Возвращение Воланда

Он вниз смотрел, зрачки сужая,
на третий Рим, исчадье рая,
он вниз смотрел, не узнавал.
Под ним болезненно блистал,
катясь в ночи яйцом пасхальным,
град новый, шумный и брутальный,
не тот, что был еще вчера.
В заплатах стали и стекла,
лежала не его Москва.
Земное воплощенье Гаки,
всегда жадна и голодна,
как панцирь старой черепахи,
на сто частей посечена
бетоном сплющенных артерий,
где кровь струится еле-еле,
тромбозной пеной пузырясь.
Там над стыдливостью смеясь,
как след расчесанного зуда,
инертным светом знаки блуда
призывно светятся со дна.
Там в струнку каменные выпи,
покрыто небо белой сыпью,
висит фурункулом Луна,
бледна, как будто не жилец,
и равнодушно смотрит на
места для выгула овец,
ладони шумных площадей
в кромешном кружеве огней.
В земле пробиты дыры-нервы,
сияют вскрытые свищи,
там электрические черви
шуршат в негаснущей ночи.
Рукою твердою капрала
столица все за всех решала,
и, чуя силу под собой,
воткнувши в небо свое жало,
железной кашею блевала,
и все текло по кольцевой
сплошной бензиновой рекой.
Там рвутся к злату все, ярясь,
Там кто не князь, то точно грязь.
И бестолково мотыльки,
закону Броуна подвластны,
летят на пламя – но напрасно.
В цене не крылья, а клыки.

Он прочь летел, меняя  лица,
а развращенная столица
жила, желаньями пьяна.
Жила, как будто доживала,
железной челюстью жевала
все, что попало в оборот,
не зная страхов и забот
всех тех, что стали частью дна
хлебнув трехцветного вина.