Память

Вы меня попросили рассказать какую-нибудь историю из моего детства. О первом своем потрясении, событии, врезавшемся в мою память на всю жизнь. И, честно признаться, сначала я даже не мог вспомнить ничего сколько-нибудь достойного повествования. В голову лезли разные глупости, вроде детских ночных кошмаров, после которых я боялся темноты, или маленьких, но казавшихся нам серьезными войн с мальчишками из соседнего двора. Но пару дней назад я неторопливо прогуливался по улице в сторону набережной и бездумно блуждал взглядом по витринам магазинов, когда вдруг что-то бросилось мне в глаза. Я сделал уже пару шагов вперед, прежде чем успел осознать, что же это было. Обернувшись, я увидел на прилавке маленькое круглое зеркальце в оправе из слоновой кости с умело вырезанным орнаментом. Красивая работа! Именно этот предмет и всколыхнул во мне воспоминания, о которых я вам сейчас поведаю.
Случилось это событие весной <….> года, мне тогда было 7 лет, и я с нетерпением ждал своих первых школьных каникул. Жили мы с отцом, матерью, и старшей сестрой довольно скромно в небольшом городке на севере страны, а на лето обычно выбирались в деревню, где у дяди Генриха, брата матери, было небольшое имение: дядя был человеком достаточно состоятельным.
Так вот этой весной мать неожиданно заболела, и нам с сестрой и отцом во избежании заражения и чтобы дать матери покой было велено ехать на несколько дней в деревню, что мы на следующий же день и сделали.
Снег уже давно растаял, погода стояла теплая, сквозь землю пробивалась первая трава, и я был рад неожиданно выпавшему отдыху от школы. Я целыми днями носился один по двору (у дяди детей не было, поэтому я привык играть в одиночестве), мое неистовое воображение не давало мне скучать. Однажды я отловил головастика, посадил его в банку и несколько дней ждал, когда он превратится в лягушку, пока головастик не умер. Трагедию эту я принял тогда близко к сердцу, что, впрочем, не остановило моих экспериментов. Я вообще был всегда очень любопытен, что и явилось причиной описываемого мной потрясения.
В один из дней я проходил мимо папиной комнаты и услышал вдруг, что он плачет. Я был поражен, ведь никогда раньше не замечал его за этим – отец вообще был очень сдержанным человеком и редко показывал нам свои чувства. Я стоял у его двери как оглушенный громом, пока стоны не прекратились, и только звук уверенных шагов в мою сторону вывели меня из забытья, и я кинулся прятаться за угол. Отец вышел из комнаты, бледный, с темными кругами под глазами, и с решительным видом куда-то направился. Мое природное любопытство не оставляло меня, и я стал красться за ним следом. Отец проследовал к комнате дяди и без стука в нее вошел.
Я как шпион притаился теперь у этой двери и, когда понял, что оба они прошли в смежную комнату, бесшумно вошел и спрятался за занавеской, разделяющей две комнаты. Тем временем отец заговорил:
- У нее выкидыш, - не своим, стальным голосом сказал он, - Она потеряла много крови и сама могла умереть. Тебя это не волнует?
Дядя молчал, и сквозь узкую щель между занавеской и дверным косяком я видел только, как он раскачивался, вставая то на носки ног, то на пятки.
- Отвечай же, подонок! – закричал отец и схватил дядю за воротник. Но тот только невозмутимо спросил:
 - Что ты хочешь от меня услышать?
- Ты о ней подумал? – продолжал кричать отец, задыхаясь от гнева, - Так нельзя! Вы брат и сестра! Это опасно!
Отец начал было трясти дядю за воротник, но тот быстро перехватил его руки. Я видел, как дрожали бледные пальцы отца, в то время как руки дяди оставались недвижны, а костяшки побелели от силы, с которой он сжимал руки отца.
 - Если бы я о ней не думал, - проговорил Генрих также невозмутимо, - и о тебе, кстати, тоже... (он сделал небольшую паузу), - вы бы сейчас ночевали на улице без гроша за душой. Ты, наверное, забыл, дорогой мой деверь, что я каждый месяц выдаю Генриетте (так звали мою мать) деньги на содержание всех вас? Ей бы никогда не пришло в голову сомневаться в моей заботе о вас! – Дядя снова сделал паузу, и отец мой не решился ее нарушить, - И тебе не советую.
Он сжал руки отца еще сильнее, мне оказалось, что я слышу как хрустнули папины пальцы.
- Если, конечно, не хочешь, чтобы твои дети росли попрошайками. Точнее твоя дочь, - Дядя ухмыльнулся.
- Негодяй, - тихо процедил отец, - Признай хоть мальчика.
Глаза дяди расширились.
 - Ты рехнулся? – заорал он и толкнул отца так, что тот не устоял на ногах и с грохотом упал на пол, - Это навлечет позор на всех нас!
Я не выдержал беспомощного вида моего отца, ударившегося головой о ножку стоящего рядом стула и лежащего теперь на полу, и вскрикнул. Я был так напуган, в том числе и своим собственным невольным криком, что все дальнейшее происходило словно в кошмарном сне. Помню приближающееся лицо дяди, красное от ярости, он схватил меня за шиворот, поднял над землей и с силой бросил на пол, а потом стал бить меня, крича:
- Ублюдок! Как смеешь ты подслушивать? Надо было сразу от тебя избавиться!
Потом я потерял сознание. Очнулся же только на следующий день, к вечеру. На краю кровати сидела мать и прикладывала к моей голове прохладный компресс. Я был так счастлив ее видеть, что сразу кинулся обнимать и целовать ее.
- Ты выздоровела, мама?
Она засмеялась, поцеловала меня, а затем мягко отстранила и заставила снова лечь.
- Да, родной, со мной ничего страшного, а вот тебе надо лежать. У тебя вчера поднялась температура и началась лихорадка. Ты бредил. Твой папа испугался и позвонил мне, и я сразу приехала.
При упоминании отца на меня мгновенно нахлынуло все, что я видел и слышал днем раньше. Хоть я не до конца понимал смысла слов, оставалось от них какое-то тяжелое ощущение.
- Папа… - прошептал я, - Папу вчера ударил дядя Генрих…
Мать удивленно подняла брови:
- Что за глупости ты говоришь, Петер? Ничего подобного не было, я бы знала! Это, наверное, следствие твоей лихорадки. Успокойся и полежи еще пару дней.
Ее мягкий, размеренный голос и нежные прикосновения действительно успокаивали. Да и не мог я не верить собственной матери!
Вскоре вошел отец: он был очень обеспокоен моим здоровьем, но в целом выглядел веселым. Когда же вошел дядя, такой же добродушный, каким я его помнил все детство, и вручил мне полный стакан клубники, я успокоился окончательно, списав странный сон на свою болезнь.
Я никому никогда не рассказывал об этом сне – почему-то интуитивно его стыдился – а вскоре и вовсе о нем забыл. В нашей жизни произошли важные изменения – отец получил работу в соседнем городе, мы переехали – новая обстановка, школа, друзья – было совсем не до неприятных воспоминаний. Да и к дяде мы больше не выезжали, ведь мы жили теперь намного дальше от его деревни.
Вот, собственно, и все, что я хотел Вам поведать. Надеюсь, это будет иметь для вашего исследования (как Вы говорите? Подсознания?) какую-то ценность.

- Постойте, господин Келлер! Есть одна вещь, которую Вы не объяснили…
- Да, пожалуйста, какую же?
- Вы начали свой рассказ с зеркала, которое увидели в витрине. В резной оправе. При чем тут зеркало? Может, такое было у Вашей матери?
- Ах, да! Конечно, зеркало… Запамятовал! Странная вещь – память! Исключает из себя все неприятное…
Дело не в этом конкретном зеркале. Знаете ли, честно признаться, я уже несколько лет не смотрелся в зеркало. Жена моя считает это…
- Фобией?
- Каким-то страхом, проявившемся с возрастом. Странностью. И каждый день помогает мне приводить себя в порядок. А я и сам не понимал причины, просто мне становилось все более неприятно смотреть в зеркало, и я перестал это делать.
А вчера боковым зрением я поймал свое отражение, потом обернулся, вгляделся и понял… Я с годами стал очень похож на дядю. Это, конечно, еще ни о чем не говорит, мы как никак родственники. Но я вдруг сразу вспомнил тот сон (но сон ли это был?), вспомнил с поражающей точностью даже те слова, смысл которых смог понять только сейчас. Да, странная вещь – память…