Одиночество пути. день третий. берлин гейдельберг

ДЕНЬ ТРЕТИЙ. Берлин – Гейдельберг.
Нам не страшен серый волк.

Никогда не думал, что замотаться до чертиков, до полной аналогии с абстинентным синдромом можно просто так, в одночасье. Если вернее, то в однодневье, потому как всего одна бессонная ночь и непривычные топологические и языковые нагрузки нового места доконали-таки опытного бродягу вроде меня. Прошу заметить не путешественника, а бродягу – это важно – ибо путешественник отличается от бродяги полной осмысленностью конечной цели своего путешествия.
Сижу в аэропорту. 5:30 рm. Жду Аркадьича. Самолет задерживается. Голова раскалывается. И вот эти два глагола - «задерживается» и «раскалывается» - как нельзя лучше передают моё теперешнее мироощущение.
…Они оставили меня в этом аэропорту около двух часов ночи. Надавали кучу электронных устройств и приспособлений (названия которых и способ действия я так до конца и не знаю) и уехали. Они тоже устали. Я думаю прежде всего Валентиныч. Он сказал вдруг, спускаясь по балюстраде терминала и глядя куда-то вбок: «Лиса!».
- Братцы, там была лиса, -- повторил он время спустя и я тихо заметил Дюше, что ему пора садиться за руль. Как-никак реальная или виртуальная лиса в аэропорту может оставить ненужное для дальнейшего движения впечатление.
Но за рулем остался Валентиныч. Я же шагнул в объятья незнакомого города. В кармашке моего рюкзачка лежала «Набережная неисцелимых» Бродского и мне было приятно проводить аналогию между той ситуацией в которой оказался он, стоя на ступенях ж/д вокзала (правда Венеции) и своей.
Главное отличие было в том, что у Бродского была умопомрачительная знакомая в Венеции, которая собственно и послужила в дальнейшем, если не костяком, то (прошу прощения за искажение библейской метафоры) основной косточкой сюжета. Я же такой знакомой не обладал, поэтому мой сюжет оставался неразгаданным.
Смеха ради надо сказать, что первое, что мы услышали в Берлине было: «туалет налево». Фразу сказал молодой человек, возлежащий на полу.
Я потом разговорился с ним. Он оказался довольно приятным эстонцем русского происхождения. Первое время мне казалось, что он голубой (из-за его манеры говорить), но потом я понял, что он просто еще очень молод. Хотя последняя фраза вряд ли звучит убедительно.
Мы прообщались всю ночь, после чего он полетел в Стокгольм, а я начал заниматься своими делами. Первым делом заказал в аренду машину на вечерний старт (Reno Megan Coupe). Отправился на вокзал – все выяснил у девушки про вечерние поезда: их стоимость, количество пересадок и то, что наш английский великолепен. Но когда я не смог спросить её «каков прошлогодний падёж скота в Баден-Баденской области», а она не смогла рассказать про аппликативность перепроизводства – мы решили расстаться.
Я отправился путешествовать по городу в который так стремились наши деды. Рейхстаг воображение не поражал. Он находился на открытом пространстве, был каким-то низкорослым и уже когда-то взятым. Я подумал, что тоже смог бы его взять, в отличие от Кремля, например.
У Бранденбургских ворот сфоткался с фашистом (костюмированным, разумеется). Мы оба держали мой зенитовский шарф. Футбол объединяет людей – независимо от вероисповедания, политических взглядов и умения играть в него самому. Рассмешил до смерти костюмированного же американца, подойдя к его соседу, майору Советской Армии и доложив: «Товарищ майор, задание выполнено!».
- Я, я, товарищ, - печально отвечал тот, и американец веселился от души. Воистину, перефразируя поговорку – от трагичного до смешного один шаг, лет эдак в 50 – 70.
Отправился в сторону Александр-плаца, напевая соответствующую песню. По пути рассматривал их архитектурные изыски. Архитектурные изыски таковыми не являлись. Фасадные чехлы ничем не отличались от настоящих фасадов. Правильнее даже сказать наоборот. Весь этот классицизм, барокко, кирпичная готика и конструктивизм - одинаково мрачный, серо-квадратный, незатейливый, приземисто-воинственный - существует без малейшего намека на внутреннюю самоиронию. Полет мысли удручает, завязнув во влаге неподвижного воздуха и не оставляя наблюдателю ни единой степени свободы.
То же с живописью, которую я нашел в Старой Национальной Галерее. Немецкий классицизм равен немецкому реализму равен немецкому романтизму. Тяжелые лесные пейзажи (в лучшем случае с замком где-нибудь на далекой горе), строгие латинские сюжеты борьбы и непосильный крестьянский труд. На картинах лица людей которые обретают ликование только по достижении поставленной цели.
В середине просмотра, на втором этаже, попадаешь, довольно неожиданно, в два зала с импрессионистами. Впечатление такое, будто в монастырских стенах неожиданно включили музыку и ты увидел танцующую Дженнифер Лопес.
Из немцев запомнились Мерцель, Рохивс, Штюк (модерн, кстати). Более менее. Штюк – хорош. Я потом полюбил его сфинкса. Позже.
Музейный остров. Александрплац. Очень много побирушек. Теперь так возможно везде. Кризис. Не знаю. Устал.
На Фридрихштрассе (это их Невский) уже еле волочил ноги. Затарился сувенирами. Ввалился в автобус со своим огромным рюкзаком. Спина вся гудела и ныла (как я теперь понимаю супругу) и я, поймав миг облегчения, вырубился.
Рейс Аркадьича задерживался. Я начал вести этот дневник.
Когда-то, давным-давно, когда мир еще был юным, а люди только-только научились ездить на машинах, все обходились без навигаторов, КПК и прочей дребедени. Но постепенно наступило другое время, нагнавшее нас с Аркадьичем в Берлине. Для передвижения с севера Германии на юг у нас не было маршрута, проложенного по карте. У нас было два навигатора. Они оба были последней модели и на русском языке. Великолепное электронное решение задачи движения.
Через 80 км от Берлина сломались оба. Мужественно пережив этот факт, мы решили двигаться по карте и указателям на трассе. Это было легко только на первый взгляд. Потому что доезжая до очередной заправки и показывая немцам карту Германии на русском языке, мы не находили должного понимания у последних. Было весело и азартно. Молодец Тигран – он был собран и уверен как Шумахер на своем Макларене или что там у него.
В общем, красавец. Быстрый и точный. Но подслеповатый, вспыльчивый и скорый на расправу. Поэтому я не удивился тому, что после разбудившего меня крика – «Костя, мы не туда поехали» - дорожные знаки, до этого по нескольку раз навязчиво заглядывавшие нам в глаза, вдруг испуганно исчезли. Мы оказались в бюргерской деревеньке, вдали от трассы No5, которая на тот момент была нам ближе и роднее матери с отцом. Красиво и безнадежно. Показалось что мы так далеко, что о нас можно забыть, что нас никто не видит и никто никогда не найдет. Свобода.
Я почему-то вспомнил «Одиночество в сети» Януша Вишневского и выражение оттуда: «если чего-то не знаешь, жизнь становится опасной». Нам помог парнишка на микроавтобусе, вынырнувший из темноты как протагонист в хорошем триллере. Он вывел нас на трассу, дал необходимые инструкции по поводу дальнейшего движения и исчез за горизонтом в том же направлении. Как они там ездят!
Далее мы решили ехать только в присутствии бога и я узнал как рождается Вера. При заезде в придорожный туалет Тигран отметил излишне сильное укрепление кровли. Стропила были рассчитаны как минимум на купол рейхстага, но держали лишь крышу одноэтажного туалета. Я же отметил ситечковую решетку в писсуаре, на мой взгляд предназначенную для защиты от попадания в систему мочеслива почечных камней. Какие мы все разные!
Тигран веселился, я чувствовал азарт.
Когда мы добрались до Гейдельберга и наших друзей, мне было и радостно и печально.
Рассказанное путешествие имеет свойство приобретать окраску того момента в который оно рассказывается. Таково свойство языка и человека.
Сейчас многие нюансы его утеряны. Я спокоен. Но у меня больше нет того одиночества свободы, которое я ощутил в красивой бюргерской деревеньке, сбившись со своего пути.