Алеша Стрельцов

I

Маленький домик под кровлей из досок,
Точно скульптура из камня, в степи,
Рядом – щенок чей-то детский обносок
Тихо слюнявит, сидит на цепи.

В домике – баба в платочке бумажном
Чешет ресницы и грустно сопит,
А на коленях в цветной перетяжке
Розовый кроха сном ангельским спит.

Чей это, баба, сыночек, не твой ли?
Ты ли вскормила его от грудей?
Розовощекий, послушный, но бойкий,
Станет он рыцарем славных идей.

В горе ты, баба, своем неуклюжем
Долго проплакала, долго ждала,
Впору простившись с покойником-мужем,
Счастья святого и крест донесла!

Свежей хвоею дорогу устлали
Милому парню, защите твоей,
Злые колеса по ней заскакали,
Точно четверка послушных коней.

Был твой дружочек всех краше, всех выше,
Больно любила его ты хвалить.
Чем твое слово нежней, тем он тише
Правду учился толпе говорить

 
Был он не меньше умен, чем прекрасен,
Долго любил обо всем говорить,
Взгляд его вдумчивый был так же ясен,
Взгляд его вдумчивый трудно забыть.

Верно, ты знала, что близится лето
Вашей горячей, как солнце, любви.
Муза, заступница, милая, где ты?
Впрочем, неважно, беда позади.

Лето не кончилось, лето кипело
В ваших объятиях, в ваших мечтах,
Только ладонь твою осень согрела,
Рано остыл поцелуй на губах.

Молод был Ваня, была ты моложе,
Были вы вместе, как дети, смешны.
Ваня любил тебя, верил – ты тоже,
Было бы славно дожить до весны.

Только у смерти нет повода, знаешь,
Возраст – не мера, удача – не друг.
Ты потеряешь, тебя потеряют:
Помни, всегда все случается «вдруг».

Так и твой Ваня ушел, кто виновен?
С неба упал тот злосчастный кирпич.
Благо, не видишь ты, бедная, крови,
Падаешь мертвой лошадкой навзничь.

Утром прохожие стопкой прильнули
К вашим истерзанным ветром телам.
Скоро они с сожаленьем смекнули:
«Девка – жива, паренька – пополам!»

Двести ночей не спалось тебе вовсе,
Ясно ты помнила день тот, жена,
Странное лето и длинную осень,
Первую ночь без любви и без сна.

Помнишь, не скроешь, как день был наряден,
В желтых лучах сонный взор утопал,
Воздух был чист, от росы был прохладен,
Новый мотив в твою душу запал.

«Ваня? Где Ваня? Зачем здесь халаты? –
Стала ты в пол удивленно кричать.
Дрогнули стены знакомой палаты:
Где теперь Ваня, ответила мать.

Так, накричавшись, ты тихо спросила,
Хрипло, конечно, но мать поняла:
«Что мне здесь делать, жива, полна силы?
Лучше б я с Ваней вчера умерла».

Были в том страшном вопросе стыдливость,
Мука и праздность, движенье и лень.
Вас в этой жизни ждала справедливость.
Жизнь обманула. Будь проклят тот день!

Мама ответила дочке не сразу,
Странно скатилась на плечи слеза,
Странную мама шепнула ей фразу,
Странно закрылись в испуге глаза.

«Вани нет с нами, но так все же вышло,
Девочка, милая, нужно решать.
Трудно ребенку без папы, ты слышишь?
Да и какая ты, все-таки, мать…»

Вани нет с нами, но так все же вышло… -
Девять словечек из сердца нейдут.
Мама, что хочешь ты? Мама, он дышит!
Вани частичка он, Ванино – тут…

Правда, не тотчас явилось решенье,
Девочка позже увидела знак.
Мысль о законном своем утешеньи –
Только она натолкнула на шаг

Пылкую душу слезами омыла,
Богом клялась не сдаваться, терпеть.
Скоро слеза, прокатившись, застыла,
Вслушайся в слезы – научишься петь.

Тут поняла ты, что Ваня был честен,
Ваня тебя больше жизни любил.
Нет в этом мире приятнее песен,
Чем песни поздние ранних могил.

Что же он видел, твой друг ненаглядный,
В этих глазах, напоенных тоской?
Блеск твоих глаз или голос приятный
Был ему дорог, иль дух твой живой?

Может быть, поздно шепнула, что веришь
Этой безмолвной, но нежной любви.
Может быть, рано закрыла ты двери
В дом своей робкой девичьей души.

Вот почему ты его не забыла.
Разве такой не бывает любовь?
Кроху-младенца от мира не скрыла,
Ведь в этом крохе есть Ванина кровь.

Грозный старик из соседнего дома
Буркнул ехидно, как утка, под нос:
«Дело великое, дело весомо,
Если во чрево не ветер принес».

Больно ужалили девичье сердце
Эти холодные, злые слова.
Некуда было теперь тебе деться,
Ты убегаешь и будешь права.

Долго насмешек терпеть ты не стала –
В ночь загремел чемоданом шофер.
Раньше от города, с Ваней, устала.
Что теперь медлить? Айда  на простор!

Много мечтали вы с ним о долинах,
Реках, пещерах, дороге, избе.
Вот наконец-то, как в старых былинах,
Видеть простор довелось и тебе.

Девой былинною сразу ты стала,
В наших краях не видали такой,
Только тебе и того было мало,
Быстро наскучил пещерный покой.

Маме и братьям сказала всего лишь:
«К бабушке еду в родные края».
Но в одиночестве раз – и уколешь
Толстой иголкой за что-то себя.

Нитки с заплаткой уронишь и всхлипнешь,
Будто нахлынет тоска на тебя.
Тут же к портрету губами прилипнешь.
Кто на портрете? Не Ванька – семья!

Помни: о Ване уже ты не плачешь,
Пальцев о мертвом, прошу, не кусай.
Только себя ты зачем-то дурачишь:
«Ваня вернется. Где Ваня, там рай!»

Может, ты чувствуешь то, что другие
Век не способны найти и понять.
Эта-то вера на мысли благие
Вновь продолжает тебя вдохновлять.

Кто, кроме Вани, прижмет твою руку,
Кто будет ждать, поцелуи ловить?
Нет, ты претерпишь и боль, и разлуку:
Смерть и любовь нелегко примирить.

Что же сейчас? Скорбь и злое унынье,
Ропот на Бога и гнев на судьбу?
Нет! Все не так, ни за что не покинуть
Ей без молитвы родную избу.

Чадо под сердцем не чувствует скорби,
Только все дело не в том, что оно
С матерью слабой, что мочи есть, спорит –
Просто мать скорби не знает давно.

Так они вместе боролись с печалью.
Юную мать одолели мечты.
Так удалось ей поспорить с моралью,
Грубой моралью жестокой толпы.

Время настало на свет появиться
Чаду, сокрытому чревом от глаз.
Мать дала имя заветной частице,
Имя – не Ваня, как знаем сейчас.

Сколько в России имен, и чудесных,
Столько же судеб на мамке-Руси.
Эта – из судеб довольно известных,
Эту – забыть не смогли старики.




II

Смахнул одеяло, упал на скамью,
За ухо собаку схватил, засмеялся.
Такую, друзья мои, чудо-семью
Любой бы презреть, ей же ей, убоялся.

Алешин щенок и Алешина мать,
Крылечко из стекол, дымок из-за леса.
В углу, под оконцем, ковер и кровать,
Мохнатые лапы седых занавесок…

Блестят в отдаленьи, как глыбы, дома,
Тяжелые крыши на бревнах, как шапки.
Природа здесь строит и вяжет сама
Массивные колья в простые охапки.

Холёные руки – что масло на льду.
Здесь плоть не жалеют, а силу – не прячут!
И кто не привычен к такому труду,
Считай, что твой путь на потехи растрачен.

Но мать молодая терпеть рождена:
Дитя свое вскормит, сойдет за овражек
Ее соблазняет его глубина,
Но «мне не до смерти», сама себе скажет.

Но, может быть, правда то вера зовет
Назад от оврага, от мыслей о смерти.
Видать, не пришел этот страшный черед.
Мешает не трусость, а гордость, поверьте!

Ни бред этой жизни, ни страх нищеты
Не сводят с ума человека, как мысли,
Что клык одиночества, пасть пустоты
За двадцать столетий полмира загрызли.

Откуда ей взяться, душевной борьбе?
Печаль или радость, печаль или сила? –
Лишь этим исканиям в бабьей судьбе
Помимо страдания места хватило.

Жила и не думала, близко ли смерть,
Жила под премудрым крылом своей веры,
И не с кем ей было на солнце смотреть,
Встающее тихо по сводам пещеры.

Под этими сводами часто сидел,
Играя дощечками, мальчик Алеша.
Давно отыскал он заветный предел
Земному страданью и радости тоже.

С лет малых, с лет бойких любил монастырь,
Тенета на скалах, спокойствие ночи,
Заросший осокою дикий пустырь
И темный в расщелине неба кусочек.

А утром, проснувшись от говора птиц
В заплатах отыщет серебряный крестик
И лихо под пенье прохожих девиц
Креститься начнет и подхватывать песню.

Пещера, в которой и ночи, и дни
Молился без устали отрок о душах,
Наполнят сегодня святые огни
В священную память о чуде минувшем.

Теперь, вместо сводов и каменных плит,
Здесь сказочный строй голых стен монастырских.
И ночи, и дни в этих стенах звучит
Молитвенный голос, далекий и близкий.

Алеша, Алеша…. Судьбы твоей лик
Над холмами, холмами грустно сияет,
И голос твой ласковый скоро проник
В мятежные души таежного края.

Тобою, Алеша, гордился бы тот,
Чье имя – синоним людскому терпенью,
Чье имя  запомнил стыдливый народ
И чей образ жизни он предал забвенью.

Ты чувствуешь, чадо, кем был твой отец,
И песня восторга в тебе от начала,
Тебе б ее выплеснуть вон наконец,
Но матери бедной тебе б не печалить….

И если б поспорить со мной кто посмел,
Что муку потери прогнать невозможно,
Я вмиг оказался бы здесь не у дел,
Как кисло глядящий на мир подорожник.

Двенадцатый месяц, семнадцатый год,
В чулках темно-синих, в коричневом платье
Плетется в потемках, навстречу – народ.
«Алешу Стрельцова послушайте, братья!» -

И мать, собирая в косу прядь волос,
Отходит в сторонку, народ принимает,
А он задавать за вопросом вопрос
Не старцу, а юноше вновь начинает.

Алеша восходит на крашеный пень,
Сурово молитву в волненьи читая.
«И вот на исходе последний наш день,
И время, о братцы, как воск свечи, тает.

За веру, за имя, за добрый наш долг,
Крепитесь, целуйте кресты свои дружно,
Не сдастся во веки священный наш полк.
Молиться и верить – вот все, что нам нужно.

На тропы сомнений вставайте, друзья,
Змеиных хвостов не жалейте, давите.
Вселенная – дом наш, а люди – семья.
Учите жить правдой и сами живите!» -

Таким наставлением юный Стрельцов
Угрюмых селян провожал после речи.
И мать овдовевшую, вдовых отцов
Он вновь утешал в этот сказочный вечер.

Но если бы мать одолела себя
И в городе пошлом и диком осталась,
Жила бы, не зная и тихо губя
Младенца Алешу и робкую старость.

Алеша Стрельцов не похож был на мать,
Но все то, о чем она тихо мечтала:
И жертва, и мужество, святость и стать –
Все это в душе его мудрой читала.

Воспитанный лесом, он смел, как огонь,
Забывший, что лед – не вода и не камень.
И прочь не бежит он от стрел и погонь,
Но быстро смирнеет, как сизое пламя.

Сладка добродетель и горек порок,
Алеше Стрельцову с лет малых известно.
И он извлекал отовсюду урок,
Учился делить и наследовать честно.


III

Если бы мать одолела гордыню,
Мальчик родился бы в душных стенах,
Вряд ли он вздумал бы стены покинуть,
Впору почувствовав силу в ногах.

Город дурманит, заботы туманят
Жизнь самых нежных и пылких сердец,
Тленные мысли к себе переманят
Вскоре от Пастыря лучших овец.

Это известный закон человеков,
В тесном пространстве томящих себя,
Зорко глядящих сквозь алые веки,
Ищущих в клетке свободное «я».

Был бы Алеша простым непоседой,
Вместе с ребятами мяч бы гонял.
Юность промчалась бы, старость бы – следом,
Праздность покрыл бы невзрачный финал.

Вот он – Алеша и вот они – дети,
Городом пыльным придуманы вновь.
Редко средь них одиноких мы встретим –
Пыль городская смешала их кровь.

Нынче семнадцать ему приключилось.
Мать в это время готова была
С сыном любимым навеки проститься –
В Божьей болезни, крестясь, померла.

Плакал над гробом любимый Алеша,
Скверная участь постигла его.
В жизнь отошел тот, кто был всех дороже,
В вечную жизнь, но, увы, без него.

Смерть не тревожит души христианина.
Самый суровый на свете упрек –
Это упрек в леденящей гордыне,
С детсва которую сильный берег.

Смерть научает любви и смиренью,
Что, как мы знаем, возможно чрез боль.
Так и Алеша делился терпеньем
С теми, кто рядом играл ту же роль.

Как бы ни жаль ему было, что Небо
Руку протягивать любит не всем,
Мальчик Алеша в отчаяньи не был,
Был он зато, словно памятник, нем.

Грустные мысли за душу цеплялись,
Грязные когти вонзались в кулак,
Веру из сердца изгладить пытались,
Брали насилу, но… «как бы не так!»

Скорбь и уныние – разные вещи:
Скорбь нас смиряет, уныние – нет.
Жало уныния сладостью блещет.
Сладость лукава, как лампочный свет.

Тот, кто отпущен, опустит и руки.
Ярость на Бога – удел слабаков,
Вот почему у унылого муки –
Муки не муки, а тяжесть оков.

Что же, плетите оковы для жизни –
Вам их никто, кроме вас, не плетет.
Вместо отважных героев отчизны
Узников воли к нам время ведет.

Впрочем, вернемся к родному Алеше,
Молча глядевшему в каменный гроб.
Гроб был так прочно и твердо уложен
В серый, зернистый, громадный сугроб.

В этот сугроб милый гроб вместе с прахом
Быстро забрал и мечты давних лет.
Эти мечты мать Алеши со страхом
В белом платочке несла, как обет.

В этом платочке – семнадцать лет боли,
Чудом оставшейся в сердце любви,
Странные речи несыгранной роли,
Слезы и холод могильной тоски.

Только нам с вами, пожалуй, не нужно
Помнить о муках несчастной вдовы.
Кто служит горю, тот дьяволу служит –
Нам бы за это сносить головы!

Крохотный замок – вот все, что мы скажем
Здесь об ушедшей из жизни вдове.
Синей зарницей на смерть ее ляжет
Встреча с Ванюшей на той стороне…

Замок надежды построен на месте,
Где мать Алеши прекрасная спит.
Все же, друзья мои, сон тот чудесен:
Сердце уснувшего впредь не болит.

В этих трех судьбах семейное счастье
С болью семейной, и крест их един.
Дружно скорбят, точно гвозди в запястьях:
Мать об отце, а о матери – сын.


IV

Он хорош был собой и не в меру умен,
На отца походил, мы заметим.
Так же мысли искал, так же спорил, как он,
Самый яростный спорщик на свете.

Схоронив свою мать и отважившись вдруг
Поглядеть на родительский город,
Наш Алеша узнал материнских подруг
И открыл новый мир очень скоро.

И он понял, зачем его мать столько лет
Укрывала его от земного,
И на главный вопрос долгожданный ответ
Оказался, что странно, не новым.

По замерзшей земле на оттаявший луг
Умиленная лошадь шагает.
А Алеша Стрельцов стал рассеянным вдруг:
Все, что ново, его не пугает.

Вот и город шумит, и скрипит под ногой
Замечательный пол из пластмассы.
Лет семнадцать назад был твой папа изгой
В этом царстве придуманной расы.

Что ты скажешь, сынок, оказавшись в раю
Полумертвых слепцов-сладкоежек?
Эй, скорей отыщи в этих джунглях змею,
Где же, дьявол, ты прячешься, где же?

Притаившись в углу, замечает он цель
И бежит, вместо цели, к обрыву,
Но обрыв зарастет, и появится щель
Вслед за первым отважным порывом.

Современность глупа, и как хочешь ты жить,
Вразумляя бесстыжие уши?
Чтобы подлости нашей конец положить,
Небывалый напор тебе нужен.

Позабывши певца, в звуках плясок ночных
Заблудилась хвалебная песня.
Ты запутался, мир, твои путы прочны,
Их покрыла зловонная плесень.

Никуда не спешил, ты навеки простил
Сатану и его подмастерьев.
Расскажи не тая, чем тебя он прельстил,
На коленях пред пастырской дверью.

Двадцать первый закон, всех законов мудрей –
Виноватых не ищут средь сильных.
Вековую печать чем сильней, тем видней,
Мы вбивали ногами в будильник.

Запевала хандра, пока спал хоровод,
Все мы были на люльки похожи.
Как садовник с метлой, в этот наш огород
Заглянул одинокий Алеша.

«Ты, приятель, устал, посиди, закуси,
Расскажи, чья ты кровь и надежда» -
Чей-то голос гремел из далекой Руси,
Но родной и живой, как и прежде.

И на пестрой земле возникает портрет
Обессиленной влагой дороги –
Это мальчик Алеша свой вспомнила обет
Перед матерью бедной и Богом.

«Что ж, пора в дальний путь», - говорил паренек,
Ну а голос вопросом ответил:
«Для чего тебе, малый, здоровый мешок,
А зачем тебе нож, зачем плети?» -

«Для того, милый друг, чтобы наши грехи
Мне срезать по дороге и ловко
Собирать их скорее вот в эти мехи,
Положившись на ум и сноровку.

Загляни-ка ты в нас, посмотри, все ли так,
Как должно быть, по Божьим законам?
Бог-то знает все в нас, знает каждый пустяк
И что вера живет не в поклонах…

А ты, дяденька, стар и совсем не похож
На того, кто живет против воли.
Так должно быть, старик, хоть и счастлив ты все ж
Должен знать вкус горчицы и соли.

Воротись-ка домой, обними-ка детей,
Им ты должен не смертью, а жизнью.
Их не только люби, но и знай, что честней
Ты не станешь, щадя их капризы.

Порицай, где силен, где ты слаб, поклонись
До земли облакам и воскликни,
Чтобы силы на мир, на любовь и на жизнь
В твоем теле и сердце возникли.

Никогда не жалей…. Бог не любит скупых
На добро, на тепло и на жалость.
Полюби бедняка. Все живое – от них,
Но не им наше счастье досталось.

На последних словах он мешок обронил,
И – о горе! – рассыпались всюду
Эгоизм, честолюбие – те, что носил
Трижды проклятый нами Иуда.

«И пока с вами я здесь беседую, их,
Этих новых грехов между нами
Не увидеть, не счесть, Бог не знает таких!
Но творим их своими руками…

На меня не гляди, я не молод душой,
Хотя телом я крепок, пожалуй…
О себе попекись, будет толк небольшой,
Хоть о нем ты печешься немало.

Помни: нужно с умом коротать эту жизнь,
Но, увы, ты еще несерьезен.
Если топчет она, не борись, а смирись,
Что Господь в своей ярости грозен.



V

Крыши поверженных мной городов
Молят пощады под грузом бесчестья.
Вот и твой город, сознайся, готов
Чарам манящим отдаться на месте.

Я в вашем мире пришелец и враг,
Но почему-то никто мне не скажет
Прямо, в глаза: «Ненавижу твой мрак!»
Только дары мои выпросит каждый.

Ты – исключенье, и вот – я с тобой,
Коль не для смеха меня пригласил ты.
Хочет увидеть меня не любой,
Значит, ты впрямь и бесстрашный, и сильный.

Только поверить мне трудно, пойми,
Много я видел и много вкушал я.
Сколько ты волка собой ни корми,
Волк твой не станет послушным и жалким.

Зло есть могущество, зло – это власть.
Так же и я в вашем Боге не чуял
Брата, отца ли. И выбрал я страсть,
Сам себя выгнал, ничем не рискуя.

Знаешь, с тех пор довелось мне жалеть
Только о том, что на свет появился,
И ни о чем не печалился впредь.
Рад я, что вовремя смог обозлиться.

Рад я тебе и тому, что ты рад
Жизнь мою выслушать, кем бы я ни был.
Что я такое иль кто, на твой взгляд?
Добр будь, ответь, и скажу я спасибо».

Губы Стрельцова разжались на миг,
Только ответить Стрельцов не решался:
Знал наперед все трухлявый старик,
Тот, что ехидно теперь улыбался.

«Видишь ли, дело в чем: я слишком стар,
Вряд ли меня убедить вам придется.
Помнишь, как мной вдохновленный Икар
Взмыл, возгордившись, до самого Солнца?» -

Речь продолжал свою дьявол, скрипя
Острыми, как ножевища, зубами, -
«Видел мудрей я, получше тебя,
Больно привык я их сталкивать лбами

Только тебя я, как знать, пощажу,
Не для тебя эта мудрость людская,
Да и приятель ты мне, я скажу, -
Слишком податлив и мягок, я знаю.

Это мне льстит или, может, я глуп.
Ты – человек, и могу ли я верить
В то, что тебе одному я так люб,
Что ты решился мой норов измерить?»

«Нет, подожди, - отвечал наш Стрельцов, -
Видно, ты что-то уже перепутал.
Мало ль на свете таких молодцов,
Кто б в это верил так свято и люто?»

«Право, во что же?» - спросил сатана.
Слов у Алеши достаточно было,
Чтобы и хитрость, и ложь, и вина
Вражьи скорее к поверхности всплыли.

«Знаешь ты пуще всех, только зачем
Подлость и гнусность в вопросах скрываешь?
Даже тебе не уйти от проблем,
Даже тебе, это тоже ты знаешь.

Слушай тогда же, пусть я повторюсь,
Пусть то же самое век повторяю:
Когда торжествую, когда я молюсь
И просто о Боге и зле размышляю.

Там все один, все один  персонаж,
Богатый на слово, но нищий на чувства.
Всюду он ловок, как сон, как мираж.
Неуловимость – вот это искусство!

У человека дорога одна:
Тех, кто принес тебе личное горе,
Тотчас прощать навсегда и до дна,
С радостью пасть за обидчика в споре.

Только тому, кто обиду нанес
Ближним твоим или просто собратьям,
Ты никогда не прощай этих слез,
Шли ему лучше, друг милый, проклятья!

Так и тебе ни за что не прощу
Ран тех, которыми ты покрываешь
Души невинных, и, знай, отомщу
Так, как ты меньше всего ожидаешь».

«Что до последнего, я промолчу,
Ведь меня больше тревожит иное,
Так все ли это? И знать я хочу,
Где я для смертных и что я такое?!!»

Юный Алеша свой взгляд уронил,
Взгляд собеседника следом помчался.
«Раз не сдавался, хватить должно ил,
Дьявол почует, что ты испугался».

«Я есть повсюду, Алеша, ты прав,
Я был и буду, увы или к счастью.
Помни, что всякую радость познав,
Будешь ко мне ты навеки причастен.

Ибо я есть, ибо знал твою мать,
Знал я отца, и я был между ними.
Что же теперь ты себе будешь лгать,
Что ты не мой сын и что ты – с другими?

Все из порока вы вышли, друзья,
Все вы одной, как, по-вашему, крови.
И, пусть и знаешь, что рядом есть я,
Это спасенья тебе не готовит…

Ночь коротка, но короток и день –
Солнце по крышам карабкалось в небо,
Новые мысли искали мишень.
Утро – трудом, ну а труд красен хлебом.

Видно, того пожелал сам Господь –
В споре ночном слов Алеша не выбрал,
Хотя и знал: имя дьяволу – плоть.
Тот, не дождавшись, оставил «спасибо».

Знает то всякий ревнивый жених:
Солнце торопит того, кто в заботах.
Ну и Алеша был также весь в них –
То о болеющих, то о сиротах.

Но, повторимся, где город, там грех,
Там не бывать чистоте и порядку.
Кто всех наглей, тот имеет успех,
Вот почему там Алеше несладко.

В руки крадется незримый соблазн
Словом блеснуть перед другом, к примеру.
Трудно укрыться добру от злых глаз,
Трудно взрастить из собаки химеру.

Ноша студента не так уж легка:
В знании - сила, но в знании – горе.
Юноша-гений глупца-старика
Мог ли когда-то у нас переспорить?

Но у Алеши другая беда:
Знает он, мудрый, что знание – пища
Всех преступлений, ошибок. О да!
Мудрый открытий ненужных не ищет!

Что остается Алеше – уйти?
Нет, на него это вряд ли похоже.
Станет телегу чинить по пути –
Вот он какой, этот дивный Алеша.

Враг человечески будет ли сыт?
Разве он жажду водой утоляет?
Нет, и теперь он в раздумьях, не спит,
Новый соблазн нам с тобой сочиняет…


VI

Мы ждем конца и все стремимся
Бег дней и лет остановить,
Но поспешить мы так боимся,
А нам не время временить.

Уж радость дней за горизонтом,
И память их не возвратит,
И только в звоне телефонном
Беспечность милая звучит.

Близко ли время, скажут войны,
Сегодня в мире их не счесть…
Близко…. А, значит, мы спокойны
За наш покой – за нашу честь…

Ничем не смыть чужих пороков,
Когда друг другу мы враги,
Когда друг другу мы дорогу
Перекрываем от тоски.

Цела мишень, цела свобода,
Привстань и в небо взгляд впери.
Не время ты, дурак, расходуй,
А силы юные твои!

Алеше некогда учиться
И человеческим вещам.
Он даже спутницу-девицу
Не стал искать ни тут, ни там.

Одна тревога полонила
Все силы праведной уши.
Пошли бы в дело эти силы,
Да слишком руки хороши.

Им не творить дела мирские,
Они сгодятся там, где нет
Любви простой, любви к России,
Везде и всюду льющей свет.


Однажды шел Алеша, следом
За ним нетрезвая толпа
Над кем-то празднует победу,
Глуха, жестока и слепа.

Алеша часто видел стычки
То в переулках, то в углах:
То подойдут, попросят спички,
То истерзают на словах.

Зачем завистлив так сегодня
Вчера счастливый человек?
Быть слишком вежливым немодно,
Но нам довольно и калек!

Толпа притихла за спиною,
Алеша понял: это он
Тому, конечно, был виною,
Попутным ветром принесен.

Он обернулся и заметил
В толпе знакомого, но сам
Ему и взглядом не ответил,
Как волк, доверился ногам.

Но скрыться из виду, к несчастью,
Алеше тут не удалось.
Друг подбежал и крикнул: «Здравствуй,
Опять несчастный? Слушай, брось!

Вот развлекаемся, как видишь,
Будь другом, присоединись,
Не то напрасно, брат, обидишь:
У нас такая нынче жизнь.

Мы вот с друзьями рассуждаем,
К чему природа так смешна,
К чему он негр, к чему такая
Нам разноцветная страна?

Глядишь, по улице шагает
Не то грузин, не то башкир.
Кричат: свобода процветает!
Но не с ума ли сходит мир?

Для русских, слышите, Россия?!
Я не хочу быть в стороне,
Когда мой родственник пассивен,
Хотя в любви клянется мне!

Когда воруют из-под носа
Мои бесценные права,
Не задаваясь и вопросом:
Не постучаться ли сперва?

Китаец или молдаванин,
Мне все равно. Он будет ждать,
Когда его черед настанет
Чужую землю потоптать.

Не называй меня нацистом,
Ведь я всего лишь патриот,
Спасать идущий бескорыстно
Свой обезумевший народ.

Я знаю, ты меня поддержишь,
Ведь ты не просто гражданин,
Как говорят у нас, но прежде
Всего ты просто христьянин».

Алеша слушал, не кивая:
Перебивать он не привык.
И грусть щемящая, сырая
К нему вернулась в один миг.

«Ценю ваш подвиг, правда, лишний,
И мне не стоит ничего
Договориться со Всевышним,
Чтоб дал Он силы на него».

«Тебе, дружище, много должен,
Твои слова мне, как маяк,
Как среди моря знак дорожный,
К судьбе ведущий добрый знак!»

На жизнь глазами патриота
Глядит, пожалуй, каждый пес.
Но подпустить к себе заботу?!
О, это тот еще вопрос…

Алеша знает: без причины
Не станет трезвый голосить
Да и словесный поединок
Он и не думал заводить.

А, значит, есть у парня чувства
К России, смятой под ногой
Чужих, назойливых напутствий
И их же ставшею рабой.

Так мимолетная беседа
Алешу сделала своим
В строю чужом, и мы за это
Его, скорей всего, простим.

«Ну что ж, теперь мы будем рядом», -
Вздохнул доверчивый Стрельцов.
«Ты и не знаешь, как мы рады
Найти героя средь глупцов».

И стал Алеша частью смелой,
Все отвергающей толпы.
К добру иль к злу она пригрела
Его, сейчас решите вы.


VII

Он душу израсходует
На новую затею,
Заспорит со свободою,
И тут же одолеет.

Захочет сердце сонное
Остаться утром дома,
Так он с его законною
Темницей познакомит.

Стрельцов Алеша ведает,
Кто жалости достоин:
Сестрица твоя бедная,
Но точно уж не воин!

Вперед, спасать любимую,
Священную Россию
От полчища незримого
С названием «Чужие»!

А вот и та компания,
В корой друг для друга
Не жаль уже внимания,
Ни денег, ни досуга…

А, главное, идея есть,
Идея непростая.
А, главное. Надеялись
Свой механизм поставить.

И злоба чисто русская
Сердца освобождала.
Чтоб скрыть ее присутствие,
Одних томлений мало.

Однажды два приятеля
Шагали по дороге.
Один сказал: «Проклятие!»
Другой сказал: «Попробуй!»

Поймали коренастого,
Дородного брюнета,
Совсем не нашей нации,
Совсем с другой планеты.

«Откуда к нам?» - «Из Грузии» -
«Прикинься виноватым!
Хотя бы для иллюзии,
Чтоб было неповадно».

И ненависть, и талая
Обида – все проснулось в них,
Которые, усталые,
Держали пса за воротник.

И бросили прохожего
Не под колеса, правда,
А в сторону Алешину,
Чтоб встретил тот преграду.

Но наш Алеша в скромности
Своей был неподвижен,
Но знал, что бездуховностью
Он будет вдруг пристыжен.

И пальцы онемевшие
Схватили через силу
Создание, глядевшее
Уже лет пять в могилу.

«Ты гнида, ты искупленный
Дешевой, гадкой кровью,
Что из голов, отрубленных
Не кем-то, а тобою…

Беги, на риск мы сдержанны
И слишком одиноки
Как следует оцеживать
Всех вас. Ну что, с дороги!» -

То был Стрельцов, напуганный
Своими же речами,
Со скромностью-подругою
Пожал теперь плечами…

И все, что нужно, сделано,
Назад дороги нет.
Кричит судьба несмелая
Хозяину во след…

«С дороги, люд заносчивый,
С дороги, иновер!
Расчистим наши площади,
Покажем им пример!

Врагам не дай прощения,
Борись, покуда зол.
Козлами отпущения
Пусть станут те, кто гол!»

Блудница и распутница
Всем иностранцам мать.
Им скрыться не получится,
Пощады не бывать!

Одной прекрасной ночкою
Ворвался морячок
В наш город вместе с дочкою,
Седишко-старичок.

Наутро люди глянули:
Совсем не наш народ:
И щуплый, и странные,
И западом несет.

А наши-то товарищи
Тут уши навострят.
Устроить бы пожарище,
Да слухи не велят.

Прошла неделька добрая,
Алеша тут как тут.
Один сказал: «Попробую!»
Другой сказал: «Идут!»

И правда: только выскочил
Один из них, как вдруг
Моряк приезжий выкричит:
«Be quickly, dear, my друг!»

Ребенку лет четырнадцать,
А он все, как малыш,
И льнет к отцу, противится,
Такого не простишь.

Идут и улыбаются,
Как будто здесь свои.
Остаться собираются,
Останутся – терпи!

Уж слишком раззадорились,
Открыли кошельки
На нашу территорию
Чужие моряки.

Америкой желанною
Торгует сатана.
Земля обетованная,
Кому же ты нужна?!

Морячку бестолковую
Не стали поносить.
Папашу бы попробовать
Принудить штраф платить.

«Эй, рожа иностранная,
Кого пугать пришла?
Как будто в обезьяннике
Ни разу не была!

Так знай же, Русь горбатую
Нельзя назвать женой
Ни жида, ни богатого –
Она везде изгой!

И этим все мы кичимся!
Да, да, мы таковы,
И жалость не отыщется
К сынам страны-вдовы.

А ты, коптить приехавший
Чужой небесный свод,
Бери шнурки и свет туши,
Живи, как повезет».

Тогда оратор выпорхнул
(Не наш Стрельцов, другой)
И бросился на выдохе
Пришельца бить ногой.

Морячка тут же всхлипнула.
Бежать бы ей, так нет!
И хнычет, беззащитная:
«What’s happened to my Dad?!»

Вы только бы не вздумали
Плодиться подле нас.
Того еще разумнее
Убраться с наших глаз.

Но то, что ты единственный
В России господин
Блуждаешь так воинственно,
Не значит, что один.

Таких, как ты, немерено
Придет еще в наш дом,
И будем мы растерянно
Оглядывать кругом?!

И нас любой желающий
Сумеет осрамить
И будет понимающе
Смотреть и дальше бить!

Нет, нету вам прощения!
Рождайся, но не лезь.
Отличное решение:
Присутствуй, но не здесь!

За криками последовал
Еще один удар.
Прикрыла дочка бедная
Собою тротуар…

И следом тело важное
Седого моряка.
Любуйтесь: это, граждане,
Спасителей рука!

Но плач ребенка истовый
Алешу раздразнил,
Ведь руки, прежде чистые,
Теперь черней чернил!


VIII

И на плач поспешил
Милицейский свисток,
Но вокруг ни души,
Только парк да прудок.

Было поздно бежать,
И Стрельцов угодил
Прямо в руки. Позвать
Он на помощь забыл.

А друзья позади
И трусливый моряк
Не пытались уйти
И не подали знак.

А Алеша молил
Всей душой небеса.
Это Бог наградил
Или Бог наказал?!


XIX

Иностранец тотчас было начал
Тараторить блюстителю бред
Из ненаших словечек, удачный
Подобрал он, должно быть, ответ.

Милицейский вдруг впился глазами
В лоб Алешин и молча кивнул.
Его пальцы разжались бы сами,
Он нагнулся и тихо чихнул.

И почувствовал зря милицейский,
Что Стрельцов был совсем ни при чем.
Если пойман был раз, не надейся,
Что потом стороной обойдем.

Не пугала Алешу опасность:
Не таких он драконов видал
В повседневных, придуманных сказках,
В каких только за жизнь побывал.

Милицейский, как все, симпатичен
И суров был, как все служаки,
Но до скрежета был непривычен
Этот жест разусталой руки.

И Алеша метнулся, чтоб видеть,
Кому был адресован тот жест.
Неужели друзьям, деловито
Рук сложившим презрительный крест?!

Неужели теперь наш Алеша
Будет молча друзей провожать
И косящимся важно прохожим
Будет робко рукою махать?

Да, дежурный Алешу оставил,
Интерес его вызвал другой,
Тот, что что-то хрипел, шепелявил
У него полчаса под рукой.

И, ни слова не вырвав из тела
Часового, который удрал
В тот же миг, иностранец дебелый
Вслед за ним, словно пес, зашагал.

А девчонка не знала, что делать,
Оглянулась вокруг, чтоб опять
Разреветься и встать озверело,
В перевернутый рупор кричать:

«Dad had precious amount of eagles,
He was rich, ha was born at the farm».
Иностранке простить ее дикость
Можно только, поверьте уж, там.

И Алеша Стрельцов сразу понял,
Что дикарки отец их простил
И в бессмысленных звуках сегодня
Он какую-то вещь объяснил.

Что за вещь была это, не знаем,
Но моряк на себя самого
Возложил этот груз, разбегаясь
И ныряя на самое дно.

Что теперь угрожало пришельцу?
Наказанье, а, может быть, штраф.
Но  что взять с моряка-погорельца?
Ты, Алеша, конечно же, прав.

Опоздал ты с признаньем, дружище,
Позабыл свою жизнь заложить.
Кто любит волю, пускай тот и ищет
Способ от палки свой череп укрыть.

Он хотел свою шею подставить,
Чтоб никто: ни друзья, ни моряк
За его баловство не страдали,
За такой безобидный пустяк.

Он, конечно, солгал себе в этом:
Не его была это вина,
Просто быстро он сдался совету
Обвинить в воровстве старика.

Иностранец был чем-то встревожен,
Как заметил Стрельцов погодя.
Незнакомый, ненужный Алеша
Вдруг заставил страдать за себя…

Это больше всего удивляло
И, чем больше пытались понять,
Что на дела исход повлияло,
Тем им больше хотелось бежать…

Убежать, никогда не вернуться,
Нам на жертву чужую плевать!
Лишь бы верно дойти, не споткнуться,
Лишь бы, лишь бы…. Теперь пострадать!

«Ничего, заслужил иностранец,
И, видать, он у них на слуху,
Но, я чувствую, точно он станет
На допросе нести чепуху.

Ничего, будем дальше смелее,
У нас пороха хватит на всех,
Вша единая не уцелеет –
Вот такой ждет нас, братья, успех!

Истреблять – значит, снова рождаться,
Значит, новую строить страну.
Сколько может в стране продолжаться
И  чужой, и неправедный суд?

Ведь Россия для русских, и будем
Мы все сами решать за себя.
Вот сейчас уцелели мы чудом,
Значит, все это было не зря»

Но слова эти бедный Алеша
Слушал, будто бы топот сапог.
Ничего и не значили больше
Для него они, ведает Бог.

«Что случилось, Алеша? Не верю,
Что тебя испугал инцидент,
Ведь все люди немножечко звери,
Будь смелее, наивный студент!

И не повод печалиться сразу,
Не один еще гол мы забьем,
До конца уничтожим заразу,
Паразитов раздавим живьем!»

«Прекрати! Неужели возможно,
Чтобы русский унизил себя
До того, чтоб на поприще ложном
Утверждаться, любовь не храня.

Ненавидишь чужих, так не лги же,
Что своих уважаешь до пят
Кто присядет, не станет ли ниже? –
Рассуждаешь лет десять подряд.

Он же брат твой, а ты его обнял
Равнодушием, а не душой,
И я тоже попался сегодня
В сети дьявола вмести с тобой…»

«Нет, Алеша, боюсь, ты ошибся,
За Россию мы сердцем стоим,
Отчего больше смерти боимся
И отдать на попранье чужим.»

«Замолчи, я бы много отдал,
Чтобы время назад воротить,
Ведь я думал, что буду народу
Этим делом до смерти служить.

Я ошибся, о да, я виновен!
Ну куда же глядели глаза,
Когда шел на пролития крови,
Обещая творить чудеса?!

Посмотрите на девочку эту:
Чем она хуже ваших подруг?
Отчего ей так горько на свете?
Все чужды и жестоки вокруг…

Мы такие, как все, все такие,
Как и мы, у всех нас одна роль.
Не дели на «свои» и «чужие» -
Мир привыкнет испытывать боль.

Пара глаз, пара рук, те же уши,
Что у нас, у тебя, у меня,
И такие похожие уши…
Что теперь? Геноцид и война?!

Неспроста сотворили такими
Разнокожими нас, погляди…
Все мы люди и все мы любимы,
Но любовь эта лишь впереди.

Но когда мы научимся видеть
Не себя, но еще и других
В зеркалах и без тайной обиды
Говорить, что нуждаемся в них?!

Мы не в праве решать, кто нужнее:
Безобразный полип или бог.
Счастлив тот, кто прилюдно посмеет
Называть индивидами блох.

Посмотрите на девочку эту,
Вся дрожит, на ней нету лица…»
Посмотрели: развернувши газету,
Будет ждать на асфальте отца.




X

Он является во снах
В виде девушки любимой,
Сеет всюду ложный страх,
И пути его незримы.

Он является в вине,
Разрушая твои силы.
Не в уроде-горбуне –
Он является в красивых.

Он является в быту,
Там, где мы его не видим,
Растворяется в дыму
Незамеченных событий.

И сейчас он у тебя
За спиной стоит и смотрит.
Оглянись. Поверь, не зря,
Сделать это все же стоит.

Но полезнее понять,
Что у дьявола есть имя,
Имя – Плоть, всем бесам мать,
Всем, заблудшим вместе с ними.

Но однажды Бог придет,
Но однажды, как огарок
Восковой свечи, зажжет
Наши хижины пожаром.

И тогда исчезнет Плоть,
И останется нетленный,
Чистый дух, и Сам Господь
Воцарится во Вселенной.

Но нам рано ликовать,
Мы еще горим во плоти
Мы обязаны мечтать
И мечтаем о свободе.

Нет Алеши среди нас,
Ни в земле, ни под водою.
Просто пробил его час,
Он другой судьбы достоин.

В жертвах, подвигах земных
Он не стал искать решенья –
У пришельцев и без них
Попросил Стрельцов прощенья.

Так что лучше предпочесть
Быть смиренней и построже.
Знай, припудренная лесть
Никому и не поможет.

Безучастным быть – вот труд,
Но когда ты понимаешь,
Что тебя повсюду ждут,
Страх быть первым исчезает.

Отслужил Стрельцов тебе,
Отслужил себе и людям
И назойливой судьбе
Говорит он: «Будь что будет!»

А судьба метает стрелы,
Хочет снова овладеть
Миротворцем неумелым,
Чтоб не дать ему созреть.

Тем друзьям, его сподвигшим
На проступок, он простил.
К одиночеству привыкший,
Прочь от мира поспешил…

Но тому, кто за спиной
День и ночь стоял, пытаясь
Соблазнить любой ценой,
Наш Алеша не прощает…

Это он внушил нацизм,
Это он заставил верить,
Что для песен наша жизнь,
Что она – не плот, а берег…

«За друзей и за отца
Отомщу змее бесстыжей,
От начала до конца,
Всей душою ненавижу!

Как ты меньше ожидал,
Месть моя да будет славной!
Оцени такой финал.
Змей, ты выглядишь забавно!

Отчего ты загрустил?
Оттого ли, что напрасно
Я тебя к себе впустил,
Не предчувствуя опасность?

Оттого ли, что теперь
Мы грустить уже не будем,
И за это, ты поверь,
Нас никто уж не осудит»

Дьявол молча потоптал
Занавески его окон,
Улыбнулся и пропал,
Больше он его не тронул…

А Алеша до зари
Свою комнату покинул.
Ищут нас монастыри
Наяву, а не в былинах.

Нам до Бога только шаг,
И когда-нибудь ты тоже,
Рассудив, поступишь так,
Как твой друг Стрельцов Алеша.