Курортный роман

                Вечерело, солнце готовилось спрятаться в море. Федор Иванович сидел под «грибком», на обшарпанном, деревянном топчане и смотрел на линию прибоя. Волны лениво лизали галечный берег, легкий бриз щекотал ноздри йодистым запахом. Раздеваться и купаться ему не хотелось.

                Федор Иванович давно не видел море, но радости в душе от встречи с морем не было. И не потому, что он его не любил. Он теперь боялся даже самого слова «любить». Внутри от этого слова все сжималось и начинало тихонько ныть сердце.


«Эх, жизнь… Все проходит, все кончается, так стоило ли начинать?» – думал он.
                Сердце от этой мысли привычно заныло. Федор Иванович нащупал в кармане брюк трубочку «Нитроглицерина». Вспомнился давешний разговор с врачом.



«Вам надо завести собаку», - сказал кардиолог.

«Собаку?! Зачем? – удивился Федор Иванович. – Да, у меня сроду собак не было.»

«Вот и самое время. Будет у Вас друг, верная душа, радость на старость. Будете гулять с собакой, двигаться», - настаивал доктор.

«Только этого не хватало. Нет, Дмитрий Сергеевич, это невозможно. Решительно невозможно.» - запротестовал он.

«Хорошо. Тогда съездите, туда, где давно не были. Где вы были счастливы. На море, например. Только загорать Вам не следует. Воздушные ванны в тени, дневной сон, фрукты, морской воздух, прогулки, утренние и вечерние купания. Поезжайте непременно. Убедительно Вам советую.»

Федор Иванович молчал.

«А может, и курортный роман там заведете. Кто знает…», - подмигнул кардиолог.

«Вы о чем, доктор?» - спросил укоризненно Федор Иванович.

«Ну, ладно-ладно, шучу, - смутился врач, - Но на море поезжайте, на месяц не меньше, лучше на два. А после, на прием ко мне, обязательно».



                Федора Ивановича в последние годы ничего не радовало. Он посмотрел на качающийся в морской воде оранжевый шар буйка. «Вот и я так же болтаюсь, в этой жизни. Один, один, как перст… - подумал он, - Миша… Конечно же, есть сын Миша… Майкл, так теперь его зовут».

                Сын давно эмигрировал и жил своей, американской жизнью.
                Два года назад Федор Иванович снова ездил в Америку. Хотел еще раз присмотреться к тамошнему житью-бытью, примерить эту жизнь на себя. Ждал, что Миша позовет остаться. Была тайная мысль: дожить старость рядом с сыном, с внуками. Прожил там  три месяца, заскучал. Понял, что не подходит к их иностранному укладу. Чужой и сыну, и внукам, и невестке, и дому, в общем, как соринка в глазу.

                «Инородное тело я в их жизни. Иного роду-племени я. Поздно менять Родину-то.» - твердо решил Федор Иванович и с облегчением вернулся домой.
                Стал жить по-прежнему: ходить в магазин, вести нехитрое хозяйство, читать, играть в домино и шахматы в парке. Носить подаренную сыном удобную, красно-синюю кепку-бейсболку, за которую приятели-доминошники прозвали его Американец. Но называли так только за глаза потому, что больно серчал Федор Иванович, слыша приклеившееся прозвище. Сердился, но кепку все равно носил с весны и до самых холодов.



                У Федора Ивановича было все: квартира, машина, не плохая пенсия, да и сын время от времени деньжат «подкидывал», грех жаловаться… Дачу, правда, продал - не под силу самому справляться стало.
«Все было, все было когда-то… И любовь была…» - припомнил Федор Иванович, строчку популярной в прошлом песенки. Задумчиво, пошевелил ногой гальки.

                Вспомнился, последний приезд в Крым с женой. Это было двадцать… нет, двадцать один год назад. Сосчитал и увидел мысленно Клавочку на мелкоте, в цветастом купальнике, весело подпрыгивающую вместе с волнами. Вот она машет ему рукой и кричит: «Федя, Федя, иди же, окунись!».

                Мелькнула картинка: Раннее утро. Клава, сонная, сидит на кровати, с растрепанными после сна волосами, смотрит на протягиваемое блюдо, полное краснобоких, ароматных персиков. Лицо ее розовеет, освещается изнутри радостным смущением. «Федечка, милый, когда же ты успел?» - шепчут изумленно ее губы.

«Клавочка! - на глаза навернулись слезы, - Уж три года я без тебя, лапушка… Спи спокойно, моя Клавочка!»


                Федор Иванович отдернул руку, почувствовав прикосновение чего-то мокрого, теплого и шершавого. Рядом сидела большая, лохматая, черная псина. Собака спрятала язык в пасти, причмокнув.

«Какая гадость», - думал Федор Иванович, вытирая руку носовым платком.

«Пошла отсюда.» - сказал тихо, без всякой веры в то, что псина уйдет.

                Собака задумчиво посмотрела на него карими глазами, зевнула, продемонстрировав большой, розовый язык и белые зубы. Легла рядом, по-хозяйски уверенно, положив ему на ногу передние лапы. Уходить она явно не собиралась.

«Зубы-то, какие, - опасливо подумал он, рассматривая псину. -  Лучше ее не злить. Потом уколы в живот всякие.» На шее у собаки свободно болтался широкий, потертый ошейник.

«Может и не укусит.» - думал Федор Иванович, медленно и осторожно вытаскивая ногу из-под лап. Собака посмотрела ему прямо в глаза, вздохнула и отвернула морду.

                Федору Ивановичу почему-то стало стыдно. Он передумал уходить. Так и остался сидеть, глядя на море, рядом с заснувшей, начавшей похрапывать собакой.


                Взошла луна. Собачья шерсть в лунном свете красиво блестела. Он поймал себя на мысли, что пора уходить, но шевелиться не хочется. Не потому, что боится Псины, так он ее назвал, а потому, что не хочется тревожить ее спокойный сон.

«Вот еще, глупости», - подумал, решительно встал и пошел к выходу.
                Собака тоже поднялась, отряхнулась и зашагала, как «приклеенная», у его левой ноги. У выхода с пляжа она остановилась.
                Федор Иванович прошел еще несколько шагов, обернулся. Собака стояла под пляжной аркой, глядя ему вслед.



                Много ли надо пожилому человеку на курорте?
                Федор Иванович был непривередлив. Главное, чего он хотел - покоя. Крошечная комнатка, вполне его устроила. «Удобства» на улице, зато недорого и вход отдельный со двора…

                Потекли размеренно, похожие друг на друга курортные дни. С простой, даже примитивной жизнью. Он не читал, не слушал радио, не смотрел телевизор и избегал любого общения. Людское непонимание сделало бы его одиночество только острее…

                Покупал на небольшом рынке продукты. Готовил простенько, по-холостяцки, а чаще, вовсе не готовил. Намоет свежих огурчиков, помидорок, сладкого перца, разрежет, присолит и съест с ломтем хлеба.
                Потом шел гулять или снова спал. А вечером ходил купаться и сидеть у моря на старом пляже.

                Собака неизменно, каждый вечер появлялась, ходила рядом по пляжу. Если он сидел, то садилась или ложилась неподалеку. Иной раз, клала передние лапы и голову ему на ступни. Федор Иванович ног уже не убирал. Пока купался, Псина сидела рядом с вещами, внимательно смотрела на плавающего Федора Ивановича. А когда уходил, провожала его до выхода с пляжа и долго, молча глядела вслед.



                В какой-то из дней, Федор Иванович, вдруг, с удивлением осознал, что живет, как «растение». Спит, сколько спится; ест, когда захочется; гуляет, где пожелается; купается в море, если хочется…
                Ничто не заставляет его излишне напрягаться. Его жизнь стала течь естественно, без усилий, как вода. И мысли приобрели странную легкость, беззаботность. Все меньше тревожило прошлое, и, что совсем необычно, совершенно не беспокоило будущее. Он жил здесь и сейчас. Каждое проживаемое мгновение было приятным. Солнце, ветер, шелест листвы, прикосновение морской воды, вкус еды… Все было каким-то новым. «Свежим», что ли?


                Он понял, что ждет ежевечерней прогулки на пляж. И дело не в купании, не в морском воздухе, не в мерном шуме волн. Это все хорошо, но главное, главное там его ждала Псина. Сидя рядом с ней, он чувствовал покой. Сердце незаметно отпускала «леденящая рука одиночества», на душе теплело. Псина не просто была на пляже, а была именно с ним, с Федором Ивановичем. Она ничего от него не требовала, ничего не ждала, а была тихо ему рада. Он чувствовал: собака, почему-то выбрала его. И пусть это нелепо, смешно, но он мог бы поклясться, что Псина понимает его. По-своему, по-собачьи, но понимает.


                Опять, в который раз, вспомнил, Клаву. Если кто и понимал его, то это только Клавочка. Понимала без слов, без расспросов. Чувствовала нежной душой, когда поговорить с ним, а когда, промолчать. Когда приласкать, а когда не касаться. И всегда была ему рада. Он тоже всегда был рад Клавочке, относился к ней бережно. В его душе жило какое-то особое чувство к жене. Он не знал, как правильно назвать его. В слово «любовь» оно не вмещалось. Не говорил никогда о нем, но понимал, его надо хранить. Это чувство, эта радость самое главное между ними. Берег, баловал Клавочку как мог…

                Все долгие годы, прожитые с женой, Федора Ивановича не переставала поражать Клавочкина особая душевность, открытость, готовность принять его… Ненавязчивая, нет… Тихая, кроткая… Она даже спала, всегда повернувшись лицом к нему, держась за его руку или уткнувшись лбом в его плечо…

                Сегодня, мысли о прошлом впервые не вызвали у Федора Ивановича душевной боли, а «шли» со светлой, благодарной грустью…


«Засиделся я что-то, Псина, небось, уже ждет...» - он поднялся, сунул в пакет с полотенцем, кусок колбасы в целлофане…
                Шагая к пляжу, заволновался, что собаки может там не оказаться. Но Псина пришла, подождала пока он достанет, очистит гостинец, с достоинством приняла колбасу, проводила до топчана и легла у ног.

                Мысли Федора Ивановича снова вернулись к жене. Рядом с Клавочкой он никогда не чувствовал себя одиноким, даже выезд единственного сына в чужую страну принял на удивление легко…
И жену успокаивал: «Клава, лапушка, ну пойми же, у него своя жизнь. Не может Миша возле нас сидеть. Будем в гости к нему ездить. Мир посмотрим, Америку. Я же с тобой рядом, а ты со мной»…
                Клава умом все понимала, старалась, соглашалась, но смириться ее душа, видно до конца, так и не смогла, - затаила печаль. Иначе, почему три года назад «сожрал» Клавочку рак?…


                В районе сердца слегка «сдавило», и Федор Иванович отметил, что отвык от этого. За последние три недели, он «забыл» о больном сердце. «Нитроглицерин» так и лежал в кармане нетронутым.
«Искупнусь, пройдет», - решил он.
                И правда, прохладная вода смыла «тяжесть», приятно освежила. Медленно доплыл до буйка. Привычно «повисел», обхватив пластиковый шар, отдыхая и глядя на безлюдный берег.
«Сидит. Смотрит.» -  удовлетворенно подумал он о Псине и двинулся в обратный путь.

                Преодолев треть пути, ощутил, что плыть стало невозможно. Нет, не сердце подвело - тело свело судорогой. Почему-то испугался, запаниковал, стал бестолково барахтаться, задыхаться, нахлебался воды и с ужасом понял, что тонет.

«Съездил на море… Дурак, я дурак… Неужто все??… Не хочу… Не выплыву???... Неужели?… Глупо как... Не выплыву…» - мелькали обрывки мыслей.
«Конец мне…  Свидимся, Клавочка… Конец одиночеству…», - думал он теряя остаток сил и погружаясь…


                Внезапно, что-то с силой толкнуло его в бок и вверх. Еще и еще раз. Стал ловить это что-то «работающей», не отказавшей рукой и намертво уцепился за широкую, гибкую полоску. Его быстро потащило сквозь воду кверху, к свету…
                Судорожно вдохнув над поверхностью, увидел, что держится за ошейник Псины…


                Федор Иванович некоторое время не мог подняться, тело не слушалось. Валялся ничком, - головой на берегу, ногами в море. Волны качали ноги, накатывали на спину... Не мог разжать руку, так и держался за ошейник на шее собаки, смирно лежащей рядом…
«Псина… Спасибо тебе… Спасибо, лапушка моя!» - повторял он сквозь слезы…



                Через три месяца кардиолог Дмитрий Сергеевич говорил, всплеснув руками: «Где же Вы отдыхали? В каком санатории? Это чудо какое-то! Тоны чистые, ритмичные и кардиограмма прекрасная. Сколько работаю, таких разительных перемен не видел…»

«Да не был я в санатории… Пожил у моря «дикарем» и все…» - отвечал Федор Иванович.

«Вот, что значит смена обстановки, приятные впечатления… Чудеса, да и только!» - подытожил врач.



                Дней пять спустя кардиолог встретил Федора Ивановича в парке, прогуливающегося с собакой.

«Добрый вечер! Вы, я вижу, следуете моим советам. На море съездили, собакой обзавелись… Хороший выбор. Ньюфаундленд - умная порода… Как зовут мохнатого друга?»

«Здравствуйте! Лапушка… Лапа, зовут ее», - торопливо исправился Федор Иванович.

«Лапа. Стало быть, подруга… А я все думаю, в чем секрет Вашего выздоровления?... Может, и роман курортный на отдыхе завели?» - шутливо спросил Дмитрий Сергеевич.

«Нет», - медленно сказал Федор Иванович, еле заметно зарумянившись.

«Ага, я прав. Таки завели!», - продолжал настаивать Дмитрий Сергеевич.

                Федор Иванович молчал, смотрел на собаку.

                Врач почувствовал неловкость.
«Ну, чего, чего я прицепился к нему?» - подумал он с досадой и собрался извиняться.

«Так ведь, мы с Лапушкой на море познакомились. Она мне жизнь спасла», - сказал вдруг Федор Иванович, с нежностью глядя на собаку.

И неожиданно рассмеялся: «Я же ее с моря, с курорта привез. Ха-ха-ха!... Вы правы, доктор! Ха-ха… Можно и так сказать, - «курортный роман»!»