Тьмы белый клин

  ЧАСТЬ  ПЕРВАЯ



Зеленый цвет бывает и у солнца
В том мире, где над синею землей
Громады туч, по бездне черной скользя,
Обрушиться готовы тяжкой мглой,
Уничтожая все живое под собой.
Они, как знак неумолимой кары,
Как символ неизбежности кровавой
И вынесен уже их страшный суд:
До катастрофы несколько минут.
И нет покоя там, но есть мученье,
Там тишина —  есть мучеников стон,
Там бодрствуют вечно и забвенье
Не освежит вас пусть кошмарным сном,
И нет надежды в падшем мире том.
Зачем, Создатель, вместе с миром дивным
Воздал иной —  чудовищный и гиблый!
«Тот мир цена за ваш блаженный сад,
Монета, стоимость которой ад...»

                1

Нет, не напрасно слово прозвучало,
Мы перейдем запретную черту,
Мою поэму в аде ждет начало
И свой конец она найдет в аду,
Со мною разделив одну судьбу.

Но с нею черт и дальняя дорога,
А мне пора знакомить понемногу,
В болотной жиже обмакнув перо,
С героями рассказа моего.
И-и... начал с кляксы — черти подтолкнули,
Расплылась обретя коварный вид:
Рога и шерсть, и хвост, конечно, ну и
Черт обладатель пыльных двух копыт,
В аду он трудовую жизнь влачит.
 До пенсии тяни и сможешь, бледный,
Лечь в свадебном костюме в путь последний,
И черт тащил, боясь, что отберут
Мозоли, кочергу и жаркий труд.

                2

И день и ночь он у огня трудится,
Поджаривая души на костре,
Но черт солдат карающей десницы,
На верность присягнувший сатане,
И, стало быть, невинен он вполне.
Случалось с ним... в усердье или в скуке
Раскочегарит он такие муки,
Со страстию так гаркнет «Аз воздам!»,
Что в правом гневе сатанеет сам;
Такой уж нрав у адского народа,
Таков хомут в который он залез;
С него довольно! Вот иного рода,
Но тоже адов представитель — бес
(К нему у нас особый интерес).
Прочь хвост и шерсть! рога, долой копыта!
Пред нами кто? Надменная элита!
Грешно работать, если в рай любой
Проникнуть можешь скользкою змией.

                3

О чудный рай! Как блещет в мире тленном
Единственная звездочка твоя,
Неся тепло в холодный мрак Вселенной
Лучом животворящего огня,
Ты вечный свет негаснущего дня!
В тебе все краски дивным перламутром
Пылают как восток июльским утром;
В тебе, внимая шумный плеск пучин,
Мелодий сладостных бегут ручьи;
О лишь в тебе! В тебе! всех чувств приливы
Слились в один Божественный аккорд,
В нем горечь слез, в нем радость встреч с любимой,
В нем ненависть, отчаянье, в нем боль,
В нем вера, в нем надежда и любовь.
Велик, но хрупок, как кристалл алмазный,
Ты служишь всякой нечести соблазном,
Приятно бесам в райском шалаше,
Уютно в человеческой душе.

                4

Не будем подымать бесовской мути,
Пусть бесятся пока они в аду,
Достаточно, на первый раз, их сути,
Она ясна? Я заплатил им мзду?
Тогда быстрей к другому перейду.
«Бездельник не без денег, всяко-разно!»,
«Без Образа не значит безобразно»
И демон, перекрасив крылья хной,
Из ангела стал падшею звездой.
Он в юности желал, от счастья тая,
Молиться Богу не щадя колен;
Мечтал он умереть жизнь воспевая;
Любви возвышенной отдаться в плен;
И вдруг засомневался: «А зачем?!»
В вопросе детском, в сущности, комичном
Есть некая потуга на величье;
Болеют им, чтоб тверже стать потом,
А наш герой ударился в содом.

                5

Конечно, я прибегнул к упрощенью,
Но вас уведомить обязан я,
Что наступило грозное мгновенье
И отложить его никак нельзя,
Исчадие к нам ломится... Друзья,
Чтобы достичь мне с вами пониманья,
Я попрошу вас заострить вниманье
На маленьком рассказе без прикрас,
Который расскажу вам сей же час:
...Была пора, когда зимы угрозы
Уж минули. Повсюду таял снег.
Лишь утром еще легкие морозы
Могли унять ручьев весенний бег,
Продолжить сновиденья зимних нег...
?.. Поправлюсь (грач в карман не влез немного);
Стояла та пора, когда природа,
Последние досматривая сны,
Уж напряглась в предчувствии весны.

                6

Готовы клетки птичкам! И ребята
(Старушкам подозрительной гурьбой)
Отправились ловить в силки пернатых
В то место, где заветный облик свой
Хранит природа полная тоской.
И вправду, облик выглядит неважно,
И истинная правда, что однажды,
Гуляв там, дети все пришли в восторг,
В траве был обнаружен родничок!
Взволнованно у родничка толпились
И даже кто-то захотел попить,
Но, слава богу, старшие явились
И малышам успели запретить:
В нем сточных вод текла гнилая жидь!
Природу дети не осудят строго,
Любить пустырь за домом тоже смогут,
Здесь можно поиграть иль, наконец,
В консервной банке выплавить свинец.

                7

Аж развернуло ржавых труб теченье!
Лево руля! И вновь против реки!
Почувствуем волны сопротивленье,
Ребята уж расставили силки,
Все притаились... Вдруг слышны шаги
И что же видят? Возле их ловушек
Склонился мальчик... «Эко, птичек душит, —
Пожмут плечами, — Жизненный рассказ!»
Не все так просто! Уверяю вас!
Ему хотелось выпустить синичку,
Ведь на дворе была почти весна!
Ему хотелось дать свободу птичке,
Чтоб где угодно ей летать могла,
А в клетке только б мучилась она.
Ребят заметив, и, боясь насмешек,
В карман засунул птичку он поспешно,
Что делать, если добрый мальчик глуп!
Но после из кармана вынул... труп.

                8

  Пусть полстраны тебе в лицо смеется!
А за спиной глумится друг твой — Вор,
Мир Божий птичке! И она спасется!
Двухглавому птенцу нужны простор
И сень защиты — лебедь-командор...
Но басню я привел тому в удобство,
Он с мальчиком моим имеет сходство:
Не чужд обоим хмель идей благих
И сообразны воплощенья их.
Чей гибкий ум лишен холодной догмы,
Тот понял имя нового лица;
Зато покорный ей, быть может, вздрогнет!
Глубь ада исчерпали мы до дна!
Зовут это исчадье — сатана...
Да, это он! Он! Мнит неисправимо
В автопортрете образ херувима
И, паразит, «редакторский отбор»
Велит прервать веселый разговор!

                9

Прервем... не жаль... да нам неинтересно!
Вступление и так я затянул,
Давно пора начать поэмы действо...
Но легкое томленье, странный гул
Выказывают: что-то не ругнул...
Ба?! С юмором бы мне не промахнуться!
Он пошлостью рискует улыбнуться,
А к ней стихи особенно чутки,
Легко взрастут махровые цветки.
Хотя не превыкать в век пресловутый,
Его мерцанье голубых огней
Все чаще оставляет без приюта,
Все реже льет в сердца русских людей,
Исконный, облепиховый елей.
Везде успела пошлость основаться,
Что говорить! Даже в стихи пробраться!
Поэтому вас вряд ли удивит
С кем сатана в аду сейчас грустит.

                10

Задумчиво прилег он под анчаром
И смотрит как кровоточащий сук
Тлетворным наполняет чащу ядом
И пусть не видно никого вокруг,
Он не один под деревом — сам-друг.
С ним рядом тот, которого Овидий
Пегасом рек, он лишь поэтам виден.
Как сатане вдруг покорился конь?
Как монстру удалось смирить огонь?!
Не понимаю, но уверен пошлость,
То версия скорее в бровь, не в глаз
И, больше чем уверен, не оплошность,
Не очень-то похож ад на Парнас...
— Да просто растерялся ваш Пегас!
Запутался, замешкался и нате!
— Шумахер бы замешкался на старте...
— «Подите прочь! Оставьте мою блажь!
Она мой штрих, феномена пассаж...»



  ЧАСТЬ ВТОРАЯ   

                1

Соцветье вкусов, запахов игристых,
Плененное прозрачною тюрьмой,
Освобождается струей лучистой,
Взволнованной и радостной струей
В избытке чувств счастливой и хмельной.
В томленье долгом набирая вкус свой,
Вино — плод терпеливого искусства;
И в пьянстве не повинено вино —
Культура человечества оно.
Вот пьем мы то ли сатане в награду,
Чтоб подтвердить «теория суха»,
Не солнечного Аполлона ради,
Но лунного веселья Вакха для,
А если без богов, то почем зря.
Как водится спасают положенье
Из общих плевел зерна исключенья;
Их мало, но без них нектар богов
Подобен стал бы... пойлу для скотов.

                2

Что ж, пробуем достичь метаморфозой
Торжественно-критической черты.
Внимание! Корабль «пьяниц» прозы
Сажу на риф запальчивой строфы,
Лишь для немногих гавань красоты!
 — Как фигурально! Скрытно, тайно даже,
Никто не упрекнет в подхалимаже.
 — Когда бы не было в поэмах блох,
То критик с голоду давно бы сдох.
Быть может, это выглядит наивно
(Я не о критиках на этот раз),
Но путь нам предстоит нелегкий, длинный
И требуется прочности запас
(Не о себе толкую я, о вас).
Короче, мне хотелось комплиментом
Не ваших заслужить аплодисментов,
Но извинить за выходку мою,
За действие поэмы не в раю.

                3

...Вы помните, что сатана поэтом
Оставлен был? Уж яду принял он!
И захмелев порядочно при этом,
Сидит сердитый, чем-то раздражен...
Ах, рифма не дается к слову звон?
«Спокойно — найдена! А здесь хромает,
Проклятие! Стопы ей не хватает...
Упорна ты — упрямей меня нет!
Поэзия хитра... но мудр поэт!»
    В ночной тиши я был разбужен
    Безмолвьем славы. Слышу звон.
    Мир спал, но сон раскинув уши,
    Внимал беззвучный перезвон.
    К окошку подкрадусь поближе
    И, волком глядя на луну,
    Пока все спят. Никто не слышит.
    Я свои песни пропою.
    Подслушает лишь бес лукавый,
    Мне понимающе подмигнет
    И, пяткою босой сверкая,
    Бесшумно в ваши души впрыгнет!
«Ну каково! Я выше всех! Я гений!
Зачем цветы искусства мне сжигать!
Хочу чтобы мадонна Рафаэля
Сама младенцев втоптывала в грязь —
Вот истинная, подлинная власть!
Себе присвою бога полномочья,
Сожжет весь мир мой взгляд зеленоочий,
Во рту моем бессмертья терпкий вкус,
Непобедим я как... козырный туз!»

                4

Отталкивая небо, грянул оземь
В неистовом припадке сатана!
Рвал, хохотал, рыкал, стенал, елозил,
Гадюкой извивался корень зла,
И это все невинные слова.
Покоит ад язык в угрюмой груде,
Но подбирать, вить, строить мы не будем
Ни жгучих слов стегающую плеть,
Ни образ поражающий как смерть.
К тому ж причина его мощи дикой
Не в блеске зажигательных речей,
Не в сатанинских петушиных криках,
Не в властных взорах пламенных очей
И не в пьянящем сонмище идей;
Его особая река питает,
В кровавый океан она впадает;
Измученная, жалкая река,
Но с беспощадным именем — Толпа.

                5

Пытаться ли доплыть нам до истока?
И есть ли вообще он у реки?
Берет она начало из болота,
В котором неповинны родники —
Живой воды святые ручейки.
Нужда и голод — вот первопричина!
Для сытых примитивная личина.
Для тех, кто не изведал адских гроз
«Кто виноват?» излюбленный вопрос.
 Покой или движенье суть инертны,
Инертен миг, тем более века;
Ад хмур к усопшим, потому начертан
Здесь лозунг, он с былым как... (желчь плевка
Губительна для сердца старика);
«Все перемены в десять дней!» — гласил он.
Со льда в огонь не от отца да к сыну,
А жаль, завет Поэта не коряв:
Привычка, господа, —  душа держав!*

                6

Тем временем... Пока толок я в ступе
И маслицо дитя мое ждало,
Друг сатаны, сомнений жрец а вкупе —
Хват демон вспрянул и молве назло
Сомненьем не охвачен... Нет! Взяло!
Схватил он бойко что мудрец добился,
Схватил и слопал, и опохмелился:
 — Обыденности нам привычный круг
Враг красоты, уродству лучший друг.
 — А ну-ка разъясни мне в темпе presto
Ты новой революции не рад?
 — На кладбище, мой маршал, нету места,
Накладен праздник «Тех кто виноват»,
Их похорон обыденный обряд
(Наверное, поклонник лаконизма
Назвал бы развитым идиотизмом
Этих друзей текущий диалог;
С ним в том не согласиться я б не смог).

                7

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

                11

Упорно я трудился над строфою
Хотелось мне, чтобы зажглась звезда
Над самой неприкаянной страною,
Увы, итоги моего труда
Вам не узнать, читатель, никогда.
Не засиять вертепу куполами,
Поэтому сменил без колебаний
Красивый, бодрый, но фальшивый свист
На сон младенца — чистый белый лист.
Язык наш русский хоть великодушный,
А против его правды не споешь.
Душе и мыслям, как дитя, послушный;
Он станет тотчас, если им солжешь ложь,
Смешон или противен: «Брось, не трожь!»
Хоть смех лекарство — лечит он народы,
Горжусь иным: смеялись не до рвоты
Над тем, что Человек земли родной
Пятиконечной был распят звездой!

                12

 Утешить нечем, господа и дамы,
В аду, где правит князь мира сего,
Греть руки на костре чужих страданий
Естественно, привычно и легко;
Князь не послушал друга своего.
«По распорядку!» — сатаны ответ был,
И возмутилось полыхнуло небо!
Лишь на мгновенье, чтоб потом опять
Той равнодушной бездною зиять.
В восторге князь — сработал ада молот —
У смерти безотказная рука!
Князь весел, взор его ничто не тронет,
Он здесь хозяин, власть его крепка...
А жизнь ничтожных стоит пустяка!
Внезапно князя обдало тоскою,
Почудилось вдруг черному герою:
Будто в свинцовой мгле далеких туч
Блеснул возмездия незримый луч.

                13

Знамение? Иль просто атмосферный,
Лишь небо облегчающий разряд;
Симптом ли это перегрузки нервной,
Иль НЛО в рай ткнулось невпопад:
Ложь одинока, — Истина — сам-пят
(Поэт бы мог подернуть тиной мертвой
И обойтись без Правды Распростертой,
Когда бы гнусный, пошлый маскарад
Людей б не мучил, не скрывал бы ад).
Догадка то тонула, то всплывала,
Но для прозренья не было причин;
Догадка подсознанье штурмовала
И, поглощенная в итоге им,
Осталась тайной сумрачных глубин.
Придется, одарив зло крепью духа,
И мне добро оставить лопоухим,
Плод горек мой!.. «Не райских яблонь лес» —
Съязвил в ветвях с ведром ранеток... бес.

                14

 ...Народ ждал чудо и оно явилось!
Когда по сцене сатана ступал,
В единый ритм народа сердце билось
И этот пульс шаг князя задавал!
И долго б гром приветствий не смолкал, —
Небрежной он оборван был рукою,
Стал терпеливой мертвой тишиною;
Нетерпеливой пауза была:
«Лирическое!» — взвизгнул сатана.

Хотел бы я все стены мира    Но твой ответ предвижу,
Своей башкою развалить       Спокоен он и не суров:
И, чтобы крепостью такою     «Ничто здесь дивного не вижу,
Весь мир навеки удивить;      На свете мало ль дураков»

Стих за стихом тянулись вереницей,
Как трупы покидающие морг.
Пешком пошли — не дали крылья птицам...
Но что это? «Взлетим! И в нас есть толк!»
Надеждой взволновалась немощь строк!
Бунтарь?! Конечно! Ножки тот натужил
И... завалился набок неуклюже
Под хохот, гвалт, овацию толпы,
Брависсимо искусству сатаны.

                15

  Кует успех труда тяжелый молот,
А жнет луны ущербной скромный серп;
Последнее дает поэту повод
Поэмой шустрой возместить ущерб,
А то и вовсе минуть древний герб.
  Светозарит огнем великим солнце,
Ему втор`ит свой робкий свет оконце,
Когда-то вдохновленное мечтой —
Стать самою к нам близкою звездой.
Луна крупнее мелких звезд созвездья,
Но вор она и герострат-пиит.
От зависти снедаемая местью,
Крадя свет ночью, днем его затмит;
И князь уже луною полной мчит!
(Прости мне, многословная держава,
Пишу излишне кратко и коряво.
Я б песней затянул бы свой рассказ,
Но время поторапливает нас).

                16

И так же не приемлет проволочку
Рецензии нетерпеливой зуд:
«Князь наклонил устойчивую бочку
И лужицу впитал бумаги пуд», —
Таким предвосхитил я скорый суд.

             ПЫРЕЙ
(Поэма о пользе зла и вреде удобрений)

                Разжеванное — проглоти!
                Ф. Нитше
    ВСТУПЛЕНИЕ В САДУ

Скажи мне, что же ты
Ни разу не напишешь про цветы?

Как называть себя поэтом,
Не написав про прелесть эту?

Вгляни же как прекрасен сад,
Вдохни его пьянящий аромат!

Вдохнул... Потяжка изумляет.
В чем дело? — Становлюсь добрей!
Грудь тихим счастьем наполняет,
Вдруг чуткий нос мой замечает
Щекотку собственных ноздрей!
Иной процесс в них назревает...
  Процессом далее влекомый,
Жду судорог экцесс знакомый
И будоражусь все сильней!
Уже объят я негой томной,
Уж тороплю я миг нескромный,
Уже зову: Быстрей, быстрей!
Приди скорей, неуловимый!
Никем еще непостижимый,
Безумно сладкий миг!
Вот он все ближе, ближе, ближе...
Да-да...  да-да... пишу стихи...
Сейчас, сейчас... ага  .!. АПЧХИ!

М-да... Что-то в этом есть маленько,
Штаны вот спали на коленки...

А мысль вступленья в том, что не тупик —
Поспешно скомканный поэта черновик.

            1
 Пускаясь в эпохальное сказанье,
Снесите запах изначальных дней,
Уже растет единственный Пырей
Средь душного цветов благоуханья.
 Краса и гордость радужных полей,
Он вдруг привлек прожорливые взоры
Искательно-задумчивой коровы
И, с удовольствием, был скушен ей.
 Поступок зол! Прибережем укоры:
Блаженствует в желудке наш герой,
Мурлычит даже песенки порой,
Пристойным оценив комфорт утробы.
 А на рассвете узник молодой,
Благодаря коровьему старанью,
И не забыв сказать ей «до свиданье»,
Распространился плюшкою большой.

           2
 Я продолжаю резвое сказанье,
И хоть поэма занялась едва,
Пыреев зеленело уже два
Средь буйного цветов благоуханья!
 Краса и гордость — вкусная еда;
Не вдруг влекла прожорливые взоры...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


       3 000 000 000 0108
 К победному концу пришло сказанье!
Когда взошел в полях планеты сей
Трехтрилионно сто восьмой Пырей,
То от цветов остались вспоминанья.

 Игрушек много, требуйте — подарят:
Три черта вас охотно отоварят.
Так, Фрейду дали фаллос, Ницше — в глаз,
Прибавочною стоимость взял Маркс.
С поэтом все ж поступим деликатно,
Его ранит и дружеский совет.
Он твердо убежден в своем таланте,
Он верит свято в неразумый бред. —
Похож в том на влюбленного поэт.
Так, если чувства наши невзаимны,
Надеемся-таки, что мы любимы, —
Нам очень жаль мечту разубедить,
Порвать иллюзий тоненькую нить.

                17

Известно: боль свою постигнуть трудно —
Признать расплату в ней и цену грош;
К чужой лишь доброта бывает мудрой;
А злобою колотит руки дрожь,
И смертью в них блеснет целебный нож.
Нет, мир не справедлив к талантам средним,
В чьем творчестве пропащем малость бредня;
Ведь как, на малой брея высоте,
Не заподозрить небо в пустоте:
Страх, липкий пот и мысль, что ты Антихрист —
Вот гонорар за труд, тщету и боль,
За веру, что твою скупую искру
Не дьявол осенил, но ужас твой
Пред совестью, пред Богом, пред судьбой!
Но только Бог мог дать два эти средства:
Холодный ум и жаркий пламень сердца;
И лишь Любовь сумеет их в одно
Еднить с той Божьей искрою стило!

                18

Что без любви плод безотчетной пены!
Не дай мне Бог! пробить слепую течь
Тьме низких истин... Гляньте! Ропщет демон,
Что, им посмев однажды пренебречь,
Я вновь презрел вниманьем его речь.
Ругайся! Что ж. Ногами злобно топай;
А ты лети, мой ямбик пятистопный!
Рожден ты вспыхнуть и сойти на нет,
Даря надежды падающий свет.
А может так? Кинжал мой неугоден:
До крови исцарапал им скрижаль.
И лучше мне расстаться с преисподней,
Покинуть вовсе тягостную даль?
Но пальцы вниз! — Обрящет жертву сталь!
Не поступлюсь ни пылким вдохновеньем,
Ни острия скандальным заточеньем
И предложу вам следущую часть
(А страх нагнал — ребячью тешил страсть).



  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ


                1

Не верь, мой друг, в химер ассоциаций.
Твои «открытья чудные» — мираж.
Имеет глупость множество градаций,
Мистификатор — высший пилотаж!
В себе не поощряй такую блажь.
Верь во Христа. В Него нельзя не верить.
И ты спасешь мир... от своих истерик.
Другие нам спасенья не нужны,
Пока Он с нами — вечно живы мы!
Путь к Истине мучителен и долог.
Ведь что такое Истина? Она
Немеркнущего солнышка осколок;
Но беспардонна, странна и мрачна
Обманчивой сенсации луна.
Даже в любви есть импульс разрушенья!
Вдвойне опасный простотой решенья.
Доверчив и внушаем человек, —
Мгновенью готов верить целый век.

                2

Причудлива жевачка мыслей грешных,
Но Библия единственна, как Жизнь!
Чуди, мой ямбик, в царстве тьмы кромешной;
А то, что твоя прихоть падать вниз —
У первой скрипки дьявольский каприс!
 Падение не взлет, мы уж под солнцем,
Тускнеющем зелено точно бронза.
Здесь критик, время не теряя зря,
Вновьмодной речью донимал царя.
 — ...Тут как назло жандарм: «Постой-ка, милый!
Где взял этот подсвечник золотой?
Припоминаю я, где раньше видел!»
Повел его к священнику домой,
Пошел Вольжан с понурой головой.
«Задаст Святой Отец... Так мне и надо!..
И каторга опять. Будь ты не ладна!
Мне вышел боком доброты приют...
А знал ведь он: надкушенный я фрукт!»

                3

Вор рассердился на Отца Святого,
А он при встрече: «Экий вы народ!
Велел же взять и сердце золотое...»
Вот чей? Жандарма иль наоборот,
Но чей-то шире был разинут рот!
 — Короче можешь, ангел противленья?
Какое (чтоб я лопнул!) отношенье
К поэзии имеет... — Сей рассказ?
Его мне пояснить немедля? — Да-с!
 — Мой командир! Когда бы громогласно
Отец Святой Вольжана отсчитал
Пусть горячо, пусть пламенно, пусть страстно,
Пусть колоколом глас его звучал,
Он все равно бы... — Что ж ты замолчал?
Взгляд демона князь проследил с испугом
и сделалось с ним то же, что и с другом,
А именно — синдром этой строфы
(Открыли оба и широко рты).

                4

Читатель ждет и, может быть, боится —
Я  выбором героев слишком строг.
Не бойтесь! Как заря шла дьяволица!
Да, да! Шла, как сияющий восток,
Походкою упругой свежих ног.
Разрызгивая счастье, ее тело
Движеньем каждым, словно песню пело:
     Посмотри-ка на меня!
     Погляди какая я!
     Видишь как я хороша!
     Не заходится ль душа!
Она животворила красотой,
Казалось, умывала все росой.
Ей восхищаться я не смею боле,
Вернемся к тем, кто смотрит деве в след.
Не хочется? Должна быть сила воли!
 — «Движения восторг немой!»,  — «Балет!» —
Воскликнул критик, подтвердил поэт.
 Уж коль коснулся чувственных фантазий,
Жизнь дарит рай за них, иль ими дразнит;
Иль вкусишь райским вожделенный плод,
Иль ревности свирепой примешь гнет!

                5

Крылатый конь не жеребец каурый
И мерин в облаках — кошмарный сон.
Не свист кнута, но пенье стрел амура
Пегаса вдохновит на Геликон;
Свою ж боль презирает гордый конь!
А суть той яркой девичьей победы
Мятежное яйцо царевны Леды;
Высиживать его так скушно мне,
Но рано и Троянской быть войне.
Блеск золотой у медной середины...
Но даже раскалив медь до бела!..
Даже любя! князь не растопит льдины,
Что между им и ею пролегла,
Все не дерзал он сблизить берега.
Мучение влюбленных продолжалось...
И вот, когда уж мне сомненье вкралось, —
Не лучше ль им остаться при своих?
Стремление и случай сводят их.

                6

Да! Тот, кого благославил антихрист,
Кто сворой бесов травит чудный рай,
Кто жизнь саму когда-нибудь настигнет,
Явив ей полчище бесовских стай,
Кто низведет мир Божий в гиблый край;
Сегодня тот мучительно был бледен,
Впервые он за все тысячилетья
Незыблемый попрал в аду закон, —
В любви глубокой объяснился он.
А дале хоть и ад черт мало новых:
Гуляли взявшись за руки они.
Все так же им с упорностью влюбленных
Хотелось в окружающем найти
Чудесный отблеск их простой любви.
Но ненависти край, но мир убожий
Любовь отобразить, увы, не может!
Однако ж, зеленее, чем всегда,
Им показалась тусклая звезда.

                7

Уже дороги новой и мятежной
Искала неосознанная грусть,
В ней зов судьбы. Так ищет Неизбежность,
Сдавив тоскою человечью грудь,
Свой девственный, но самый верный путь!
Уже и муза князя умолкала,
Иной шедевр она живописала:
Венец искусства, творчества предел,
Инстанции конечной дивный перл.
И осенен был князь догадкой смутной...
Или Фетиш призвал к себе жреца?.. —
Дух не поддался слабости минутной,
Любовь отверзнула глаза слепца
И пал он ниц пред кистию Творца.
Всевышнего! длань эту кисть сжимала,
Создал Господь! прелестную Диялу,
Бог! подарил любимую ему
За все грехи, жестокость и вину.

                8

Свет молнии прозренья вестник грома,
Но небо тишиной отозвалось.
Бесстрастной твердью реял боговорон.
Антихрист знал, что поразя насквозь,
В сердце застрял и соржавеет... гвоздь.
Что ненависть придет любви на смену,
Что всуе посягнул князь на измену:
Вину не искупить ему, не снять,
Как и не смыть проклятия печать.
И, что глупец вступил на путь ужасный,
Чтобы в последний, смертоносный миг
Воззвать о помощи, воззвать напрасно,
Поскольку бог, создав и прокляв их,
Отринул навсегда от рук своих.
И князь услышал речь глухонемую, —
Желал он вразумить страну родную, —
И, словно, подтверждая, путь открыт,
Безмолствовал ему седой аид.

                9

Все прояснится в дней грядущих сонме,
Цвет нынешнего дня мы в нем узрим
Таким, как есть, ведь будет день преломлен
Той самою великою из призм
С названием прекрасно-кратким — Жизнь!
Звездой Жизнь вознесет на Путь Свой Млечный
Твой каждый шаг к Ней сделанный навстречу,
И вычеркнет из памяти своей
Сумятицу однообразных дней.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
Но если сбросил прежних дней оковы,
Ты помни об одном в бою суровом:
Нельзя, чтоб пала черных крыльев тень
На беззащитный, ласковый твой день.

                10

Мы поздние пророки безмятежья;
Как вот с родными мы, почти всегда,
Беспечно расстаемся и небрежно,
А может оказаться навсегда.
И уж потом, когда придет беда,
Нам врежется последний день в сознанье
Минуты роковой воспоминаньем:
Они ж прощались провожая нас,
Ведь грусть лучилась из любимых глаз.
Беда и слезы, боль, кровопролитье —
Ненужные, они придут врасплох.
Смакует лжепророк лапшу наитий,
Грехам людским в смятенье внемлет Бог,
Предвидя в них грядущих войн всполох...
В них дело, а не в том, что с Богом дружный,
Потом и ко всему неравнодушный,
Предчувствиями после не томясь,
Писал стихи внимая музе князь.

                11

Он вспомнил незадолго до концерта,
Что время воплотить какой-то пыл,
Но медлил все. Собравшись наконец-то,
Над рифмами особо не тужил,
День муз не дале завтра, князь спешил.
Зато стихам... О! Им было привольно,
В них свет лился, они были довольны!
Галдели, обсуждая меж собой,
Чей трепетнее лучик золотой?
А обсудив, все заблестели важно
И радугой переливалась в них
Бесспорная значимость строчки каждой...
Как вдруг раздался дикий вопль: «Прорыв!»
(Похоже, толка «искрометный взрыв»!)
Наверно, князь, перечитав творенья,
Издал, итожа, возглас изумленья;
Еще верней, прочтя, поэт исторг
Победы впечатляющей восторг.

                12

Пусть пусть ликует, краток миг угарный,
Мгновенье он, лишь долговечен след.
След радости былой суть ей полярный:
Теперь в любом стихе, что будет спет,
Быть искорка должна и прежний свет
И до сих пор! не знать творцу покоя.
Пусть пусть ликует пламя молодое.
Стемнеет... И под сению ночи
Огонь уснет в лазурный дым мечты.
...Воздушный замок облаком ленивым
Вздымался пышно в сумраке ночном,
Дом солнечный и бесконечно милый
Затем, что ярким и родным пятном
Клубилась тучка золотая в нем.
Она одна любовь и вдохновенье,
Она сама Божественное пенье.
И вот она уж рядом! вместе с ним!
В лазурном сне под небом голубым.

                13

А встретив снова солнце яви черной,
В лучах дневных уже как изумруд
Сверкала хрусталем запечатленна
Мечта — ума и сердца милый труд,
Рожденья цели праздничный салют.
И праздничные, но другие блики
Играли над толпою многоликой,
Мерцающий отбрасывая пляс,
Тому, кто был их вождь, поэт и князь.
И сей толпе готовя откровенье,
Исполненный бесстрашием любви
Поэт восстал и...  отступил в сомненье:
«Что правда им? Ее ли ждут они,
Об ней ли пляшут алчные огни,
Поколебать ли мне веков твердыни?
Что движет мной, любовь? Или гордыня?» —
Рос в горле князя тошнотворный ком,
Будто ухмылка зрела над стихом.

                14

Стартующая песнь ракетой взмыла! —
Зажмурился испуганно народ...
Вторая ликовала и парила! —
Рождал недоумение полет...
Последней озарился небосвод!
Она молила, плакала и пела,
Она струной отчаянья звенела!
И пятился народ уже толпой
Враждебно-безучастной и немой...
Умолк поэт растерянный и грустный.
Он не чудес, он с нетерпеньем ждал
Вопросов шторм и, главно, всплеск дискуссий,
Разноречивых мнений бурный шквал,
Не славы — пониманья он искал, —
Заклинило в их душах черный коготь...
И нет Христа у них — ту кость исторгнуть —
А есть непредсказуемый, как рок,
Тьмы Белый Клин, безумный их пророк.