующей на умы людей религии, “мировой халифат”, классический пример возникновения именно названной, выше, опасности.
Главная суть, которой, стара, в общем-то, как мир: насильственным путем перекроить мир - именно в свою пользу! Другими словами, мы тоже наблюдаем, здесь, именно передел мира, который уже привел человечество - к двум мировым кровавым бойням.
Теперь вновь о необъяснимом. В человеческом обществе связи столь многочисленны, что лишь некоторые, из них, и берутся во внимание! Пожалуй, пока только лишь так и можно объяснить - необъяснимое пока! Но концовку нашей книги все же создадим - именно в пушкинском духе!
Начнем, - почти без всяких пояснений! - со следующего. И за пугачевский бунт, и за выступление декабристов, и за народовольческие террористические акты расплачивался - именно русский народ! Своими лучшими сыновьями, хотя и заблудившимися - именно в русской, специально сфальсифицированной, Истории!
Самозванцы же, - тоже, кстати, видоизменяясь с каждым своим новым поколением (Особенно, в этом отношении, мне нравятся Александр II и Александр III, уже начавшие вести политику именно в интересах развития России, правда, очень непоследовательную! Недалеко отстал, от них, как вы уже знаете по нашей первой книге, и Николай второй!
Смотрите, к примеру, нашу первую книгу.)! - жестоко расправляясь с народом, за каждое его выступление, оставались, - долгое время! - практически безнаказанными! Однако, после 30-ти летнего омертвления России, Николаем I, страна медленно, но - неумолимо! - вновь стала оживать. Пусть именно в этот период русская общественная мысль, заблудившись именно в фальсифицированной, во всём, русской Истории, выбрала неверные, с любых точек зрения, средства, - и способы! - борьбы, русского народа, за право жить хорошо.
Главное - не в этом! Главное, это именно многовековое недовольство, русского народа, царствующей династией. Недовольство династией самозванцев, которое и вылилось, в александровскую оттепель, именно в разные, там, учения. Учения, которые и вылились, скоро, именно в народовольческие и, потом, в эсеровские “теракты”!
Кстати, именно в этом отношении он, народ, близок, по своему духу, с лучшими представителями царствующих династий Руси: с Иваном Грозным, Борисом Годуновым, Петром Великим, всегда избиравших, именно прогресс, как коренное средство улучшения своей жизни. Однако продолжим, разговор, дальше.
Поэтому, собственно, и наступила расплата за самозванство и марионеточность! В 1881 году, народовольцами, был убит, “царь-освободитель”, Александр II. Царь, который и войну на Балканах провел, кстати, весьма безобразно. В этой войне погибло, по данным исторической статистика, двести тысяч русских солдат!
А что ему там, собственно, нужно было? Ничего, кроме как защиты прусских интересов по развалу Оттоманской империи! Кстати, Пруссия, именно к этому, времени превратилась - в Германскую империю, перезахватив ряд колоний, в различных регионах мира, у менее удачливых хищников! А было убито в этой войне, ещё раз выделим, двести тысяч солдат и офицеров.
И, тоже, кстати, вспомните о доминанте разбоя, присутствующей при рассмотрении, нами, всех основных эпох русской Истории. Другими словами, захвата, хищными царствующими, или буржуазными, кланами европейских государств, других стран, с целью их угнетения и эксплуатации.
Она господствует, в человеческом сообществе, и в эту эпоху! Как она господствует, кстати, и в наше время! Свидетельство, тому, интенсивная, по настоящее время, гонка вооружений практически всеми странами мира! Гонка вооружений, лидирующее положение, в которой, по-прежнему занимают именно развитые капиталистические страны.
Но вернемся, все же, к Александру второму! Убивать его, все же, не стоило! Ибо и это нанесло - огромнейший урон России! Об этом мы более подробно поговорим - уже в наших других книгах. Здесь же выделим, уже, саму дальнейшую цепочку событий, ведущих, Россию, именно к большевистскому перевороту.
А, в отместку, новый царь, Александр III, тоже развернул… террор! Об этом как-то всегда умалчивают, или всегда стараются - умолчать! Но именно при нем, при Александре III, вновь появились, как вы уже знаете из вышеизложенного материала, пятеро, как и в случае с декабристами, повешенных, и уже тысячи, - если уже учесть все теракты народовольцев и эсеров! - каторжан! А это, ведь, тоже лучшие, - хотя и тоже “заблудившиеся”! - сыновья России! Явно тосковал, Александр III, и по “твердой руке”!
Да так, что не только вновь “навел порядок” в многострадальной матушке-России, но и своего первого, кажется, сына назвал - именно в честь Николая I. Сына, из которого потом и получился - император Николай второй! Или, как его специально прозвал французский журналист, прямо связанный с агрессивной Японией, Николай кровавый.
Собственно, именно хищные европейские государства, - и, уже, США с Японией! - и подвели, саму Россию, как к первой Мировой войной, так и, потом, к большевистскому перевороту с последующей огромной гражданской войны в ней. И тоже неминуемой попыткой, - хищной Европы, США и Японии! - разорвать, именно Россию, на ряд своих колоний. Однако мы - немного увлеклись. Поэтому и остановимся на этом!
4. Бог покарал убивцев ряд
© Copyright: Владимир Блеклов, 2009
Свидетельство о публикации №109110108249
Свидетельство о публикации №109110108249
Рецензии