На сороковник

* * *

Свисая с края, трезвости касаюсь,
икаю, каюсь, в тяжкие бросаюсь,
во все суюсь и животом клянусь,
что не кончаюсь. А земля, качаясь,
уже вполне готова на союз.

Еще сто грамм житейских драм, числом -
на пару слов, условностей подлёдных -
на блиц, и к стае птиц сорокалётных
имеет смысл лысеющим челом
прибиться (коли птицы пролетали).

Где срок - за сорок, виден уголок
другой земли. Там прочие детали
пережидаешь по горизонтали -
вперед ногами, взглядом - в потолок,
под бестолковый говорок сорок
следя базар.
Там божий дар - удар
не сердца - скорлупы о сковородку.
Где свой (или глазуньи) взор - наводка,
иного мира ищущий радар
и - двух червонцев на плохую водку.

Здесь вместе с веком веки опустить
над пустотой - не выбрать лучше места.
Тут по субботам царствует сиеста,
а женщина последнее прости
на простыне выкрикивает в престо.
(читай: Предновогодье. Травести...)

Там - чудеса, там леший в волосах
русалочьих давно не ищет жара,
там дядька Беломор вонзает жало
сизобородым дымом в телеса,
Руслан котом ученым прет в кружала
и небеса не внемлют голосам.

Там все - как есть, в другой земле, где лук
первопечально моря исцеленней,
там слезы - лишь предвестники разлук,
отцы - детей, а посторонний звук
куда важней гармонии вселенной.
Там кажут сук и говорят: без рук!

Ах, уголок! Заманчиво торча
на высоту прыща моих бессонниц,
ты ближе, чем заветы ильича,
порочный круг, улыбка палача,
благая весть, плохая лесть, червонец,
палитра и поллитра сгоряча.

Гляжу за край, где даже рай - сарай,
не караван, не карнавал, а нече
потерянное в слишком человечьем,
забитое в животном до увечья,
забытое в божественном наречьи
навечно.

Громче, музыка, играй!
Бей, барабан, от края и до края!
И кроме смерти, что ни выбирай,
все несерьезно в жизни, дорогая...