Комод. Патефонная злая игла...

                Комод. Патефонная злая игла.
                Тифозно-иконная комната. Фуга.
                Константин Арбенин.
***
Комод. Патефонная злая игла.
Крыло занавески натянуто туго.
Последняя ночь. В полумраке двора -
Сиреневый сумрак. Бессонница. Вьюга.    
      
До Баха и Брехта рукою подать,
И взятки за счастье не очень-то гладки.
Но лишь отвернись - подерутся опять
Голодные псы на собачьей площадке...

И ветер в углах, и остывший камин,
И полночь такая... Но смотрит с портрета
Любимый, которому двести один
Страна отмечает сегодняшним летом.

Живущий в квадрате ноль пять на ноль пять,
Соавтор и цензор великой эпохи,
Он знает, что все повторится опять -
От раннего крика до позднего вздоха,

Что выдохнет свечка, и скрипнет кровать,      
И скажет поэт неразумное что-то,
И примутся боги опять обживать
Святые места на подземных пустотах.

Заглохнет рояль и замрет патефон,
Пойдут в штыковую все иглы и спицы.
Бессмысленный час. Несмолкаемый звон.         
Семнадцатый век. Не пора ли влюбиться?

Но нет, не пора. Он посмотрит в окно,
А там зарешеченный снег и пороша.
И может, поймет, что любовь - как вино -
Чем старше, тем крепче, но зримей и проще.

Пергаментный век. И все так же сильны
Фантомные боли исписанных перьев.
И кто-то поет, что не будет войны.
И боги готовят себе подмастерьев.

Не каждый идущий пройдет по воде.
Не каждый посадит вселенское древо.
Глядишь, обернется прекрасный Эдем
В музей-заповедник Адама и Евы.

Все яблони срубят, сорвут виноград,
И змей-искуситель застынет, как камень.
Закончится горе. Застроится сад.
И жизнь в житие превратится с веками,

Сто лет одиночества, сжатые в пласт -
Читай не читай, а прожить не придется.
Лишь только сильнее вглядеться в анфас
Торшерного неистребимого солнца.

А там, за стеной, говорят на фарси,
В речах чередуя одышку с оплошкой.
Промозглая полночь. Стоянка такси
На блике иглы патефонной дорожки.