Мой сын

У сердца, рассеченного свинцом во имя Бога,
Изодранного ужасом штыков
Стучит, поет второе сердце рядом:
Тревожной радостью полно.
И, сглатывая воздух в умилении,
Ладони теплые свои
Кладет на грудь она мне,
Побледнев от счастья...
Давно ли, девочка, играла ты в «больницу»,
Себя обманывая?
Давно ли белокурой пионеркой
Вместо зарядки
В кустах с подругами курила по утрам?
А сны мои, тем временем, – все гаже, небеса – все ниже:
Площадны, скомканы, и с каждым днем все ближе,
Хромая, одинокая, слепая,
Седая и морщинистая старость.
Но вот наступит час,
И ты поймешь внезапно,
Смутив покой зеркального стекла:
Улыбка умирающей Европы
Уже вошла в твои стеклянные глаза,
Чей экстазийный блеск, пустой и нездоровый,
Годами ты зачем-то берегла...
Я славлю женщину,
Как продолженье этой серой жизни,
(Прекраснее нее лишь запах теплой стали).
Ее глазами смотрит мой потомок:
Крича истошно, он ворвется в старый мертвый мир.
Увижу ль я грядущее Европы?
Увижу ль в сыне самого себя?
И, наклонясь над легкой колыбелью,
Услышу ль крик рожденья твоего:
«Я здесь, я жив, я выпью ваши души!»?
И вспомню путь, стенавший под ногами
Полями мертвых тел и ревом танков...
Расти, потомок!
Ваше поколенье
Сотрет в труху Восток
И возродит Европу,
И встретит новый мир как светлый сад.
И, может, сын, рожденная тобою,
Бессмертной славою Европы возрожденной
Песнь новая над Миром зазвучит.
И если интуиция не лжет мне, -
Я ухожу – спокоен и счастлив:
Ты оправдаешь все мои надежды,
Глухую боль
И НЕНАВИСТЬ мою.





Рецензия



Сюжетная схема текста предельно проста, - Европа погружается в хаос, и единственная надежда на спасение – еще не рожденный сын автора,являющий собой, по-видимому, «армию, несущую освобождение Европе от орд, пришедших с Востока», - но эту простоту автору волне можно простить, ибо все остальное, о чем говорит Родионов – непредсказуемо и крайне провокационно. Постоянно изменяющийся нарратив генерирует необузданную энергию, и мы понимаем, что все события этой постмодернистской "комедии" – лишь одна большая метафора. Истинная новизна текста Родионова заключена в авторской способности передать силу агрессии пустоты даже в узких рамках ограничений стиля. Постепенно читатель настраивается на волну текстовых колебаний, и, в конечном счете, формирует впечатление о сознании автора, уничтоженном пахнущей шашлыками и шаурмой реальностью Европы. Плоская, "кинематографичная" манера повествования Родионова оказала сильное влияние на "поздних" российских право-радикальных постмодернистов, пытаюшихся описать децентрацию (и, как следствие, - деградацию) восточно-европейского постиндустриального мира. Текст произведения Родионова сообщает нам о неприятных сюрпризах, что так часто подкидывает нам судьба, - это текст о распаде значения и цели на излете 2010-ых в России, это текст, благодаря уникальному стилю Родионова, становящийся гипнотическим маятником: метроном мыслеобразов с пятиканальным звуком, отслеживающий перестройку власти на локальных личностных сценах, заставляет загипнотизированного читателя затаить дыхание и… умирать. Снова и снова.
При всей мрачности текста, это - выполнение обязательств Родионова по отношению к угнетаемым и незафиксированным голосам, к правосудию, товариществу, единению...

N.M., A.S. © 2009